Это русская женщина начинала вступать в свет – и странно это вступление ее для нас.
Взяли к допросу и другую постельницу царевны Екатерины Алексеевны.
– Для Бога, не торопись, молись Богу, – наказывала ей царевна: – а хотя и про иное про что спросят, так бы нет доводчика, так можно в том слове умереть. Пуще всего писем чтобы не поминала. Либо спросят про то, не видала ли попа в верху (во дворце), – так бы стояла, что одно, что хочу умереть: ни знаю, ни ведаю. Пожалуй, для Бога, прикажи всем им, которые сидят, чтобы ни себя, ни меня, ни людей не погубили. Молились бы Богу, да Пречистой Богородице, да Николаю Чудотворцу; обещались бы что сделать. Авось и Господь Бог всех нас избавить от беды сея! Расспроси хорошенько про старицу и про то, что она доводить в чем на попа, и на царицу, и на меня? Призови к себе Агафью Измайловскую и ей молвь: что-де ты хоронишься? от чего? до тебя-де и дела нет. А коли бы-де дело было, где-де ухоронишься от воли Божьей? Помилуй-де Бог от того! А как бы-де взяли, так бы-де вы, чаю, все выболтали, как хаживали, и как что и как царевен видали. Не умори-де, для Бога! Хоть бы-де взяли, и вам бы-де должно за них, государынь, и умереть! Намедни с ней посылали денег два рубля на подворье зашито в мешке к нему. И про эти бы не сказывали: нет на это свидетелей. И Дарье про то молвь, чтобы не сказывала тех врак, что про старца Агафья ей сказывала, и куда-де она Ваську посылала. О чем не опрашивают, не вели того врать: о чем и опрашивают, так в чем нет свидетелей, так нечего и говорить. Чтобы моего имени не поминали. И так нам горько и без этого.
Да, действительно горько было в это время женщинам старой до-петровской Руси, которые доживали свой век уже тогда, когда окно в Европу было прорублено топором «Петра-плотника».
IX. Матрена Кочубей
Тот, кто будет читать настоящий рассказ о Матрене Кочубей, без сомнения, догадается, что речь идет здесь о той красавице Кочубей, которую Пушкин, в своей поэме «Полтава», почему-то назвал Марией, и при имени которой невольно сам собой встает перед глазами образ этой несчастной девушки, а вместе с тем сам собой повторяется в памяти прекрасный, кованый стих незабвенного поэта:
Богат и славен Кочубей.Его луга необозримы,Там табуны его конейПасутся вольны, нехранимы.Кругом Полтавы хутораОкружены его садами,И много у него добра:Мехов, атласа, серебраИ на виду, и под замками.Но Кочубей богат и гордНе долгогривыми конями,Не златом, данью крымских орд,Не родовыми хуторами —Прекрасной дочерью своейГордится старый Кочубей.И то сказать: в Полтаве нетКрасавицы, Марии равной:Она свежа, как вешний цвет,Взлелеянный в тени дубравной.
Матрена была младшая дочь Василия Леонтьевича Кочубея, генерального судьи малороссийского, в то время, когда гетманом Малороссии был старый Мазепа осыпанный милостями Петра, который не мог не видеть в нем выдающуюся по своим талантам личность и могущественного властелина полунезависимой Украины.
Старшие дочери Кочубея были замужем: одна за Рабеленком, другая за племянником Мазепы, Обидовским.
Кочубей, как генеральный судья, был одним из наиболее приближенных к гетману лиц: гетман сам воспринимал от купели младшую дочь Кочубея, Матрену, и с этой-то крестницей так тесно потом связалась судьба гетмана-изменника. Крестница же эта была причиной того, что и все исторические события того времени – и измена Мазепы, тайный союз его с королями шведским и польским, и страшная гибель отца Матрены, сложившего голову на плахе за несчастную дочь свою и за всю Украину, и Полтавская битва, так вознесшая Петра и всю Россию, весь этот ряд великих исторических событий, отразившихся на всей судьбе Русской земли и соседних с ней государств и сложившихся именно так, как они сложились: – все это неразрывно связано с именем Матрены Кочубей и с ее несчастной, роковой привязанностью к Мазепе.
Когда Матрена стала уже взрослой девушкой – это было около 1703 года (год основания Петербурга) – Мазепа, овдовев, хотел жениться на своей молоденькой крестнице, и испрашивал на то согласия ее родителей. Кочубеи, в виду запрещения подобных браков со стороны церковного устава, отказали Мазепе.
Но молодая дочь их, по-видимому, уже любила старого гетмана, которому было под семьдесят лет!
«Овладела ли девушкой странная, хотя и не беспримерная страсть к старику, стоявшему выше других не по одному гетманскому достоинству, или действовало честолюбие, желание быть гетманшей, – только она позволила себе убежать из отцовского дома в гетманский», – замечает почтенный наш историк С. М. Соловьев.
Дело в том, что девушка покинула отцовский дом под давлением весьма сложных обстоятельств: она, по-видимому, долго боролась со своим роковым чувством, со своей совестью, со строгим запретом родителей. Из показаний самого Кочубея, данных им царю Петру, его сановникам и следователям, уже перед своей страшной казнью, а также во время пыток и до пыток, – из этих показаний видно, что, когда родители Матрены запретили ей свидание с гетманом, она продолжала видеться с ним тайно, между прочим, вечерами, в соседнем с их домом саду. Были ли эти тайные свидания до бегства ее из родительского дома, или уже после того, как Мазепа заставил ее возвратиться домой – неизвестно, но всего вероятнее допустить, что свидания эти происходили ранее побега, именно вследствие запрета явных свиданий.
– На день святого Николая, року 1704 (показывал Кочубей), присылал Мазепа Демьянка, приказуючи, жебы з ним виделася дочка моя, а объявил тое, же дирка в огороде межи частоколом, против двора полковницкого есть проломана, до которой дирки абы конечно вечером пришла для якогось разговору. Якая присылка частокротне бывала, яким способом крайний нам учинилися оболга и поругание и смертельное бесчестье.
В декабре этого же года, по показанию Кочубея, Мазепа предлагает девушке огромные суммы, чтобы только она свиделась с ним, а если это невозможно, то хоть бы отрезала локон своих волос и прислала ему.
– Року 1704, декамврия, в день святого Савы (говорил Кочубей), прислал его милость гетман з Бахмача риб свежих чрез Демянка, а за тоею оказиею тот Демянка говорил Мотроне на самоте (наедине), же усильно пан жадает, абы для узрепяся к ему прибыла, а обецует 3000 червонных золотых. А потом того ж дня поворочаючися з Бахмача, прислал того ж Демянка, приказавши наговаривати Мотрону, же пан 10.000 червонных золотых обецует дати, абы тилко так учинила; а коли в том она отговаривалася, тогда просил тот хлопец словом пана своего, щоб часть волосов своих урезала и послала пану на жаданье его.
Подозревали даже, что Мазепа чарами привораживает к себе девушку, потому что чарам в то время верила еще вся Европа. «Присылает (говорит Кочубей), гетман брав сорочку ей з тела з потом килко раз, до себе. Брав и намисто (ожерелье, коралы) з шии килко раз, а для чого, тое его праведная совисть знает».
Но мы полагаем, что все это делалось не для чар, не для колдовства, а по тому же непонятному для нормального, не влюбленного человека побуждению, по которому влюбленные считают за счастье иметь от любимой особы локон волос, или, если этого нельзя, то хоть вещь, которую эта особа носила, к которой прикасалась: будь это перчатка, лента, платок или даже старая туфля.
Все это, вероятно, переживал и старый гетман, как можно видеть из его писем к Матрене, да притом же, как мы увидим из этих самых писем, пересылка между ними разных принадлежностей, как-то кораллов с шеи и проч., имела условное значение, когда за Мазепой и Матреной следили и не позволяли переписываться.
Как бы то ни было, но для Матрены в доме отца началась каторга раньше ее побега – и от каторги этой бежала она к Мазепе. Матрена должна была бы выносить семейные сцены, попреки родителей, даже побои, конечно, со стороны матери, Любови Кочубей, которая, действительно, была женщина с суровым характером, с крутым нравом и непреклонной волей.
Всего этого девушка, весьма естественно, не вынесла – и бежала под защиту гетмана, которого любила. Но Мазепа, со своей стороны, любя девушку и ограждая ее честь, настоял, чтобы она воротилась от него.
Правда, отец Матрены объясняет это иначе. В объявлении, поданной им царю, он говорит:
«Нощи же единыя, яко волк овцу ограби, тако он дщерь мою похити тайно. Оле безчеловечия, о неиглаголанные печали! Аз же, не могий что творити, в колокол ударяя, да всяк видеть бедство мое; лучше было бы ему смерти мя предати, нежели славу мою в студ несказан претворити».
После этого набатного звона в колокол, по словам Кочубея, Мазепа и принужден был возвратить Матрену к ее родителям. «Уведав же (говорит он), каков в дому моем содеяся плачь, и рыдания, и вопль мног не могый терпети соболезнующих мной его слов, возврати мне дщерь, посылаемой Григорием Анненком, при запрещении мне глаголя: «не токмо дщерь вашу силен есть гетман взяти, но и жену твой отяти от тебе может».
