Исмаил почувствовал облегчение, заметив, что боковое стекло со стороны водительского места опущено и в машине никого нет. Он узнал машину — она принадлежала Чарли Торвалю, жившему у Новой шведской дороги; Торваль зарабатывал на жизнь тем, что строил переборки и доки, а также закреплял причальные бочки. У него было полно всяких машин, была баржа с подъемным краном; этот «паккард» темно-рыжего цвета тоже принадлежал ему. Исмаил подумал, что Торваля может смутить фотография перевернутого вверх днищем «паккарда», напечатанная в газете, поэтому он решил не размещать снимок без согласия владельца машины.
На третьем, довольно крутом повороте, когда дорога, выходя из кедрового леса, бежала под уклон и тянулась вдоль вспаханных полей над Центральной долиной, Исмаил увидел «плимут», наполовину съехавший с дороги в снег; трое человек пытались выправить машину: один прыгал на бампер, другой, присев на корточки, смотрел на буксующие колеса, третий сидел за рулем и жал на педаль газа. Исмаил промчался мимо; слегка пробуксовав на повороте, он с радостным замиранием сердца повел машину по дороге Центральной долины. Впервые с того времени, как Исмаил отъехал от Первого холма, он почувствовал неведомый ранее, но все возрастающий азарт — захотелось лихо погнать по дороге, забыв про всякую опасность.
Исмаил знал свою машину — в снегопад она могла повести себя самым неожиданным образом. Он проехал вверх по заросшему вишневыми деревьями холму, с силой налегая на руль, чтобы хоть как-то облегчить процесс езды, затруднительный для человека с одной рукой. В остальном же его манера езды ничуть не изменилась. «Крайслеру», отлично приспособленному для езды по острову, было уже пятнадцать лет, его купил еще отец Исмаила. Это был автомобиль с полуавтоматической трансмиссией, четырехскоростной коробкой передач, гипоидной задней осью и переключением передач рычагом на рулевой колонке. В 39-м в Беллингэме отец отдал за «крайслер» «форд» с доплатой в пятьсот долларов наличными. Это был довольно скромный автомобиль, прямоугольный и громоздкий, как «додж», такой длинный спереди, что казался неустойчивым, с решеткой радиатора, низко нависавшей над бампером. Исмаил все не расставался с машиной, потому что никак не мог собраться, а еще потому, что это была память об отце — сидя за рулем, Исмаил чувствовал контуры продавленного отцом сиденья.
Клубничные поля Центральной долины, покрытые девятью дюймами снежной пелены, едва просматривались сквозь падающий снег и походили на картинку из сна, в котором нет четких линий. На подъездной дороге Кипящих ключей деревья сомкнулись, и небо проглядывало сквозь их кроны тоненькой сероватой лентой, однако ниже оно представало во всей своей необъятности, охваченное неистовым мельтешением. Всмотревшись через переднее стекло с работающими дворниками, Исмаил увидел мириады снежинок, падающие по косой в южном направлении — накрытое пеленой небо неистовствовало. Ветер наметал снег у стен сараев и домов; Исмаил слышал его свист сквозь резиновый молдинг на крыле, который отошел уже давно, еще при жизни отца, став одной из индивидуальных особенностей машины, еще одной причиной, по которой Исмаил не хотел расставаться с автомобилем.
Исмаил проехал мимо дома Уле Юргенсена; из трубы вился белый дымок, исчезая на ветру, — видно, Уле есть чем греться. Выпавший снег стер границы полей, и семь акров, которые так стремился заполучить Миямото Кабуо, теперь невозможно было разглядеть. Все человеческие притязания на землю потеряли свою законную силу, вытесненные другим законом, законом природы. Мир превратился в единое целое, и убийство одного человека другим из-за малюсенького клочка этого мира казалось бессмысленным, хотя Исмаил знал, что такое случается. Ведь он побывал на войне.
Находясь на пересечении дорог Центральной долины и Южного пляжа, Исмаил разглядел впереди машину — не одолев подъем, она застряла на повороте, огибавшем рощу заснеженных кедров. Исмаил узнал машину, это был «виллис» модели «универсал», принадлежавший семье Имада. И в самом деле, у правого заднего колеса, провалившегося в придорожную канаву, стоял Хисао с лопатой.
Имада Хисао и раньше не отличался высоким ростом, а теперь, закутанный в теплую одежду, выглядел еще меньше; низко надвинутая шапка и шарф, закрывающий подбородок, оставляли открытыми только губы, нос и глаза. Исмаил знал, что старик не станет просить о помощи — не в его это характере, да и вообще не принято среди островитян. Исмаил решил оставить свой «крайслер» в начале подъема, около почтового ящика рядом с домом Гордона Острома, и пройти пятьдесят ярдов пешком — он собирался уговорить старика принять помощь.
Исмаил давно знал Хисао. Еще восьмилетним мальчишкой он видел, как японец, налегая на плуг, брел за белой, с круглой спиной тягловой лошадью, а за поясом у него висел нож, чтобы обрубать плети низкорослого клена. Пока Имада расчищали недавно купленную землю, все семейство ютилось в двух парусиновых палатках. Воду они набирали из ручья, а грелись у костра, который поддерживали дети, девочки в резиновых сапогах, среди которых была и Хацуэ, таскавшие к огню горсти мелких веточек на растопку и большие сучья. Хисао был жилистым и худощавым; он работал упорно, ни на секунду не останавливаясь. На нем тогда была майка, которая вместе с остро наточенным ножом за поясом придавала японцу вид пирата; о пиратах Исмаил читал в книжке с картинками, принесенной отцом из публичной библиотеки. Но то было больше двадцати лет назад, а сейчас, когда Исмаил подошел к японцу, то увидел совсем другого человека — маленького и беспомощного, закоченевшего от холода и тщетно размахивающего лопатой под высокими деревьями, которые, того и гляди, повалятся.
Не укрылось от взгляда Исмаила и кое-что еще. С другой стороны машины, не разгибаясь, работала лопатой Хацуэ. Она раскапывала снег до черной земли и бросала землю под колеса машины.
Через четверть часа они втроем шли к его «крайслеру». Шина на заднем колесе «виллиса» оказалась проколота упавшей веткой; ветка все еще торчала между поперечных балок моста. Заднюю часть выхлопной трубы тоже повредило. Машина была совершенно выведена из строя, Исмаил видел это, но Хисао не сразу согласился с ним, пытаясь лопатой помочь обреченной машине. Исмаил минут десять помогал ему, после чего предложил старику пересесть в «крайслер». Еще через пять минут Хисао поддался настойчивым уговорам Исмаила, смирившись с неизбежным. Он открыл дверцу машины, положил в салон лопату и вытащил пакет с продуктами и канистру с керосином. Хацуэ продолжала молча копать со своей стороны, бросая землю под колеса.
Наконец старик обошел «виллис» и сказал дочери что-то по-японски. Она перестала копать и вышла на дорогу; тогда Исмаилу удалось как следует разглядеть ее. Он говорил с Хацуэ всего за день до этого, утром, на втором этаже суда, где она сидела на скамейке спиной к сводчатому окну как раз напротив кабинета юридического советника. Ее волосы были собраны в низкий пучок, такой же, как и сейчас. Она четыре раза повторила ему, чтобы он уходил.
— Привет, Хацуэ, — поздоровался Исмаил. — Я бы мог подбросить тебя с отцом до дома.
— Отец говорит, что согласен, — ответила Хацуэ. — И благодарит за помощь.
Они втроем пошли вниз по склону к «крайслеру»; Хацуэ шла за Исмаилом и отцом, неся с собой лопату. Когда они уже проехали порядочное расстояние, пробираясь через снег вдоль залива, Хисао, с трудом говоря по-английски, рассказал, что дочь на время судебного процесса перебралась к нему, так что Исмаил может высадить их у его дома. Потом старик рассказал, как прямо перед машиной упала ветка; чтобы не наехать на нее, он нажал на педаль газа. «Виллис» затормозил как раз над веткой и угодил колесом в канаву.
Исмаил вел машину и, слушая, вежливо кивал: «ясно… да, конечно… понимаю…»; только раз он осмелился глянуть в прямоугольник зеркала заднего обзора на Хацуэ, задержав взгляд на целых две секунды. Он увидел, что она изо всех сил делает вид, будто ей интересно смотреть на пейзаж за стеклом, будто зрелище бурана целиком захватило ее. Исмаил заметил, что ее черные волосы намокли от снега так, что хоть выжимай. Две пряди выбились из безупречной прически и прилипли к замерзшей щеке.
— Да уж, натерпелись вы от этого бурана, — посочувствовал Исмаил. — И все же… снег такой красивый! Ведь правда? А как красиво опускаются снежинки!
Еловые лапы пригибались под тяжестью снега, снег лежал толстым слоем на оградах и почтовых ящиках, дорогу, по которой они ехали, тоже всю замело, и нигде не было видно ни единой живой души. Хисао согласился с Исмаилом, закивав, что «да, очень, очень красиво». Как раз в этот момент его дочь резко повернула голову; их с Исмаилом взгляды встретились в зеркале. Исмаил узнал тот непонятный взгляд, который она бросила на него тогда, в суде, когда он пытался поговорить с ней перед началом слушаний. Исмаил и сейчас не понимал, что скрывает в себе ее взгляд — упрек, печаль, глухую боль или все сразу. А может, даже разочарование.
