— Как начинается жизнь? От дыхания? Почему люди умирают?
Потом он стал бредить. Ему мерещились узкие ящики, в которых неподвижно лежали люди, заваленные цветами; он их окликал, но они спали непробудным сном и ничего не слыхали. Мальчик стал звать: «Мама!»
Так он томился от жара и говорил в бреду о том, о чем молчал здоровый.
Оказывается, он знал все. Знал, как умерла его мать, знал, как отец воевал с бабушкой, когда она пожелала оставить его в Тарханах. Мальчик быстро говорил и напевал, радуясь, что наконец вспомнил ту песню, которую он так давно желал вспомнить…
Арсеньева, доктор Ансельм и Христина Осиповна не отходили от него. Няня Лукерья сбилась с ног. Сенным девушкам велели молиться о выздоровлении Михаила Юрьевича. Доктор осунулся и стал походить на больного; он уже перестал надеяться на выздоровление своего юного пациента и не мог угадать причины его страданий.
Однажды утром, при дневном свете, болезнь открылась: в появившейся сыпи узнали корь — болезнь, опасную для этого возраста. Заботливым, неусыпным уходом Мишеньку спасли от смерти, но тяжелый недуг оставил его в совершенном расслаблении, и он опять перестал ходить.
Долго оставался мальчик в самом жалком положении. Болезнь эта имела важные последствия и оказала влияние на ум и характер ребенка: он выучился думать. Лишенный возможности развлекаться обыкновенными забавами, он начал их искать в самом себе. Воображение стало для него новой игрушкой. Недаром учат детей, что с огнем играть не должно. Но, увы, никто не подозревал в мальчике этого скрытого огня, а между тем он охватил все существо ребенка. В продолжение мучительных бессонниц, задыхаясь среди горячих подушек, он уже привыкал побеждать страдания тела, увлекаясь грезами души. Он воображал себя волжским разбойником среди синих студеных волн, в шуме битв, в ночных наездах, при звуке песен, под свист волжской бури…
Глава V
Медленное выздоровление. Доктор Ансельм Левис и бонна Христина Осиповна. Рассказы про Пугачева
Блажен, кто может спать! Я был рожденС бессонницей. В теченье долгой ночи,Бывало, беспокойно бродят очиИ жжет подушка влажное чело.Душа грустит о том, что уж прошло,Блуждая в мире вымысла без пищи,Как лазарони или русский нищий.
М. Ю. Лермонтов. «Сашка»
Последствия болезни оказались тяжелыми. Мальчик лежал, задумчиво глядя перед собой темными печальными глазами.
Дали знать отцу о его болезни, и Юрий Петрович приехал; он теперь стал наезжать с сестрой Еленой Петровной. Кто знает? Может быть, он надеялся поручить ей со временем воспитание сына. Ведь Арсеньева постоянно причитала, что она стара, что ей уже шестьдесят два года, хотя ей было всего пятьдесят, что она не надеется долго прожить, что разные болезни ее одолевают… Юрий Петрович смотрел на тещу ясными, красивыми глазами и ничего не возражал ей на это. Он побыл недолго — торопился в Москву. Миша просил его прислать книг.
Бабушка решила отправить в Москву вместе с Юрием Петровичем кучера Никанорку, которому дала длинный список разных поручений. Для Мишеньки поручалось купить бумагу, карандаши, игрушки, книги, краски.
Почти месяц ждали Никанорку обратно, и наконец он вернулся и привез желанное.
Доктор Ансельм разрешил мальчику читать не более двух часов в день и запретил всякое движение. Целые дни, отвернувшись к стене, Миша лежал, принимая пилюли, скучая и изнемогая от тоски и одиноких дум. С ним приходила сидеть Пашенька, здоровая, нарядная, в локонах. Крахмальные юбки ее раздувались, как колокол. Жеманничая, она усаживалась в кресло рядом с Мишиной постелью и пыталась с ним завести разговор, но мальчик отворачивался.
Он был избалованный, своевольный ребенок. Он умел прикрикнуть на непослушного лакея; приняв гордый вид, умел с презрением улыбнуться на низкую лесть толстой ключницы. Пашеньку он не любил.
Эта молодая девица не походила на его мать, но ее наряды и запах духов, который шел от ее платьев, будили в душе ребенка смутные воспоминания. Пашенька же всячески старалась ему угодить, и чем больше старалась, тем это было ему неприятней. Но она предложила читать вслух и стала каждый день понемногу читать переводной роман, имевший успех у читателей. Это было произведение английской писательницы Анны Радклиф в русском переводе. Роман волновал воображение разными чудесами и страшными происшествиями; там описывались развалины, подземелья, могилы, жизнь теней, привидений и призраков. Писательница увлекательно описывала пылкие страсти своих героев и страдала за них. Пашенька трепетала от волнения, желая благополучной развязки романа, и даже подглядывала последнюю страницу, желая узнать судьбу героев романа.
Маленький слушатель был доволен, что нашел себе чтеца. Но доктор не позволял мальчику долго слушать чтение, поэтому на смену Пашеньке приходила Маруся Макарьева. Ее пристрастием были цветы. Летом она собирала их великое множество, сушила и вклеивала в альбомы; кроме того, она умела вышивать цветочные узоры. С Марусей Миша играл в домино, и присутствие ее не было в тягость; ему приятно было смотреть на ее нежный профиль и любоваться ее смущением. Маруся была очень самолюбива и боялась насмешек, а Миша уверял, что у нее чернильное пятно на шее; но это была родинка.
Присылали для игр Ваню, сына управляющего. С ним было лучше всего. Ваня, в вышитой рубашке, с волосами, смоченными квасом, сидел на табуретке, с восторгом рассматривал привезенные из Москвы игрушки и удивлялся, как Миша хорошо знает буквы, как ясно выводит их на аспидной доске.
Ваня рассказывал всякие деревенские новости и сидел сначала тихо, но через час благоразумие гостя кончалось. Ваня не умел играть в тишине, начинал прыгать, потому что бегать было негде, и с восторгом вспоминал военные игры. Как ему ни внушали, что он должен быть умным мальчиком, но Ваня не мог сидеть спокойно, и его уводили.
Лукерья с величайшим удовольствием приводила своего сына Васеньку, которого называли молочным братом Миши. Но Вася был еще мал и очень боялся Арсеньевой. Как только она входила в комнату, он взвизгивал и начинал плакать, и ничем нельзя было его успокоить, поэтому Васю приводили редко.
Приходили дворовые мальчики по вызову, но все они боялись барыни и все время оглядывались, не идет ли она, а успокоившись, мечтали, как они будут все вместе играть на воле.
Скучая, Миша часто обращался к Христине Осиповне с просьбой рассказать ему что-либо, но она не умела увлечь рассказом своего юного слушателя.
— Что ты хочешь знать, Михель? — напряженно спрашивала Христина Осиповна, опуская свое вязанье на колени и поднимая очки на лоб. — Я сегодня тебе читала вслух ровно полчаса, как разрешил доктор.
— Ну, расскажи, как ты была маленькая.
Немка задумывалась:
— Да… Когда я была маленькая, у меня были маленькие ручки и маленькие ножки, маленькие башмачки и перчатки, всегда заштопанное белье, платье с клетчатым бантом и детская соломенная шляпа фасона «кибитка». Я была очень счастливая. Папенька брал меня с собой на прогулку, а маменька учила вязать. Вот какая я была маленькая.
Веселее бывали приходы доктора Ансельма. Обычно доктор был приветлив, весел и, по-видимому, полон надежд на хорошее будущее для своего пациента.
— Как ты думаешь, друг мой, что я тебе сегодня принес? — спросил он однажды с таинственным видом.
Миша долго старался угадать, и доктор по этой заинтересованности понял, что мальчику стало лучше.
— Так вот, дорогой мой… Ты знаешь, что я люблю собирать разные коллекции. Сегодня с утра я стал перекладывать свою коллекцию птичьих яичек, и что же я заметил? Оказывается, некоторых яичек у меня по нескольку штук.
— Почему?
— Потому что я даю по одной копейке мальчикам за то, что они мне их приносят. Они мне принесли так много, что я подарю тебе часть моей коллекции. Смотри!
Доктор поднял с пола аптекарскую коробку, разделенную стоячими картонками на квадраты и устланную корпией.
— Смотри: вот яички голубя, ласточки, воробья, кукушки, жаворонка…
Миша с интересом рассматривал подарок, потом зашептал:
— Только вы бабушке не говорите про мальчиков, а то им достанется!
Доктор виновато улыбнулся и подивился своей неосмотрительности. Решили так: он скажет бабушке, что покупал эту коллекцию в Чембаре.
По счастью, Христина Осиповна не вслушивалась в беседу Миши с доктором. Обуреваемая воспоминаниями о своем счастливом детстве, она роняла крупные слезы на свое вязанье, тщетно пытаясь накинуть спущенные петли на спицы, и не могла успокоиться весь день.
