Сабуров сказал себе: нет, это что-то другое. Это не черная метка от Микки. Послание от него, если придет, то совсем в другом варианте. А это явление скорее из области социальной психиатрии. Придя к такому выводу, он почувствовал облегчение и заговорил примирительно:
— Молодой человек, пожалуйста, соберитесь с мыслями и изложите, что вам от меня нужно? Я не спрашиваю, как вы меня разыскали. Понимаю, у вашей службы большие возможности. Но если пришли на прием, должен вас разочаровать. Я оставил практику и никого больше не принимаю.
Майор Сидоркин заново расцвел простодушной улыбкой, как цветок, на который капнуло утреннее солнышко.
— Не угадали, доктор. Возможно, мне пригодятся советы специалиста такого уровня, как вы, но цель моего визита иная. Можно сказать, противоположная. Это я хочу предложить свои услуги.
— Какого рода? Надеюсь, ничего криминального?
— Нет… Всего лишь в качестве охранника. За символическую плату. Харч, ночлег — больше ничего.
— Спасибо… Предложение заманчивое, но вынужден отказаться. С чего вы решили, что я нуждаюсь в охране?
— Не вы, доктор, скорее она… — Сидоркин вздернул подбородок в сторону огорода.
— Даже так? И какие у вас мотивы?
Сидоркин достал сигареты и с разрешения Сабурова закурил. Начал рассказ издалека, со скромного описания своих необыкновенных сыскных талантов, и без умолку говорил минут десять. Сабуров слушал внимательно, не перебивая, и лишь когда Сидоркин перешел к похождениям неуловимого вампира и подробностям своей встречи с ним, прогудел что-то одобрительное, словно наконец-то уловил в истории Сидоркина смысл. Закончил майор на горделивой ноте:
— В сущности, то, что я у вас, — это моя собственная инициатива. Начальство полагает, что я отбыл в отпуск для дальнейшей поправки здоровья. Если узнают, мне не поздоровится. Видите, я совершенно с вами откровенен, Иван Савельевич?
— И что же вами движет? — спросил Сабуров, уже имея свою версию ответа.
— Уточните, пожалуйста. Вы спрашиваете, почему я не поехал в отпуск?
— Допустим.
— У меня было время подумать над этим. Учтите, меня ожидал не просто отпуск, а рай земной, о котором я страстно мечтал, но… Не получилось. Есть причины простые, человеческие, их легко понять — побои, оскорбленное достоинство, мужская гордость и прочее, но есть еще кое-что, о чем трудно говорить, не рискуя показаться смешным. Вы умный, образованный человек, надеюсь, лучше других поймете. Я представляю это так. Мне встретилось какое-то допотопное, первобытное существо или — пожалуйста, не улыбайтесь — пришелец из иного, смежного мира, и во мне, в моем организме что-то соответственно отозвалось. И вот это странное, больное что-то, дремавшее во мне, ждавшее своего часа, теперь никак не успокаивается. Я весь прежний, но та часть моего естества, которая дремала, взяла вверх, руководит всеми мыслями и поступками. Жаждет новой встречи. Я уверен, что пока не выслежу чудовище, так и останусь наполовину безумцем… Что вы на это скажете, доктор? Есть у науки определение для такого состояния?
Сабуров ответил не сразу — и притом вопросом на вопрос:
— Зачем маньяку понадобилась именно Аня?
Сидоркин вздохнул с облегчением. Первый человек не усомнился в его здравом рассудке, и какой человек! Знаменитый профессор, светило. Но все-таки он уточнил:
— Значит, в пришельца верите?
— Ах, насчет этого… — Сабуров усмехнулся с пониманием. — Разумеется, пришельцев среди нас полным-полно. Кто думает иначе, тот либо дурак, либо невежда. Полагаю, в клинике вас освидетельствовали?
— Еще бы!
— И какой диагноз?
Сидоркин наморщил лоб, припомнил записи в медицинской карте, процитировал:
— «Болезнь Ремницкого в первой стадии, параноидальная симптоматика» и, главное, малопонятное и оттого особенно угрожающее — «казуистический зуд шарового отростка».
— Ишь ты… — восхитился Сабуров. — Как же вас выпустили с таким букетом? Вы опасный для общества человек.
— По знакомству… А что это все-таки такое — шаровой отросток?
— Думаю, кличка лекаря, который вас пользовал… Но вы, майор, так и не ответили: зачем ему Анна?
— Если бы я знал, наверное, не сидел бы здесь, а ловил его в другом месте. Дождемся, спросим у самого.
— Хорошо, — согласился Сабуров. — Вернемся немного назад. Вы действительно на хорошем счету у себя в конторе?
— Себя хвалить неудобно, — приободрился Сидоркин. — Ребята прозвали Клещом. В нашей работе это звучит гордо.
— И силенка имеется?
Сидоркин достал из кармана продолговатый медный ключ, дал подержать профессору, а потом резким кистевым усилием согнул его пополам.
— Надо же, а по виду никак не скажешь… Пожалуй, убедили. Оставайтесь… Но есть некоторые условия.
— Весь внимание, Иван Савельевич.
— Жить придется вон в том сарайчике, видите, рядом с туалетом. В доме нельзя, стесните дам.
— Подстилка какая-нибудь найдется?
— Койка железная, матрас. Все как в лазарете.
— Еще какие требования?
— Условимся, что вы мой племянник, что ли… Поработаете наравне со всеми. Крыша вон прохудилась в трех местах, сортир на ладан дышит…
— В органы я попал по недалекости ума, — сообщил Сидоркин. — А по душевному устремлению как был, так и остаюсь крестьянин.
В этот день ужинали вчетвером. Татьяна Павловна вернулась из деревни с богатой добычей — огромным бруском парной свинины. Кто-то из местных пьянчуг заколол хряка и мясо раздавал почти даром. Медсестра нажарила отбивные, а к ним подала чугунок отварной картохи и банку маринованных груздей. Кроме того, распластала на деревянном блюде и сдобрила лучком две жирных, истекающих соком селедки. При виде такого великолепия Сабуров посчитал уместным выставить (опять же для знакомства) литровую посудину натуральной «Смирновской». У Сидоркина, наблюдавшего за приготовлениями, в брюхе произошла революция, и он сладко, по-волчьи застонал.
Пир затянулся до поздней ночи, но уже втроем. Аня, выпив две рюмки и умяв большой ломоть ароматного, тающего во рту мяса, быстро осоловела, клевала носом и, сославшись на то, что утром рано вставать, покинула компанию. На удивленный вопрос Ивана Савельевича, почему она собирается рано вставать, ответила туманно, в том смысле, что на огороде полно недоделок, а вот-вот хлынут дожди.
Лучше всех чувствовала себя Татьяна Павловна. За несколько дней на дачном приволье она будто сбросила с плеч десяток беспокойных, никому не нужных лет. Превратилась в круглолицую, пышнотелую, озорную хохотушку в пестром сарафане. В этот вечер у нее получился двойной праздник: в новоприбывшем постояльце она обнаружила поразительное сходство со своим мужем Остапушкой, невинно отбывающим многолетнюю каторгу. Когда увидела Сидоркина, так и ахнула:
— Господи ты Боже, да разве бывают такие чудеса!
За столом, не сводя с него пылающего взгляда, то и дело восклицала:
— Надо же — одно лицо! Буквально одно лицо. И улыбка, как у Остапушки: так же губки кверху и в глазенках будто солнышко.
Или другое:
— А голос-то, голос, ну один к одному. Бывало, шуганет понарошку, для острастки: «Ты где это, курва, мать твою, пропадала!» Сердчишко так и екнет… Антонушка, дружочек, у тебя не было ли сродственничков на Украйне?
Потчевала Сидоркина неустанно и уже не раз, не два опускала невзначай пухлую руку ему на плечико. Сабуров не узнавал свою прилежную, добросовестную помощницу, но майор отнесся к ухаживаниям любезной дамы как к само собой разумеющемуся. Случайные ласки принимал благосклонно, тарелку опустошал исправно и водку опрокидывал стопку за стопкой, словно путник, истомленный жаждой. По поводу неожиданного приятного сходства разъяснил так:
— Родичей на Украине нет, и в тюрьме пока не побывал, но путают с кем-нибудь частенько. Один раз спутали с актером Козаковым. Вроде с ним и по возрасту не подходим. Подошел ферт в магазине и говорит: «Миша, вы разве уже вернулись?» Я говорю: «Откуда?» «Как откуда? Из Израиля. У вас же там свой театр. Хорошо, что я вас встретил. Давно хотел спросить, правда ли там климат сыроват для россиянина?» Я говорю: «Да нет, климат нормальный, субтропики, а за кого вы меня принимаете?» Он так похлопал по плечу: «За кого же, как не за того, кто вы есть. Вы, Михаил, при вашей характерной цыганской внешности от народной любви никуда не спрячетесь…» А еще в другой раз приняли за Жириновского. Не шучу. Что было, то было. Из песни слова не выкинешь.
— Чем же объясняете? — заинтересовался Сабуров, тоже захмелевший от парного мяса и питья.
— Думаю, — глубокомысленно ответил Сидоркин, — есть во мне что-то такое общее для всех хороших людей. Какие-то усредненные привлекательные черты.
Татьяна Павловна к этому часу (Аня уже спала) перебралась почти к нему на колени. Прошептала завораживающе в ухо:
