Взрыв в квартире на Астраханской улице снова потряс всю Россию. Столыпину опять пришлось отдуваться в Государственной Думе. Он «торжественно обещал, что будет произведено исчерпывающее расследование всего и что результаты его будут опубликованы».[326] И в очередной раз обманул. «Суд состоялся при закрытых дверях, отчеты о заседаниях не были опубликованы, и загадка Астраханской улицы так и осталась неразгаданной после того, как Петров взошел на эшафот», — писал Герасимов.[327]
Загадка осталась неразгаданной не только для современников, но и для нас, потомков. На следствии и на суде Петров продолжал утверждать, что генерал Герасимов подговаривал его к убийству Курлова. Это обязывало открыть судебное дело, за что и высказалось большинство участников совещания по данному вопросу, в их числе Виссарионов, Еремин и Курлов. Но вмешался Столыпин. Он «распорядился не давать делу дальнейшего хода»,[328] чем навсегда похоронил тайну одного из самых интригующих эпизодов в истории российского политического сыска. (Вскоре царь так же похоронит тайну убийства самого Столыпина).
Однако дело Петрова было уже одной из последних туч рассеянной бури, ибо благодаря разоблачениям Бурцева и Лопухина были предотвращены не только конкретные террористические акты Азефа. Маска, сорванная с супер-провокатора, повергла в состояние шока все революционное движение. Впервые широкая общественность стала осознавать предостережения Ф. М. Достоевского, которые П. Г. Григоренко уже на нашей памяти отлил в чеканную формулу: «В подполье можно встретить только крыс». Террористическая деятельность в России резко пошла на убыль. Приток молодежи, жаждавшей «революционного подвига», почти прекратился. А тех, кто уже был заангажирован, разъедали сомнения, разлады, в спаянные группы въелась тотальная подозрительность. Террористические акты после этого стали редкими и осуществлялись в основном одиночками. Недолгое относительное успокоение Столыпин приписывал собственной заслуге; но в гораздо большей степени это заслуга таких людей, как Лопухин, приговоренный к каторге почти в то самое время, когда Петрову устроили побег, дабы он мог каторги избежать! Черные дела творятся во тьме сверхсекретности, конспирации и подполья; свет правды для них губителен. Этого света как раз и боялся Столыпин. Есть неумолимая логика в том, что он пал жертвой той самой азефовщины, которую насаждал.
Таков исторический материал, из которого сотворялся миф о Столыпине, наиболее полно воплощенный в романе А. И. Солженицына. По всем правилам жанра, неотъемлемой частью этого большого мифа должен быть маленький миф, или под-миф, о его убийце.
В книге «Двести лет вместе» читаем: «В октябре 1911 года в Государственную Думу был подан запрос октябристов о смутных обстоятельствах убийства Столыпина. И тотчас депутат Нисселович протестовал: почему октябристы в своем запросе не скрыли, что убийца Столыпина — еврей?! Это, сказал он, — антисемитизм! Узнаю и я этот несравненный аргумент. Через 70 лет и я получил его от американского еврейства в виде тягчайшего обвинения: почему я [в „Августе 1914“] не скрыл, почему я тоже назвал, что убийца Столыпина был еврей? Нескрытие с моей стороны — это был антисемитизм» (стр. 442–443; курсив везде Солженицына — С.Р.).
Против таких обвинений я готов протестовать вместе с автором книги как против недоброй и бездоказательной выходки. Но кто, где и когда позволил себе этот враждебный выпад против всемирно известного и всемирно почитаемого писателя? Поскольку ссылки Солженицын не дает, то выяснить это невозможно. Но можно сопоставить текст романа с историческими материалами, легшими в его основу.
Кому и для чего надо было убить Столыпина? На этот счет высказано множество суждений, но однозначного ответа не будет получено никогда, так как державный конспиратор принял к тому надлежащие меры. Известно, однако, что Дмитрий Богров был не единственным участником этого акта.
Незадолго до начала киевских торжеств по случаю открытия памятника Александру II генерал-губернатор Киева Ф. Ф. Трепов получил уведомление, что все дело Охраны царя и его приближенных в Киеве изымается из его ведения и передается в руки заместителя министра внутренних дел генерала Курлова. Это было вопиющим нарушением давно установленного порядка: охрана царя при его поездках всегда была прерогативой местных властей. Считалось, что они для этого лучше подготовлены и более эффективны, так как лучше знают местные условия. Неожиданное отстранение от столь важного дела Ф. Ф. Трепов воспринял как плевок в лицо и, видимо, был уверен, что обязан этим Столыпину — как родной брат интриговавшего против премьера, но переигранного им В. Ф. Трепова. Ф. Ф. Трепов немедленно направил телеграмму премьеру с просьбой доложить государю о его желании уйти в отставку.
Отставка второго Трепова в столь короткий срок была бы воспринята как непозволительная демонстрация, и Столыпин докладывать такое прошение не решился. Он ответил, что не советует огорчать государя в канун столь большого праздника. Какова была его собственная в роль в интриге, осталось неясным. Участвовал ли он в комбинации, составленной с целью унизить Трепова и возвысить Курлова, или она была затеяна вопреки нему, — такова еще одна загадка в цепи неразгаданных тайн, окружающих его убийство.
М. П. Бок свидетельствует, что Курлов интриговал против ее отца, и настолько серьезно, что однажды ей вместе с мужем пришлось срочно приехать из Берлина в Петербург, чтобы предупредить его об этом. Причем, выслушав их, Столыпин будто бы сказал: «Да, Курлов единственный из товарищей министра, назначенный ко мне не по моему выбору».[329]
Сам Курлов, конечно, подчеркивал свою безграничную преданность Столыпину, но по лживости его воспоминания бьют все рекорды. Курлов в 1905 году был губернатором Минска, где устроил форменное побоище. После того, как на него было совершено покушение, он просил перевода в другую губернию, но таковой для него не нашлось, и его причислили к министерству внутренних дел. Столыпин долго не давал ему ходу, но в 1909 году вынужден был назначить его своим заместителем по полиции и начальником корпуса жандармов, хотя прочил на это место Герасимова (по другой версии, Трусевича). Одно это ставило Курлова в антагонистические отношения ко всем троим. От Герасимова, как мы знаем, ему вскоре удалось избавиться, Трусевич был «сослан» в сенат, а когда зашатался Столыпин, Курлов увидел, что для него открывается возможность дальнейшего продвижения. На пост премьера он претендовать не мог, а вот министерство внутренних дел само плыло в руки. Чтобы закрепить его за собой, надо было чем-то отличиться. Охрана киевских торжеств могла стать отличным трамплином.
Киевское охранное отделение во главе с полковником Кулябко перешло под прямое начало Курлова и приехавших с ним начальника дворцовой охраны полковника Спиридовича и вице-директора Департамента полиции Виригина. Спиридович был близким родственником Кулябко, к которому и явился секретный сотрудник Дмитрий Богров с вестью о том, что в Киев прибыл террорист Николай Яковлевич, который дожидается приезда террористки Нины Александровны для убийства премьера Столыпина, а, может быть, другого министра или самого государя.
Дмитрий Богров
Кулябко и его столичные начальники поверили (или сделали вид, что поверили!) легенде Богрова. Полученные от него сведения они не проверяли, попыток выследить и обезвредить мифического Николая Яковлевича не делали, за самим Богровым слежки не установили. Зная, что Столыпин в опасности, оставили его без личной охраны и вообще постоянно «забывали» о нем, давая понять, что он на торжествах — лишний. Наконец, они всячески способствовали появлению Богрова в тех местах, где бывал и Столыпин (как установил потом сенатор Трусевич, у Богрова было минимум три возможности застрелить премьера), хотя инструкции категорически требовали в подобных ситуациях не допускать секретных сотрудников на пушечный (не то, что револьверный) выстрел к высокопоставленным лицам и вообще не спускать с них глаз. Словом, если бы Курлов, Спиридович, Виригин и Кулябко знали об истинных намерениях Богрова и хотели ему помочь, то они должны были действовать именно так, как действовали!
Их ненамеренное (в лучшем случае) или намеренное (в худшем) соучастие в преступлении Богрова было очевидным с первых же минут. Коковцов, по закону заместивший раненого Столыпина, пишет, что Курлов сразу же явился к нему с вопросом: «Угодно ли мне, чтобы он немедленно подал в отставку, так как при возложенной на него обязанности руководить всем делом охраны порядка в Киеве, я могу считать его виновным в случившемся».[330]
