— Я знаю, что ты замужем, — ответил Исмаил. — И я хочу забыть тебя, очень хочу. И если обниму в последний раз, мне это поможет. Всего раз, Хацуэ! И я уйду, я никогда больше не потревожу тебя.
— Нет, — ответила Хацуэ. — Это невозможно. Придется тебе как-нибудь обойтись.
— Я не прошу любить меня, — возразил Исмаил, — совсем не прошу. Но, пожалуйста… у тебя же есть сердце… мне очень плохо, и я не знаю, что делать… позволь обнять тебя.
Хацуэ вздохнула и отвернулась от него.
— Уходи, — сказала она ему. — Мне больно слышать о том, как ты страдаешь, правда, но я не могу позволить тебе такое. Пожалуйста, Исмаил, уходи. Оставь меня в покое.
Прошли годы, и вот теперь ее мужу предъявлено обвинение в убийстве. Стоя в хранилище, Исмаил вдруг подумал, что среди этих папок может найтись нечто, имеющее отношение к делу Миямото. Он вдруг отложил в сторону погодные сводки и начал рыться в картотеках; его охватило необъяснимое волнение.
Исмаилу понадобилось всего пятнадцать минут, чтобы найти то, что он искал. В картотечном шкафу справа от двери, в начале третьего ряда снизу, он обнаружил записи, датированные пятнадцатым и шестнадцатым сентября 1954 года. Безветренно, приливная волна умеренная, густой туман, море спокойное. В 01:20 прошло одно судно, «Западная корона», греческое, под либерийским флагом; с корабля, находившегося к западу, передали запрос на движение, после чего судно пошло в южном направлении, на Сиэтл. Радиопередачи были записаны скорописью: «Корона», находясь на северо-западе от отражателя номер пятьдесят шесть, ждала ответного радиосигнала с маяка для уточнения координат. Корабль вошел в пролив, одновременно зондируя глубину эхолотом, но лоцман на всякий случай отправил в 01:26 радиограмму на маяк, запросив помощи. Из-за помех сигнал оказался слабым, поэтому дежурный радист посоветовал штурману корабля сориентироваться по радиолокационному отражателю номер пятьдесят шесть, расположенному на северном берегу острова Лангидрон. Штурман «Короны» дал сигнал и засек время интервала эха. Произведя вычисления, он передал координаты положения судна радисту на маяке. Тот ответил, что судно находится за пределами фарватера, южнее буя номер пятьдесят шесть, и должно повернуть на северо-восток, пересекая отмель Судоходного канала посередине.
Судоходный канал! Как раз там Дейл Миддлтон, Вансе Шёпе и Леонард Джордж видели шхуну Карла Хайнэ с вытравленной сетью. Той же самой ночью огромный грузовой корабль пропахал воды как раз в районе промысла рыбы; расходившиеся от него волны вполне могли отправить за борт даже очень сильного рыбака.
В 01:42 «Корона» скорректировала курс, а штурман еще дважды сверился с отражателем. Потом проверил себя еще по трем отражателям: номер пятьдесят восемь, пятьдесят девять и шестьдесят. Радист корабля не сомневался, что «Корона» вернулась в фарватер. Увидев залив Белые пески, он настроился на радиосигнал маяка, и штурман сделал широкий разворот на юг. Ориентируясь по маяку, корабль пошел прямиком к Сиэтлу.
Отчет был написан в трех экземплярах, под стандартную армейскую копирку. Внизу стояла подпись помощника радиста, матроса Филипа Милхолланда, дежурившего в эфире. Исмаил открепил три страницы с подписью Милхолланда и свернул вчетверо. Страницы как раз поместились в кармане пальто, он чувствовал, что они там. Потом постоял немного, переводя дух, подхватил лампу и вышел.
Спустившись, Исмаил зашел в небольшое помещение рядом с лестницей, где Левант неторопливо просматривал газету, устроившись около керосинового обогревателя.
— Я закончил, — сказал Исмаил. — Да, не подскажете… можно переговорить с Филипом Милхолландом?
Левант помотал головой, откладывая газету на пол.
— А вы с ним знакомы?
— Вроде того, — ответил Исмаил. — Знакомы немного.
— Милхолланд перевелся. На мыс Флетчера. Он и Роберт Миллер. Потому-то нас и поставили радистами.
— Нас? — переспросил Исмаил.
— Ну да, меня и Смольца. Мы работаем вместе. Смольц — мой напарник.
— А когда? Когда Милхолланд ушел?
— Еще в сентябре, — ответил Левант. — Мы со Смольцем начали с шестнадцатого сентября, сторожевиками.
— Сторожевиками? То есть в ночную смену?
— Ну да, в ночную, — ответил Левант. — Дежурим со Смольцем по ночам.
— Так, значит, Милхолланд ушел, — произнес вслух Исмаил. — Что, прямо пятнадцатого?
— Нет, пятнадцатого он не мог, — сказал Левант. — Потому как дежурил в ночь. Значит, шестнадцатого. Да, точно, шестнадцатого. Уехал с Миллером на Флетчера шестнадцатого сентября.
А ведь никто не знает, подумал тогда Исмаил. Радист, державший связь с «Западной короной», перевелся на другое место в следующий же день. Отдежурили с напарником ночь с пятнадцатого на шестнадцатое, утром выспались и уехали с острова. Записи радиопередач подшили в папку и сунули в картотеку хранилища, где полно всяких отчетов. И кто бы их там нашел? В этом хранилище они все равно что потеряны. Никто не знает правды — что в ту самую ночь, всего за пять минут до смерти Карла Хайнэ, через Судоходный канал прошел грузовой корабль. И конечно же, поднял волну. Достаточно большую, чтобы раскачать такое хрупкое суденышко, как рыболовецкая шхуна, и швырнуть за борт даже такого сильного человека, как Карл Хайнэ.
Вернее, поправился Исмаил, одному человеку правда все-таки известна, и этот человек — он, Исмаил. Вот в чем вся суть.
Глава 24
Мать топила в кухне дровяную печку — Исмаил увидел дымок из трубы, призрачно-белый на фоне густого снегопада; проходя с канистрой мимо окна, он заметил мать у раковины, закутанную в пальто и шарф. Окно запотело, поэтому Исмаил разглядел лишь неясный силуэт, преломленный и размытый; всматриваясь сквозь завесу снега и испарений, он вдруг с неожиданной ясностью увидел руку матери — она вытерла пятачок на стекле и, встретившись с сыном взглядом, махнула ему. Поднимаясь по крыльцу, ведущему прямо в кухню, Исмаил поднял канистру повыше. Мать расчистила дорожку к навесу с дровами, но снег уже снова заносил ее. Лопата стояла прислоненная к кольям забора.
Исмаил остановился на пороге, поставил канистру и пощупал рукой карман, где лежали листки. Вытащил руку, но потом снова полез в карман, чтобы еще раз прикоснуться к бумаге. После чего подхватил канистру и вошел в кухню.
Мать ходила в резиновых сапогах с расстегнутыми пряжками; дверной проем из кухни в гостиную она завесила, прибив над входом шерстяное одеяло. В кухне было сумрачно — свет едва пробивался через запотевшие окна; было тепло, на столе в аккуратном порядке лежал набор свечей, керосиновая лампа, два фонарика и коробок со спичками. Мать поставила на печку кастрюлю со снегом; Исмаил закрыл за собой дверь, и под кастрюлей зашипело.
— Я привез кое-что из продуктов, в машине оставил, — сказал Исмаил, ставя канистру у стены. — И фитиль новый купил. — Он положил фитиль на стол рядом со свечами. — Ты ночью не замерзла?
— Нисколько, — ответила мать. — Я так рада, что ты приехал, сынок. Хотела позвонить тебе, да телефон не работает. Наверно, провода оборвались.
— Да, — ответил Исмаил. — Везде.
Мать переливала растопленную из снега воду из второй кастрюли в кувшины, стоявшие в раковине; закончив, она вытерла руки и повернулась к сыну.
— Дороги, наверно, занесло? — спросила она.
— Пока ехал, машин пятьдесят видел, — стал рассказывать Исмаил. — На Кипящих ключах видел машину Чарли Торваля — вверх днищем и в кустах ежевики. Всюду повалены деревья, и нигде нет электричества. Аварийщики обещали наладить все к завтрашнему утру, но только, как всегда, сначала в городе. Если электричество дадут, поедем ко мне, иначе замерзнешь тут до смерти. Я…
— Да мне и не холодно, — возразила мать, стягивая шарф с головы. — А сейчас так и вообще жарковато. Просто я расчищала дорожку и за дровами ходила. Мне здесь очень даже хорошо, вот только за трубы боюсь — что станет, когда потеплеет. Не хватало еще, чтобы они лопнули.
— Я открою краны, — сказал Исмаил. — И все будет нормально. На стене в погребе есть запорный клапан… папа его сделал, помнишь?
Исмаил сел за стол и обхватил рукой культю, слегка потирая.
— Вот зараза, ноет, когда холодно, — сказал он.
— Сейчас двенадцать градусов, — заметила мать. — Зелень в машине замерзнет. Может, принесем?
— Ага, давай, — согласился Исмаил.
— Да ты не спеши, посиди пока, согрейся, — остановила сына мать.
Они сходили за двумя пакетами продуктов и захватили фотоаппарат. Цветочные клумбы возле дома были целиком запорошены снегом, на падубах и шелковицах, высаженных матерью, высились снежные шапки, даже верхушки рододендронов облепил снег. Мать сказала, что беспокоится за цветы, как бы самые нежные не повымерзли, ведь такое случалось и в более мягкие зимы. Исмаил заметил щепки, разбросанные вокруг чурбака, — мать колола дрова возле навеса и на тачке перевозила в кухню.
