Мэр Первого города приветствовал их с распростертыми объятиями.
— Чем могу помочь вам, отец Перегрин?
— Мы хотели бы разузнать о марсианах. Только зная, каковы они, мы сможем разумно построить для них церковь. Если они десяти футов роста, мы сделаем высокие двери. Если их кожа синего, или зеленого, или красного цвета, мы по-новому раскрасим витражи. Если они тяжелы — мы сделаем скамьи покрепче.
— Не думаю, святой отец, — ответил мэр, — что вам стоит беспокоиться за марсиан. Их два вида. Одна раса почти вымерла, а те, кто остался, таятся от нас. А вторая — они не совсем люди.
— Да? — Сердце отца Перегрина забилось чаще.
— Это сияющие огненные шары, святой отец. Они живут в тех холмах. Люди ли они, звери — кто скажет? Но я слыхал, что действуют они разумно. — Мэр пожал плечами. — Конечно, они не люди, так что вряд ли вам…
— Наоборот, — быстро перебил его отец Перегрин. — Вы ведь сказали «разумно»?
— Так говорят, — ответил мэр. — Один старатель сломал в этих холмах ногу. Он бы там и умер, но налетели синие огненные шары. Очнулся он на шоссе, а как попал туда — не помнит.
— Пьян был, — предположил отец Стоун.
— Так говорят, — повторил мэр. — Отец Перегрин, марсиане все вымерли, остались только эти синие шары. Я, честно говоря, думаю, что вам лучше отправиться в Первый город. Марс оживает. Теперь это целина, как прежде на Земле — Дикий запад и Аляска. Люди рвутся сюда. В Первом городе пара тысяч ирландских механиков, горняков и поденщиков, чьи души срочно пора спасать — слишком уж много с ними падших женщин, слишком много они пьют десятивекового вина…
Отец Перегрин смотрел в сторону пологих голубых холмов.
Отец Стоун прокашлялся.
— Да, отец?
Отец Перегрин не слышал.
— Шары синего огня?
— Да, святой отец.
— Ох, — выдохнул отец Перегрин.
— Синие шарики. — Отец Стоун покачал головой. — Цирк какой-то!
В запястьях отца Перегрина забились жилы. Он видел пограничный городок с его грехами — свеженькими, только что собранными, и видел холмы, древние самым древним, и все же новым для него грехом.
— Мэр, смогут ли ваши ирландцы пожариться в аду еще денек?
— Ради вас я их переверну, чтобы не подгорели, отец.
— Тогда мы отправимся туда. — Отец Перегрин кивнул в сторону холмов.
Священники зароптали.
— Слишком просто будет отправиться в город, — объяснил отец Перегрин. — Я предпочитаю думать, что, если бы Спасителю сказали: «Вот торная тропа», он ответил бы: «Покажите мне траву сорную; я проторю тропу иную».
— Но…
— Отец Стоун, подумайте, какой груз мы возьмем на душу, если пройдем мимо грешников, не протянув им руки.
— Но огненные шары!..
— Полагаю, человек тоже казался смешным всем прочим тварям, когда был сотворен. Но несмотря на обыденный облик, он наделен душой. Предположим же, что и эти пламенные шары обладают душами, пока мы не докажем обратного.
— Хорошо, — согласился мэр, — но вы еще вернетесь в город.
— Посмотрим. Для начала позавтракаем. А потом мы с вами, отец Стоун, отправимся в холмы. Я не хочу пугать этих огненных марсиан машинами или толпами. Приступим к трапезе?
Ели святые отцы в молчании.
К закату отец Перегрин и отец Стоун далеко углубились в холмы. Они сели на камень, расслабились и ждали. Марсиане так и не появились перед ними, и оба чувствовали себя немного разочарованными.
— Интересно… — Отец Перегрин утер лицо. — Если сказать им «Привет!» — они ответят?
— Отец Перегрин, вы когда-нибудь бываете серьезны?
— И не буду, пока Господь не станет серьезен. И не надо так возмущаться, прошу вас. Господь никак уж не серьезен. Мы ведь знаем о нем точно лишь одно — что он есть любовь. А любовь неотделима от чувства юмора, не так ли? Нельзя любить человека, которого вы не терпите, верно? А чтобы терпеть кого-то рядом, надо хоть изредка над ним посмеиваться. Вы согласны? Все мы — смешные зверюшки, вывозившиеся в миске сгущенки, и, потешаясь над нами, тем больше Господь нас любит.
— Никогда не думал, что Господу присуще чувство юмора, — заметил отец Стоун.
— Сотворившему утконоса, верблюда, страуса и человека? Да бросьте! — Отец Перегрин расхохотался.
И в тот же миг из-за сумеречных склонов, будто шеренга голубых маяков, показались марсиане.
Первым заметил их отец Стоун.
— Глядите!
Отец Перегрин обернулся, и смех застыл у него на устах.
Среди далеких звезд парили, чуть подрагивая, шары синего пламени.
— Что за твари! — Отец Стоун вскочил, но отец Перегрин остановил его:
— Подождите!
— Надо было нам идти в город!
— Послушайте, прошу вас! — умолял отец Перегрин.
— Я боюсь!
— Не бойтесь. Это божьи создания!
— Скорее дьявольские!
— Нет, нет, успокойтесь! — Отец Перегрин усадил его, и они сидели вдвоем, пока приближающиеся огненные сферы озаряли их лица нежным голубым сиянием.
И снова вечер Дня независимости, подумал, дрожа, отец Перегрин. Снова вернулось детство, и ночь Четвертого июля, когда небо рассыпается в звездную пыль и пылающий грохот, и стекла в рамах звенят от взрывов, точно лед в тысяче бокалов. Дядюшки, тетушки, двоюродные братья, вздыхающие — «Ах!» — как по команде небесного доктора. Краски летнего неба. И «огненные шары», щедро зажигаемые уверенными, ласковыми дедушкиными руками. О, как запомнились они — мягко сияющие «огненные шары», надувающиеся теплом, как крылья бабочки; лежащие в коробках сухими осами и расправляемые, наконец, вечером бурного, буйного дня, красные, белые, синие, точно флаги — Огненные Шары! Неясные тени дорогих и близких, давно умерших и спящих подо мхом, следили, как дедушка зажигает свечку и дыхание тепла наполняет шар, округлый, мерцающий, и руки не желают отпускать это светящееся чудо, потому что стоит ему улететь, как уйдет из жизни еще один год, еще одно Четвертое июля, еще один кусочек Красоты. И тогда все выше и выше, к жарким летним звездам, устремятся огненные шары, и будут в тишине следить за ними красно-бело-синие глаза изо всех окон. И поплывут огненные шары, далеко-далеко, в Иллинойс, над темными реками и спящими домами, и растают навсегда…
На глаза его навернулись слезы. Над ним парили марсиане, не один огненный шар — тысячи. И вот-вот встанет рядом давно умерший дед, взирая вместе с ним на великую Красоту.
Но то был отец Стоун.
— Пойдемте, отче, прошу вас!
— Я должен поговорить с ними.
Отец Перегрин подался вперед, не зная, что сказать, потому что в прежние времена лишь одно говорил он в своих мыслях огненным шарам: «Вы прекрасны, вы так прекрасны» — а теперь этого не хватало. Он только воздел неподъемные руки и крикнул в небеса, как мечтал с детства: «Привет!»
Но пламенные шары лишь полыхали отражениями в невидимом зеркале: застывшие, расплывчатые, чудесные, вечные.
— Мы пришли в Господе, — сказал небу отец Перегрин.
— Глупо, глупо, глупо. — Отец Стоун грыз костяшки пальцев. — Именем божьим заклинаю, отец Перегрин, остановитесь!
Но мерцающие сферы сдуло ввысь. Мгновеньем позже они исчезли вдали.
Отец Перегрин воззвал снова — и эхо его последнего крика сотрясло горы. Обернувшись, он увидал, как стряхнула с себя пыль лавина, помедлила и с грохотом, точно каменная телега, ринулась на них по склону.
— Глядите, что вы натворили! — воскликнул отец Стоун.
Отец Перегрин замер — вначале потрясенный, потом испуганный. Он отвернулся, зная, что и пары шагов не успеет сделать, как камни сотрут его в прах. Он успел лишь вымолвить: «О, Господи!», и лавина накрыла его!
— Отче!
Словно плевелы от зерен, отделило их от земли. Засверкали синие шары, дрогнули ледяные звезды, грянуло, и вот они стоят на утесе, в двух сотнях футов от того места, где покоились бы под тоннами камней их тела.
Синий свет померк.
Священники стояли, вцепившись друг в друга.
— Что случилось?
— Синие огни подняли нас!
— Да нет, мы убежали!
— Нет, нас спасли шары.
— Невозможно!
— Так и было.
Небо опустело — словно смолк великий колокол, и отзвуки его еще гудели в костях и зубах.
— Пойдемте отсюда. Вы нас обоих угробите.
— Я уже много лет не боюсь смерти, отец Стоун.
— Мы ничего не доказали. Эти синие шары улетают при первом же окрике. Бесполезно.
— Нет. — Отца Перегрина переполняло упорное ощущение чуда. — Они спасли нас. Это доказывает, что у них есть души.
— Это доказывает только, что у них была такая возможность. Мы ведь могли спастись и сами, я не помню, как все случилось.
— Они не звери, отец Стоун. Звери не спасают чужаков. Они наделены милосердием и состраданием. Возможно, завтра мы узнаем больше.
— Узнаем? Что? Как? — Отец Стоун смертельно устал; чопорное лицо его отражало все пережитые им мучения духа и тела. — Следуя за ними на вертолетах и зачитывая Библию вслух? Они не люди. У них нет ни глаз, ни ушей, ни тел, как у нас.
