Говоря все это, Амедей де Вильнев почти задыхался от смеха.
— Какую славную шутку сыграем мы с аристократическим обществом!
Максимильена размышляла. Самые противоречивые чувства боролись в ее душе. Ей никак не удавалось привести свои мысли в порядок — настолько хитроумной оказалась головоломка Амедея.
— Но, сударь, разыскивают ведь сообщников Картуша, а не графа де Вильнева?
— В Париже меня знают в лицо. А потом, знаете ли, Максимильена, мне все чертовски надоело. Впрочем, дорогая, если бы я вернулся в общество, вы бы согласились вновь вести со мной семейную жизнь?
Максимильена испуганно отшатнулась.
— Нет, не так ли? — сказал с улыбкой Амедей. — Вот почему я советую вам взять на вооружение эту романтическую историю… благодаря ей, вы сможете смело смотреть всем в глаза. Сын царя и племянница Картуша станут французскими аристократами. Я прошу вас отнестись по-доброму к Батистине, вы должны обращаться с ней как с собственной дочерью. Сделайте так, чтобы ваши сыновья признали ее своей сестрой. О, кстати, примите мои поздравления: наш Адриан получился вполне удачным мальчуганом, он мне очень понравился. Впрочем, лишь у него одного в жилах течет и ваша, и моя кровь.
У Максимильены кружилась голова, и она туго соображала. Поэтому у нее вырвалось:
— Но ведь Флорис и ваша… Ваша дочь тоже брат и сестра?
Амедей де Вильнев разразился безумным хохотом.
— Дорогая, да вы уморить меня вздумали! Поразмыслите немного. Адриан — каш с вами сын, так? Флорис — ваш сын от царя, стало быть, со мной у него нет ничего общего, согласны? Прекрасно. А Батистина — моя дочь, а матерью ее была сестра бандита. Итак, с вами у нее нет ничего общего. Адриан для них обоих — сводный брат. Сами же Флорис и Батистина не имеют ни единой капли родной крови. Однако вы дали мне слово воспитать Батистину, как собственную дочь. И я вам верю. Это странно, но в целом мире я верю только вам одной.
Максимильена еще раз взвесила странное предложение мужа.
— А что же собираетесь делать вы, сударь?
— О, другого я от вас не ожидал. После всего, что я натворил, вы все еще беспокоитесь обо мне. Так вот, я сам не знаю. Я собираюсь сесть на корабль и отправиться в дальние края, чтобы окончательно разделаться с графом де Вильнев-Карамей.
Максимильена, помимо воли, испытывала крайнее волнение. Какими извилистыми тропами вела ее судьба!
«Боже, прости мне», — подумала она, но тут ей пришло в голову, что сейчас не время молиться.
— Ну, мадам, вручите мне письменные принадлежности, и я изложу свою последнюю волю.
Максимильена подала перо и чернильницу. Амедей принялся писать:
«Я, Амедей, четырнадцатый граф де Вильнев-Карамей, умирая от злокачественной лихорадки, во всем готов повиноваться милости Господней, призывающей меня на небеса. Я умираю в здравом рассудке, по принятии последнего причастия, даруемого церковью нашей. Благодарю дражайшую мою супругу за заботу обо мне, за слезы скорби, явленные в мой смертный час, и за долгие счастливые годы, прожитые нами в любви и согласии, как во Франции, так и в России. Вверяю попечению нежной моей супруги, графини Максимильены, наших троих детей — Адриана, Флориса и Батистину. Знаю, что она воспитает их в должном уважении к памяти отца. Прошу у Господа прощения за совершенные мной грехи и благословляю моих троих детей. На подходе к острову Сицилия, в 1785 году от рождества Спасителя нашего.
Амедей, граф де Вильнев-Карамей».
Амедей, поднявшись, протянул завещание Максимильене.
— Дорогая, это подлинный шедевр.
На глазах у Максимильены выступили слезы.
— Сударь, я счастлива, что мы перестали быть врагами. Эта ложь отчасти претит моему сердцу, но ради счастья наших… то есть, этих детей, я готова признать вашу правоту.
Амедей поклонился, словно на балу в Версале. Грязные обноски, казалось, совершенно не смущали его.
— Прощайте, мы никогда больше не увидимся. Сегодня вечером вам принесут мою дочь.
Максимильена неуверенно произнесла:
— Сударь, у меня есть кое-какие драгоценности, может быть, вы…
Амедей зло усмехнулся. У Максимильены появилось неприятное ощущение, что ее обманули.
— Клянусь честью, мадам, я не отказываюсь, поскольку несколько стеснен в средствах.
Максимильена протянула графу кошелек с золотыми монетами и те кольца, что Элиза с Мартиной некогда прятали в своих юбках. Амедей без всякого стеснения сгреб все в карман.
— Золото и драгоценности царя спасут мужа его любовницы.
Максимильена покраснела.
— Ну, мадам, прощайте, — повторил Амедей.
Максимильена, отогнав прочь уже зародившиеся в ней сомнения, прошептала:
— Прощайте, сударь, и да хранит вас Господь.
Дверь закрылась за графом, а Максимильена, подавленная и встревоженная, опустилась в кресло. Надо ли было соглашаться? Изменился ли Амедей? Любил ли он в самом деле эту девочку? Если любил, то почему решил расстаться с ней?
Темнело, но Максимильена, ничего не замечая, продолжала мучительно размышлять. Флорис и Адриан вбежали в комнату матери; по пятам за ними следовал Жорж-Альбер. Максимильена едва успела сунуть «завещание» под корсаж. Сыновья стали рассказывать ей о том, что видели в порту. Максимильена, не слушая их, вздрагивала от каждого шороха на лестнице. Внезапно в дверь постучали, вошел хозяин постоялого двора с круглыми от удивления глазами. В руках он держал большую корзину, закрытую плетеной крышкой — оттуда доносилось невнятное гугуканье и лепет.
— Госпожа графиня, мне вручил вот это какой-то нищий, говоря, что вы знаете, о чем идет речь.
Максимильена, побледнев, подождала, пока хозяин выйдет, затем открыла корзину и спокойно сказала Флорису с Адрианом:
— Дети мои, познакомьтесь со своей сестричкой.
Мальчики недоверчиво уставились на девочку. Батистина улыбалась и шевелила белокурой головкой. Адриан глядел на это свалившееся с неба сокровище надувшись и с озлоблением. Что это еще за истории?
— Мама, — подозрительно спросил он, — значит, это дочь ваша и моего отца, графа де Вильнева?
Максимильена, слегка покраснев, ответила очень мягко:
— Я же сказала тебе, дорогой, это ваша сестра. Нам даровал ее добрый Господь.
Вдруг Флорис словно бы понял что-то. Он завопил и пустился в пляс вокруг корзины.
— Сестра! Маленькая сестричка! Адриан, ты видишь, нас двое братьев и сестра — как в легенде о Киеве! О, как я рад, как рад!
Запыхавшись, Флорис перестал кружиться и бросился к матери. Адриан, видя, как ликует брат, заметно смягчился. Батистина же, глядя на него своими большими голубыми глазами, казалось, молила: «Прими меня, братик!»
Адриан склонился над корзиной и небрежно произнес:
