На следующий день в «Казанском биржевом листке» появился фельетон, подписанный неким «Доном Базилио». Фельетон был написан в тонах довольно резких и обличительных и назывался:
«Не все коту масленица»
Внизу помещалась карикатура, изображающая Ивана Яковлевича Плейшнера с лицом, явно похожим на кошачью морду. Из углов его рта ручейками стекала сметана. Господина Плейшнера держала за шиворот крепкая длань. Виднелась конечная часть рукава темно-зеленого цвета с оранжевым кантом на обшлаге – принадлежность мундира, которые носили высшие полицейские чины МВД.
Карикатура явилась предтечей действительных событий, произошедших с банкирской конторой и самим Иваном Яковлевичем.
В день выхода фельетона «Дона Базилио» все документы банкирского дома «Плейшнер и сыновья», равно как и касса, были опечатаны. Наличности в кассе оказалось всего четыре рубля семнадцать копеек.
Была описана вся наличность, движимая и недвижимая, Ивана Яковлевича. Сам Плейшнер был покуда заключен под домашний арест с приставлением к его дому двух полицейских. В общем, как и обещал Ивану Яковлевичу Долгоруков, принимая у него чемоданчик с двумястами тысячами рублей, Плейшнер «был сражен открывшимися перед ним перспективами». И перспективы эти были не веселы…
Конечно, о крахе банкирской конторы «Плейшнер и сыновья» как дочернего предприятия московского банкирского дома «Наяда» узнали и во всех остальных городах, где у «Наяды» имелись подобные филиалы. Ведь, как уже было сказано, телеграф – великая вещь! Помимо этого, весть о случившемся разнесла по поволжским городам славная газета «Волжский вестник», поместившая обличительный и сенсационный материал про крах банкирской конторы в Казани едва ли не во всю полосу.
В Нижнем Новгороде филиал «Наяды», узнав о крахе банкирской конторы Плейшнера в Казани, поспешил послать запрос в Москву, как им надлежит действовать, ежели произойдет ситуация, подобная казанской. «Наяда» в лице баронессы Жерар де Левинсон ответила:
«Прекратить платежи»
Выплаты клиентам конторы прекратились, и те, не долго думая, телеграфировали министру финансов Бунге о случившемся с просьбой дать личное распоряжение директору конторы Юдашкину с тем, чтобы тот возобновил выдачу вкладов и личных счетов. Николай Христианович Бунге такового распоряжения не дал, и, дабы уберечь от разъяренной толпы вкладчиков здание нижегородской банкирской конторы «Юдашкин и К», оно было оцеплено конным полицейским нарядом.
В Самаре служащие филиала «Наяды» вначале отпускали деньги всем желающим. Однако когда со счетов банкирской конторы было снято более восьмидесяти тысяч рублей, а желающих закрыть свои текущие счета и срочные вклады не убавлялось, руководство филиала заволновалось. Вскоре до них дошли вести о состоянии дел в подобном филиале в Казани. Телеграмма в Москву «Наяде» осталась без ответа, и банковская контора закрылась, вывесив на дверях объявление:
«Контора закрыта впредь до особого распоряжения»
В Саратове, прознав про события в Казани и Нижнем Новгороде, банковскую контору закрыли и больше не открывали. Денег в кассе практически не было. Да если бы деньги и были, то ситуация, когда за своими вкладами пришла хотя бы половина всех вкладчиков, явилась бы неразрешимой.
Затем рухнули банковские конторы и меняльные лавки, учрежденные «Наядой» в Екатеринбурге, Туле, Рязани и Ростове. Чуть позже – в Киеве и Смоленске.
Это был настоящий крах всего дела, затеянного Ксенией и Серафимом.
На четвертый день после краха банкирской конторы в Казани катастрофа разразилась и в Москве. Банкирским домом «Наяда» заинтересовался Московский коммерческий суд, а его учредителями и акционерами – Губернское жандармское управление.
Ничего более не оставалось, как бежать…
Глава 18
Занавес
До отхода поезда Москва – Варшава оставалось менее десяти минут, о чем господ отъезжающих известил паровозный свисток.
На перроне было много публики. В основном провожающие. Они прощались с родственниками и друзьями, которые либо садились в вагоны, либо уже смотрели из окон разноцветных вагонов и посылали знаки прощания и воздушные поцелуи.
К вагону желтого цвета, а именно с местами первого класса, подошла интересная парочка.
Он был худощавый господин средних лет, с новым дорожным саквояжем, в прекрасном костюме и фетровой шляпе из жесткого бобрового волоса. Глаза его закрывало пенсне с синими стеклами.
Дама, идущая под руку с господином в фетровой шляпе и пенсне, была хороша. Одета она была неброско, но столь дорого, что знающий цену дамским нарядам и украшениям непременно остановился бы и ахнул, хотя бы внутренне.
Эту пару никто не провожал. Да и багажа было всего два чемодана, не считая саквояжа в руках мужчины, что говорило либо о том, что господа эти приезжие, либо о спешности их отъезда.
– «Хвоста» за нами не было, ты не заметила? – тихо спросил спутницу господин в пенсне.
– Кажется, нет, – ответила дама и невольно оглянулась.
– Это хорошо, – произнес Серафим. – Ты не печалься, – сказал он как-то необычно, кажется, даже с некоторой теплотой. – В Варшаве мы начнем все сначала.
Ксения Михайловна посмотрела на него и благодарно кивнула. И в это время к ней неожиданно подошел молодой человек. Он как будто материализовался прямо из воздуха, потому как несколько мгновений назад рядом с ними никого не было.
– Прошу прощения, вы баронесса Жерар де Левинсон? – тихо спросил молодой человек.
– А что вам угодно? – не очень вежливо спросил Серафим.
– Мне угодно вручить баронессе письмо. Всего лишь, – добавил молодой человек и улыбнулся краешком губ.
– Да, это я, – ответила Ксения, мельком взглянув на своего спутника, который, сжавшись, словно пружина, замер в готовности немедленно дать отпор незнакомцу, если в том возникнет необходимость.
– Прошу вас, – протянул Ксении конверт молодой человек. И когда она приняла от него письмо, исчез – так же неожиданно, как и появился.
Дама слегка пожала плечиками и раскрыла конверт.
Там лежала карта. Игральная. Валет червей.
Она беспомощно оглянулась на своего спутника и прикусила губу. Так сильно, что на ней выступила капелька крови.
А потом они сели в свой вагон. И долго молчали. Капа время от времени слизывала проступавшую на губе алую капельку, но кровь продолжала течь.
Есть такие раны, пусть даже мелкие, которые долго не заживают…
