Я видел: в лодке некто плыл.
Тут ветер, страшно завывая,
Ударил в лес – и лес завыл;
Из бездн восстали пенны горы;
Брега пустили томный стон;
Сквозь бурные стихиев споры
Зияла тьма со всех сторон [Державин, I, 121].
Упоминание же полета, возможно, было насмешкой над неловкими оборотами из од Державина. Так, в оде «Решемыслу» Потемкин у Державина летит, а герои его оды «На победы Екатерины II над турками» парят («Везде твои орлы, монархиня, парят» [Державин, I, 13]). Кроме того, «сосед» из рассуждения Каноника, возможно, отсылал к опубликованному в 1-й книжке «Собеседника» стихотворению Державина «К соседу моему Г.». Но далее в «Ежедневной записке общества незнающих» появляются еще более прозрачные насмешки над Державиным. 11 ноября, как указывает «Ежедневная записка», «по утру в общество незнающих вступила куча слов. Под заглавием: Сочинение, либо письмо на письмо не похожее». Две палаты общества, без чутья и с чутьем, пересылают это сочинение друг другу, и, наконец, палата без чутья предложила толкование сочинения, «ожидая от онаго великой пользы и поправления и приращения во вкусе века сего» [Екатерина, 202—203]. В толковании обсуждались выражения «лучи мысленного света», «из общаго средиточия» и проч. Автором «Сочинения» был «главный критик» Екатерины в «Собеседнике», который подписывался Любослов [210] . Один из толкователей, как выяснилось, «запах имеет учения и знания», что было нарушением устава общества. От толкователя потребовали оправданий и объяснений, и тот дал обществу ответ:
Ответствовал на все порядочно, когда же спрошен был, Что знает? Сказал: «Читает, но склады не твердо знает, пишет правильно, только пажеди кладет не всегда правильно ; ибо родился на Орской линии , где было бдение о пограничной страже нужнее орфографии, которую так как и грамматику лишь по имени знает, и то узнал здесь живучи ; горазд же съезжать следы людей и зверей по степям . Быв тамо, узнал от Бухар и Калмык о Китайском средиточии, о колодезе и ключе слыхал от своей кормилицы, которая рода была Трухменскаго ». Потом спрошен был: по чему он здесь? ответствовал: ищет места ; на вопрос, откудова и как имеет пропитание? ответствовал: живет в долг . Спросили: как и когда платить намерен? Сказал: что о том никак не заботится . Хотели знать, когда поедет обратно? получили отповедь, что уведомясь о новоизысканной воздушной езде , намерение имеет на первом шаре или пузыре отправиться во своясы, понеже скорее, да и дешевле, нежели лошадей нанимать [Екатерина, 205—206].
Здесь уже определенно выведен Державин: упоминание Орской линии здесь указывает на Оренбург, о котором речь шла выше; орфография, которую «толкователь» узнал уже «здесь живучи», – на заголовок «Фелицы», где говорилось, что мурза живет в Москве; степь была описана в «Благодарности Фелице» («Там степи, как моря, струятся, / Седым волнуясь ковылем»); «китайское средиточие» – на оду «Решемыслу» с ее китайским царем; наконец, «ключ» – на стихотворение «На смерть князя Мещерского», опубликованное вместе с «Фелицей»; кроме того, на мурзу намекали бухары, калмыки и трухмены. Насмешки над безграмотностью Державина, конечно же, имели основания и станут впоследствии постоянной составляющей «державинского мифа». Кроме того, Державин в самом деле отвечал на публикации Любослова в «Собеседнике», то есть был его «толкователем».
Но много чувствительнее, как можно полагать, были для Державина намеки императрицы на его служебные и финансовые обстоятельства: Екатерина давала знать Державину, что она знает о его проблемах с Вяземским и о том, что он «живет в долг» и при этом надеется на решение всех своих проблем через императрицу (в терминологии Екатерины это означало «о том никак не заботится»). И главное – Державину было рекомендовано «отправиться во своясы» в Оренбург, то есть подать в отставку и оставить столицу, причем – как то подобает шуту – «на шаре или пузыре» («пузыри», напомним, были постоянным атрибутом петровских шутовских игр [Семевский, 3 и след.], и Екатерина, которая продемонстрировала детальные знания петровских забав, об этом, конечно же, помнила, если помнила, «как весна свистала»).
Насмешки над Державиным можно найти и в продолжении «Ежедневной записки». Так, например, после появления в «Собеседнике» уже упомянутой басни Державина «Лев и волк» здесь было предложено толкование слова «Пифик» с намеком на склонность Державина к карточным играм. Екатерина писала: «Упражнялись важным разсуждением о слове Пифик и его истолкованием. <…> Первое толкование, аки Пифик принадлежательно до естественной истории и причисляется к некоторому роду обезьян. <…> Второе толкование, аки Пифик происходит от иностранного слова пики, которые, имея частые вражды со единородцами своими бубни, черви и жлуди. <…> Третье толкование, аки Пифик рожден выдумкою» [Екатерина, 213—214].
Ответом Державина на насмешки стало письмо об отставке, поданное на имя Екатерины. Грот опубликовал черновик письма, оригинал не сохранился. Сохранившийся документ очень хорошо отражает настроение Державина. Он пишет:
Всепресветлейшая государыня. Облагодетельствованный особливыми ВИВ матерними щедротами, был бы я раб недостойный и человек весьма неблагодарный, если б, умея чувствовать живо все божественные дела великой Екатерины (прочерк в письме Державина) <…> не хотел положить жизни моей на высочайшей ея службе. Но по обстоятельствам ныне я оставляю оную. Испрашиваю токмо монаршего благоволения, и если надобен когда будет в самыя опасныя (пропуск Державина) <…> верный раб, то особливым счастием поставлю живот мой вышней воле [Державин, V, 376, № 336].
Как мы видим, в прошении нет ни слова о каких-либо пожалованиях, на которые поэт надеется. За прошением об отставке последовал ряд публикаций, где Державин предстает уже другим, он больше не ищет расположения императрицы и позволяет себе заявить свою независимость: он больше не обещает императрице посвятить себя «бремени дел», как в «Благодарности Фелице», а снова становится лентяем и бездельником, как в «Фелице», но теперь он уже не мурза, а «мудрец». В «Эпитафии мудрецу нынешнего века, доказавшему новейшими своими опытами суету сего мира» (напечатана в 15-й книжке, отметим горькую ссылку в заглавии на свой опыт ) он описывает себя, не забыв отметить и свое пристрастие к картам, на которое намекала в статье о пифике и Екатерина:
Лежит здесь мудрый муж, что в карты век играл ,
Стихи писал
И спал;
А сею жизнию потомственному взору
Живую начертал собой катрину он,
Что счастья твердаго, что разума без вздору
И наслажденья без сует
В сем мире нет;
Но вся людская жизнь – игра, мечта и сон [Державин, I, 180].
Но еще ранее, в 11-й книжке «Собеседника», Державин публикует «Оду на присоединение без военных действий к Российской державе таврических и кавказских областей» («На приобретение Крыма»), где «разыгрывает» тему полета, над которой иронизировала Екатерина. Он начинает оду словом «летит»:
Летит – и воздух озаряет,
Как вешне утро тихий понт!
Летит – и от его улыбки
Живая радость по лугам,
По рощам и полям лиется!
Златыя Петрополя башни
Блистают, как свещи, и ток
Шумливый, бурный, ток Днепровский
В себе изображает живо
Прекрасное лице его.
В конце первой строфы читатель, как мы видим, узнает, что полет начинается в Петрополе, то есть Петербурге, и совершается по направлению к Днепру. Читатель определенно должен встать перед вопросом: кто летит? Во второй строфе пастух и земледелец «средь хижин воспевают мир ». То есть можно предположить, что в первой строфе летел «мир». Однако мир упомянут Державиным между прочим, и нет никаких указаний на то, что пастух и земледелец воспевают того, кто летит, к тому же мир здесь не заявлен как аллегорическая фигура. Зато в третьей строфе появляется персонаж, который явно может летать. Уже названные пастух и земледелец вопрошают:
…«Кто?
Который бог , который ангел ,
Который человеков друг,
Безкровным увенчал нас лавром,
Без брани нам трофеи дал
И торжество?» – Екатерина .
То есть в первой строфе, скорее всего, будучи богом и ангелом, летит Екатерина. Как мы видим, Державин не смог удержаться, чтобы не заставить императрицу летать, как она заставила летать Державина в «Ежедневной записке». В то же время он подготовил себе и убедительное оправдание на случай, если монархиня разгневается (ведь мир упомянут до ангела).
В 13-й книжке «Собеседника», которая вышла 28 апреля 1784 г., поэт опубликовал оду «Бог». Здесь Державин снова не удержался, чтобы не поперечить императрице хоть немного: слово «средоточие», которое было осмеяно в «Ежедневных записках» и которому там было уделено столько места, было использовано в тексте самого высокого статуса – в духовной оде – и отнесено к лирическому герою:
