Собственно говоря, Магнус не имел представления о том, используется ли в Исландии такая формулировка. Но в Америке это было бы очень серьезной проблемой.
— Как ты можешь на меня сердиться, когда я тебе так помогла? — возмутилась Ингилейф. — Можешь себе представить, как противно разговаривать часами с этим сластолюбивым типом, терпеть его лапанье, но я пошла на это, чтобы помочь тебе?
— Его лапанье? — переспросил Магнус.
— Ага, ты ревнуешь.
— Да, черт возьми, ревную! — воскликнул Магнус. — Я не просил тебя это делать. Не просил соблазнять Синдри.
— Я не соблазняла его в полном смысле слова. И вообще могу разговаривать с кем хочу.
— Разговаривать — да. А все остальное?
— Ты обвиняешь меня в том, что я сплю с другими мужчинами?
— Не знаю, — ответил Магнус. Но этот вопрос не давал ему покоя.
Ингилейф вытаращилась на него.
— Застегни рубашку. Я ухожу.
У Магнуса на миг возникла мысль попросить ее остаться, но лишь на миг. Ингилейф по ее собственным правилам могла приходить и уходить когда захочет. Так тому и быть.
Ингилейф вышла, хлопнув дверью.
Глава тридцать вторая
Среда, 23 сентября 2009 года
Харпа почувствовала запах кофе, открыла глаза и заморгала. Голова у нее была тяжелой от сна. Наверху, невысоко над ней, виднелись деревянные балки и крыша. Она лежала в спальном мешке. Рядом с ней валялся пустой спальный мешок.
Но от него шел знакомый запах Бьёрна: мужской пот с едва уловимой ноткой исландской сельди.
Харпа приподнялась на локте и с удовольствием вдохнула аромат кофе.
Она находилась в какой-то хижине. В верхнюю часть видимого ей окошка просачивался серый утренний свет. Слышно было, как внизу кто-то ходит.
— Бьёрн?
— Доброе утро.
Харпа подошла к приставной лестнице. Поняла, что находится на чердаке какой-то хижины. Ее охватил страх, но при виде ободряющей улыбки Бьёрна тут же исчез.
— Спускайся, выпей кофе. Хочешь позавтракать?
Харпа осторожно спустилась по лестнице. На ней были только майка и трусики, но в хижине было тепло. В печке горели дрова.
Голова у Харпы все еще гудела.
— Бьёрн, где мы?
Он быстро поцеловал ее в губы.
— В горной хижине. Я подумал, что нам можно уехать на несколько дней.
Харпа захлопала глазами.
— Знаешь, я совсем не помню, как мы сюда ехали.
— Ты была очень усталой. Заснула в машине.
— Да?
Харпа попыталась разобраться в этом. Она помнила, что Бьёрн приехал к ней в булочную, а потом ничего. Очень странно.
— Где Маркус?
— У твоих родителей. Мы оставили им записку.
— Я не помню этого.
— Ну, я оставил.
Харпа села на стул у стола и отхлебнула кофе. В голове немного прояснилось.
— Бьёрн, где эта хижина?
— Неподалеку от Грюндарфьордюра. На старой дороге из Стиккисхольмюра в Богарнес. Но сюда больше ничто не ездит. Здесь очень спокойно.
— Не понимаю, что со мной.
Бьёрн взял ее за лежавшую на столе руку.
— В последние дни ты была в сильном напряжении. Тебе нужно отдохнуть.
Он сжал ее руку. Улыбнулся. На какой-то миг эта улыбка ее утешила.
Потом она вырвала руку.
— Постой. Мы не говорили об этом, так ведь? Мы собирались в полицию. Сообщить о Синдри и о том студенте. Разве мы поехали не туда?
— Нет.
— Бьёрн? Что здесь происходит? — Тут Харпа широко раскрыла глаза. — Ты похитил меня, да?
— Нет.
— Хорошо. В таком случае дай мне взять телефон, и я позвоню в полицию.
Она схватила лежавшую у двери свою сумочку и принялась рыться в ней.
— Здесь нет приема.
— Где мой телефон?
— Он тебе не нужен. Приема здесь нет.
Харпа подняла взгляд от сумочки.
— Ты забрал его. Господи, ты меня похитил. Бьёрн, что, черт возьми, происходит?
— Я подумал, нам нужно провести какое-то время…
— Это вранье. — На лице Харпы появилось испуганное выражение. — Ты стрелял в Оскара и Листера, так ведь? Ты хочешь помешать мне пойти в полицию!
— Я никого не убивал.
— Тогда, черт возьми, что мы здесь делаем? — выкрикнула Харпа.
— Сядь. Я все объясню.
— Да-да, объясни, — еле сдерживаясь, проговорила Харпа, но села и отпила кофе.
— Начнем с того, что я никого не убивал. Даю слово.
— Но знаешь кто?
Бьёрн кивнул:
— Знаю.
— И ты ездил во Францию?
Бьёрн кивнул снова.
— Да. Я вылетел в Амстердам, оттуда поехал в Нормандию сделать приготовления для другого человека.
— Для кого?
Бьёрн покачал головой.
— Для Синдри? Исака?
— Они тоже причастны к этому.
— Значит, Фрикки был прав?
Бьёрн кивнул.
— Но мы делали это, руководствуясь своими доводами.
— Оставь! Какое может быть основание для убийства?
— Ты убила человека, Харпа.
— Да, и с тех пор сожалею об этом!
— А я нет, — спокойно сказал Бьёрн.
Харпа пристально посмотрела на него. Взгляд голубых глаз Бьёрна был твердым, уверенным.
— Чем больше я думал об этом, тем больше убеждался, что Габриэль Орн заслуживал смерти. Он был мерзким типом. Он гнусно обошелся с тобой.
— Это недостаточная причина, чтобы его убивать.
— Может быть, и нет, но разорение нашей страны — достаточная. Люди вроде Габриэля Орна разорили Исландию и ее народ. Сильных, трудолюбивых, честных исландцев, как я. Ты знаешь, как усердно я работал, чтобы создать свой рыболовный бизнес. Почему я должен все терять? Почему должны все терять? Фермеры теряют фермы, торговцы — магазины, рыбаки — свои суда, молодые семьи — свои дома. Помнишь, что Синдри говорил о своем брате в тот вечер после демонстрации?
Харпа покачала головой.
— Так вот, его брат в конце концов вынужден был отдать свою ферму банку. И покончил с собой. Теперь у жены и детей его брата не будет ни дома, ни работы. Эти люди усердно трудились всю жизнь. Это не их вина! И все еще только начинается. Говорят, безработица будет расти. Мы десятилетиями будем страной нищих. Из-за таких людей, как Габриэль Орн.
— Но тут вина не только Габриэля Орна, ведь так?
— Именно! — воскликнул Бьёрн, хлопнув рукой по столу. — Как там говорят: Исландию разорили тридцать человек?
— Вроде Оскара?
— Да.
— И Джулиана Листера?
— Да.
Харпа нахмурилась.
— Ты сумасшедший. Все сумасшедшие.
— Так ли? Да, исландцы протестуют, но, в сущности, ничего не делают. Когда американцы начинают войну против террора, то захватывают несколько стран и убивают десятки тысяч людей. Нам нужно вести войну против этих типов. А у нас идет речь всего о четверых.
— О четверых? Габриэль Орн, Оскар, Джулиан Листер. Кто четвертый?
Бьёрн покачал головой.
— Значит, Фрикки был прав. Должен быть убит еще один?
Бьёрн не ответил.
По щеке Харпы скатилась слезинка.
— Бьёрн, я не понимаю тебя. Синдри мне понятен. Он всегда проповедовал насилие. И убедил себя применить на практике то, что проповедует. Но ты? Ты один из самых практичных людей, каких я знаю.
— Я тоже так думал. Но за последний год понял многое.
— Что же?
— Что такие люди, как Синдри и мой отец, правы. Они всегда говорили, что капитализм приносит вред простым людям, тем, кто трудится и экономит. Это инструмент, используемый богатыми, чтобы выжимать деньги из остальных. Теперь мне это абсолютно ясно. Но я не слушал отца. Мне он представлялся динозавром с той стороны «холодной войны». Я верил в партию независимости, верил, что капитализм дает таким, как я, возможность усердно работать, чтобы создать свой бизнес. Я ошибался. Но по крайней мере сейчас понимаю это. Во всяком случае, собираюсь теперь в связи с этим предпринять кое-что.
— Убить нескольких человек?
— Харпа. — Бьёрн потянулся к ее руке. — Харпа, ты пострадала почти так же сильно. Ты лишилась работы. Твой отец лишился сбережений. Габриэль Орн обошелся с тобой скверно, Оскар тоже. Неужели не видишь, что мы в данном случае вершители справедливости?
— Ты убийца, Бьёрн. Ладно, ты не нажимал на спуск, но ты убийца. — Харпа широко раскрыла глаза. — Постой! Ты выбрал Оскара из-за меня? Ты знал, что он отец Маркуса?
— Полицейские сказали мне об этом только в воскресенье. Но да, когда мы говорили, кого из банковских боссов убрать, «Одинсбанк» показался мне вполне подходящим объектом.
— Значит, вы убили его из-за меня?
— Из-за тебя, из-за меня и всех простых людей Исландии.
Харпа поджала губы. Сквозь слезы в ее глазах сверкал гнев.
— И что ты делаешь со мной? Удерживаешь меня как заложницу?
— Нужно, чтобы ты осталась здесь еще на сутки.
— Пока не будет убит следующий в списке?
Бьёрн пожал плечами.
— А что будет потом?
Бьёрн вздохнул.
— Думаю, нас неизбежно возьмут. Другие думают, что начнется революция, но я в этом сомневаюсь. Исландцы делают все не так. Так что, видимо, отправлюсь в тюрьму.
