– Можно, я тут с вами побуду? – вдруг спросила Марья, чем очень удивила Русалова.
С того самого дня, как Алексея забрали на службу, она почти не выходила из своей спальни. Даже к монастырю ходить перестала. А когда Силантий спросил, в чем причина, Марья посмотрела на него как затравленный щенок и, сославшись на плохое самочувствие, снова заперлась в комнате.
И вот теперь она сама пришла. Радости генерала не было предела. И даже то, что творилось у него в душе, ушло на второй план, сгладилось.
– Папенька, я очень скучаю по Алексею. Как он там? Почему писем не шлет? Может, позабыл обо мне?
– Марьюшка, ты ведь сама говорила, что почтальон, скорее всего, не может до нас доехать. А в армии жизнь не так проста. Может, у него и времени нет, чтобы написать тебе.
– Наверное, вы правы, папенька. Я напрасно волнуюсь. Конечно же, он меня любит и напишет обязательно. Уже написал, я это чувствую. Вот здесь чувствую.
Марья приложила ладошку к сердцу.
Силантию Матвеевичу с трудом удалось удержаться и не рассказать все как есть. В нем клокотали боль вины, обида и гнев. И эта гремучая смесь требовала выхода. Но приходилось молчать. Ведь сознавшись, он обречет себя на еще большие муки. Вдруг Марья его не простит? Не сможет? А сам Силантий умрет, если позволит единственной дочери выйти замуж за сына предателя и убийцы.
Но Марья не знала его дум. Она смотрела куда-то сквозь него. На лбу пролегла морщинка, губы бесшумно шевелились. Вдруг она заговорила. Тихо, точно не могла больше таить это в себе, но боялась, что кто-то услышит.
– Папенька, я вам сознаться хочу. Я согрешила, потому и не хожу в монастырь больше. Нет мне туда пути отныне.
У Силантия внутри похолодело. Он испугался этого признания настолько, что готов был бежать вон из дома, лишь бы не знать всей правды. Одно дело – письмо. Может, он растолковал написанное неверно…
Да только понимал Силантий, что бежать некуда. Все ясно как белый день, и по-другому уже не будет. Да только не хотел он слышать признаний таких от дочери. Ангела чистого…
– Папенька, я люблю Алексея. Мы согрешили, и я…
Договорить она не смогла. Застонав, ухватилась за живот и упала на колени:
– Папенька, я умираю?
– Нет! Нет!!! – Русалов увидел глаза дочери, полные страха и боли, а в голове вертелись слова цыганки: «Береги дочь!»
– Марфа, Катька! Сюда!!!
Служанки примчались на зов так быстро, словно стояли за дверью. Может, и так. Подслушивали… но сейчас это не важно. Нужно спасать дочь.
Марья сделалась белее снега за окном:
– Что со мной, папенька? Я умру?
– Нет, дорогая! – Русалов обнял ее за плечи и притянул к себе.
– Маменька родная, – всплеснула руками Фекла, – да что же это с тобой творится-то, хозяюшка?
Вместе с кухаркой Катькой они помогли Марье подняться и повели в ее комнату. Уложили в постель. Катька принесла грелку и приложила к ледяным ногам девушки. На лбу Марьи выступила испарина, а щеки алели, что снегири на снегу.
Погладив дочь по голове, Силантий Матвеевич прошептал что-то успокаивающее и крикнул служанкам:
– Пошлите Степку за Павлом немедленно! И чтобы через четверть часа здесь были, иначе шкуру спущу с обоих!
Служанки бросились вон, а Силантий остался с Марьей наедине.
– Папенька, – едва слышно прошептала Марья, – если я умру, разыщи Алешеньку. Скажи, что я любила его.
В этот момент Русалов готов был простить и Алексея, и его отца-убийцу, только бы Марье стало легче. Только бы она не смотрела на него так жалобно. Ему сейчас во сто крат больнее… Все бы отдал, только пусть она живет.
– Марьюшка, да что же ты говоришь такое. Вот хворь твоя пройдет, и сама все ему расскажешь. Не навсегда же он уехал.
Марья посмотрела на отца с благодарностью, улыбнулась и закрыла глаза.
Силантий в панике приложился ухом к ее груди. Дышит! И сердечко бьется часто-часто. Жива, голубушка.
Павел приехал так быстро, как смог, и сразу кинулся к постели больной. Велел всем выйти прочь. Даже генералу не позволил остаться. После бегал на кухню, отвары да притирки готовил. Наконец, когда уже совсем стемнело, дверь в комнату Марьи отворилась.
– Отвел беду, Силантий Матвеевич. Обещал же, что род ваш беречь стану. – Павел устало улыбнулся и посторонился, пропуская обессиленного ожиданием отца.
Марья была все еще бледна, но, увидев его, попыталась улыбнуться:
– Павел помог мне, папенька. Мне теперь так хорошо-хорошо… Только спать хочется…
– Ты спи, Марьюшка. Спи! Завтра обо всем поговорить успеем… – Русалов погладил дочь по уже заметно отросшим волосам, поцеловал в висок – вышел.
– Постойте, Силантий Матвеевич. Разговор у меня есть касательно Марьи. – Павел догнал его уже возле комнаты.
– Что с ней? Говори как на духу, – Русалов почувствовал, как его сердце снова перешло на галоп. – Если надо, доктора самого лучшего выпишу из Санкт-Петербурга. Тотчас пошлю за ним!
Павел улыбнулся и только качнул головой:
– Не волнуйтесь так. Беременна она, Силантий Матвеевич. Ребеночек у Марьи будет. Я ей травы назначу, но доктора все равно придется пригласить.
Чувствуя, как земля уходит из-под ног, Силантий ввалился в комнату и опустился на диван. Весть была бы радостной, если бы не мысль о порченой крови Романовых.
Марья приходила в себя быстро. Доктор, вызванный из города, жил в поместье месяц, после сообщил, что с Марьей и с ребенком все хорошо. Предостерег от волнений, велел бывать на свежем воздухе и больше кушать, а затем отбыл. Зима к тому времени разменяла последний месяц, и жизнь в поместье пошла своим чередом.
Силантий и слова не сказал дочери в укор, потому как сам за собой вину чувствовал. Он едва сдерживался, чтобы не признаться дочери во всем. И что письма прятал, и что Алексей в армию не просто так угодил. Хотя…
Русалов задумался. Снег поскрипывал под его сапогами, зимний сад спал, прекрасный в своем застывшем величии… Самое время подумать…
А подумать есть о чем! Он только сейчас понял, что давненько не добирался к ним Макар-почтальон. А вдруг его план сработал? Вдруг и вправду Алексей решил, что ни к чему ему Марьюшка? Получил свое, и будет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
