— Сюда нельзя, мистер!
— Иди-иди, приятель! Тебе тут не место. Но ему там было самое место. Он прошмыгнул между двумя патрульными машинами с мигалками и помчался к груде покореженного металла и битого стекла — Адриан сразу узнал эту кучу металлолома. Это была машина Джима Невинса. То, что от нее осталось.
Задние дверцы фургона «Скорой помощи» были раскрыты. От груды металла двое санитаров несли носилки с телом, покрытым белым больничным покрывалом. Третий, с черным чемоданчиком, шагал рядом.
Адриан подошел к нему, отстранив руку полицейского, пытающегося преградить ему путь.
— Не мешайте! — твердо сказал он полицейскому, хотя голос его дрожал.
— Извините, мистер, я не могу вам...
— Я прокурор. А этот человек, как мне кажется, мой друг-Врач услышал, с каким отчаянием он произнес эти слова, и махнул рукой полицейскому. Адриан взялся за покрывало. Врач мгновенно схватил его за руку.
— Ваш друг негр?
—Да.
— Его фамилия Невинс?
— Да.
— Он мертв, уверяю вас. Не надо смотреть.
— Вы не понимаете. Я должен посмотреть! Адриан отдернул покрывало. К горлу подступила тошнота. Он ужаснулся тому, что предстало его взору. У Невинса было снесено пол-лица. Там, где было горло, зияла кровавая дыра: ему вырвало половину шеи.
— Боже! О Господи!
Врач накинул покрывало на труп и знаком приказал санитарам внести носилки в фургон. Врач был совсем мальчишка, длинные светлые волосы обрамляли юное лицо.
— Вам лучше присесть, — сказал он Адриану. — Я же предупреждал. Пойдемте, я отведу вас к машине.
— Нет, спасибо. — Адриан подавил приступ тошноты и попытался вдохнуть. Воздуха не хватало. — Что произошло?
— Пока что мы не знаем всех подробностей. Вы в самом деле прокурор?
— Да. Он был моим другом. Что случилось?
— Похоже, что он начал сворачивать влево на подъездную аллею к дому, и тут вдруг в него врезался гигантский грузовик на полной скорости.
— Грузовик?
— Точнее, тягач — знаете, из тех, что возят трейлеры, со стальной рамой впереди. Он несся так, точно ехал по загородному шоссе.
— И где он?
— Неизвестно. Он на какую-то секунду притормозил, сигналя, как сумасшедший, и укатил. Очевидцы говорят, грузовик был взят напрокат: у него сбоку была эмблема прокатной компании. Могу вас уверить, что полиция уже объявила розыск.
И вдруг Адриан вспомнил и удивился, что сумел вспомнить. Он схватил врача за руку.
— Вы можете провести меня через кордон полицейских к его машине? Это очень важно.
— Я же врач, а не полицейский.
— Пожалуйста, попытайтесь!
Молодой врач щелкнул языком, потом кивнул.
— Ну ладно, пошли, я проведу вас. Только без глупостей.
— Я просто хочу кое на что взглянуть. Вы же сказали, что очевидец видел, как грузовик остановился.
— Я знаю точно, что он остановился, — загадочно ответил врач. — Пойдемте.
Они двинулись к груде металла. Машина Невинса завалилась на левый бок, стекла были выбиты, кузов покорежен. Над бензобаком курился дымок, из выбитых окон вырывались белые клубы дыма.
— Эй, док! В чем дело? — крикнул полицейский усталым и злым голосом.
— Давай-давай, малыш, иди отсюда! И ты тоже! — крикнул второй.
Молодой врач поднял свой черный чемонданчик.
— Медэкспертиза, ребята. Можете позвонить в участок!
— Чего?
— Какая еще медэкспертиза?
— Патология, черт побери! — Врач подтолкнул Адриана вперед. — Лаборант, возьмите пробы и уйдем поскорее отсюда!
Адриан заглянул в машину.
— Ну, что-нибудь заметили? — спросил врач вполголоса.
Адриан заметил: кейс Невинса исчез. Они вернулись через полицейский кордон к «скорой помощи».
— Вы и в самом деле что-то обнаружили? — спросил молодой врач.
— Да, — тупо ответил Адриан. Мысли его мешались. — Нечто, что должно было там быть, но чего там не оказалось.
— Ладно. А теперь я вам скажу, почему я вас туда провел.
— Что?
— Вы видели своего друга. Я бы не подпустил к нему его жену. Ему снесло лицо и разорвало шею осколками стекла и металла.
— Да... Знаю. Я же видел. — Адриан снова ощутил волну тошноты.
— Но сегодня довольно теплый вечер. Думаю, стекло слева, со стороны водителя, было опущено. Не могу присягнуть — машина-то вся покорежена, — но очень может статься, что в вашего приятеля стреляли в упор из обреза.
Адриан поднял на врача глаза. В сознании вдруг всплыли слова, которые семь лет назад брат сказал ему в Сан-Франциско: «...Идет настоящая война... И стреляют настоящими патронами».
Среди бумаг в «дипломате» Невинса лежало признание, собственноручно написанное офицером в Сайгоне. Приговор «Корпусу наблюдения».
А он дал своему брату пять дней на размышление.
Боже! Что же он наделал!
Адриан доехал на такси до ближайшего полицейского участка. Пользуясь своим положением юриста, он получил возможность переговорить с сержантом.
— Если тут дело нечисто, мы выясним, — процедил сержант, глядя на Адриана с недовольным выражением — так полицейские всегда смотрят на юристов, которые суют свой нос в расследование еще до того, как полиция сумела во всем разобраться.
— Он был моим другом, и у меня есть основания полагать, что дело весьма нечисто. Вы нашли грузовик?
— Нет. Но нам известно, что на шоссе его нет. Вертолеты держат под наблюдением все дороги.
— Грузовик был взят напрокат.
— И это нам известно. Мы проверяем все прокатные агентства. Почему бы вам не пойти домой, мистер?
Адриан перегнулся через стол, вцепившись рукой в его край.
— Мне кажется, вы не совсем серьезно ко мне отнеслись.
— Слушайте, мистер! Каждый час нам докладывают о десяти смертельных исходах. И что же вы хотите — чтобы я бросил все другие дела и послал взвод людей играть в прятки с этим грузовиком?
— Я скажу вам, чего я хочу, сержант. Я хочу получить рапорт патологоанатомической экспертизы о происхождении ран, обнаруженных на лице погибшего. Ясно?
— Что вы такое говорите? — презрительно отозвался полицейский сержант. — Каких ран?
— Я хочу знать, отчего его разорвало в клочья!
Глава 23
Поезд из Салоник востребовал свою последнюю жертву, думал Виктор, лежа в постели у себя дома в Норт-Шоре и глядя на пробивающиеся сквозь зашторенные окна лучи утреннего солнца. На свете не существует больше причин, по которым во имя его может быть загублена еще хоть одна жизнь. Энричи Гаэтамо стал последним мертвецом, но Виктор не сожалел о его смерти.
Ему самому уже не долго осталось. Он прочел это в глазах Джейн, в глазах врачей. Этого следовало ожидать. Ему было даровано слишком много отсрочек.
Он надиктовывал все, что мог вспомнить о том давнем июльском дне. Господи, как же давно это было — почти вся жизнь прошла с тех пор! Он пытался проникнуть в самые потаенные уголки памяти и отказался от болеутоляющих наркотиков, боясь, что они притупят воспоминания.
Константинский ларец надо найти во что бы то ни стало и передать его содержимое ответственным людям, способным оценить это должным образом. И необходимо предотвратить, сколько бы ни была мала такая возможность, бездумное раскрытие его тайны. Он возложит эту миссию на сыновей. Теперь тайна Салоник принадлежит им. Близнецам. Они сделают то, чего не сумел сделать он: найдут константинский ларец.
Но в цепи по-прежнему недостает звена. Он должен найти его прежде, чем состоится разговор с сыновьями. Что знают в Риме? Что удалось Ватикану узнать о Салониках? Вот почему он позвал сегодня этого человека. Священника по имени Лэнд, монсеньора из Нью-Йоркского архиепископства, который навещал его в больнице несколько месяцев назад.
За дверью спальни раздались шаги, потом послышались тихие голоса Джейн и посетителя. Священник!
Тяжелая дверь бесшумно отворилась. Джейн впустила гостя и вышла. Священник держал в руках книгу в кожаном переплете.
— Спасибо, что пришли, — сказал Виктор.
Лэнд улыбнулся и тронул кожаный переплет книги.
— Это «Милосердное завоевание. Во имя Господня». История клана Фонтини-Кристи. Мне подумалось, вам это может быть интересно, мистер Фонтин. Я обнаружил эту книгу очень давно в одной книжной лавке в Риме.
Монсеньор положил фолиант на тумбочку рядом с кроватью. Они пожали друг другу руки: каждый из них, подумал Виктор, оценивает собеседника.
Лэнду было не более пятидесяти. Среднего роста, широкоплечий, с могучей грудью. Лицо резко очерченное, типичное лицо англиканского священника, карие глаза под густыми бровями — более темными, чем его коротко стриженные и тронутые сединой волосы. Приятное лицо, умные глаза.
— Боюсь, что издание было предпринято из тщеславных побуждений. Сомнительного достоинства привычка, типичная для начала века. Наверняка эта книга никогда не переиздавалась и написана по-итальянски.
— И к тому же старомодным североитальянским стилем, — добавил Лэнд. — Полагаю, что-то вроде придворного викторианского стиля, если подумать об английском эквиваленте. Со множеством архаизмов.
