Но работа Лисициана вовсе не является националистической. Напротив, его приводит в восхищение гибридная культура Карабаха:
"Продолжительное соседство равнинных районов (Карабах и Мугань) и горных плато (горный Курдистан) с тюркско-татарскими племенами, вековая политическая зависимость от верховной власти персидских шахов, постоянное общение с тюркскими родовыми старейшинами (нередко имели место случаи заключения брачных союзов между ними и семьями меликов, местных князей) – все это привело к усилению турецко-иранского влияния не только на местную феодальную знать, но и на прочие слои армянского населения Карабаха. Это проявлялось и во всеобщей образованности (особенно среди мужского населения), и в распространении тюркского языка, и в обычае давать детям мусульманские имена и обучаться музыке в тюркско-иранских традициях, и в том, что положение женщины становилось все более бесправным и униженным, и в отдельных случаях полигамии (как в семье меликов Шахназарянов), и в том, что вполне допускалось взять в дом вторую жену, если первый брак оказался бесплодным, и тому подобные вещи. К великому сожалению, важнейшие вехи взаимодействия армянской и тюркско-азербайджанской культур так и остались до конца не исследованными" (5).
За столом, накрытым по случаю Дня Победы, по правую руку от меня сидел старик с орлиным профилем, чьи щеки обрамляли седые бакенбарды. Он рассказал мне, что вот уже семьдесят лет живет в этом городе, еще с тех пор, когда это была небольшая деревушка. Наверное, трудно себе даже представить, как все тут изменилось за это время, заметил я. "Изменилось, прежде всего, то, – лаконично сказал старик, – что раньше здесь жило много азербайджанцев, а теперь их нет".
В разгар трапезы мой сосед поднялся с места и произнес тост, держа в руках рюмку тутовки – местной жгучей, но сладкой тутовой водки. Начал он, к моему удовольствию, по-русски, потом плавно перешел на сочный карабахский диалект, а затем на певучий язык, в котором я, к своему изумлению, узнал азербайджанский. Я уловил несколько раз повторенное слово "Агдам", и пришел к заключению, что он рассказывает забавную историю про свою поездку, еще в советские времена, в горком партии Агдама. Во время рассказа сидевшие за столом старики, прекрасно знавшие азербайджанский язык, хохотали до слез. А молодежь, не понимавшая ни слова, только переглядывалась и сконфуженно улыбалась.
Все лучшее и все худшее, что сплелось в истории Нагорного Карабаха, особенно ярко проявилось в истории Шуши. Взаимному процветанию и прогрессу положил конец разрушительный ген нигилизма, проявившийся в обеих общинах, уничтожавших все самое ценное и у противников, и у себя самих. В некотором смысле, развалины Шуши – это свидетельство непримиримого отношения обоих сообществ к наследию друг друга.
История города берет свое начало в 1740-х годах, когда Панах-хан, глава азербайджанского рода Джаванширов, сделал попытку стать правителем Карабаха. Персы и турки в то время уже сдали свои позиции, а русские еще не посягнули на Кавказ. Панах-хан возвел ряд крепостей, чтобы утвердиться в звании хана Карабахского. Он еще больше укрепил свое положение, женив сына на дочери Шахназара из Варанды, одного из пяти армянских меликов, или князей. В 1750 году Панах-хан построил крепость Шуша. Отвесные скалы с южной стороны обеспечивали естественную защиту, и в новых крепостных стенах достаточно было всего двух ворот.
В годы правления преемника Панах-хана, Ибрагим-хана, начался бурный расцвет города. Здесь в 1750 году обосновался азербайджанский поэт и политический деятель Вагиф, который стал придворным поэтом и великим везирем Ибрагима. Вагиф был убит в конце продолжительной войны с Персией 1795-1797 годов, в ходе которой персидский шах Ага Мухаммед-хан был также убит в Шуше. В мае 1805 года Ибрагим-хан начал переговоры с Россией об условиях капитуляции. Он сохранил в основном свою власть, но обязался прекратить любые отношения с другими державами и ежегодно выплачивать России дань в размере восьми тысяч золотых монет.
Последовавшие Гулистанское и Туркманчайское мирные соглашения, заключенные, соответственно, в 1813 и 1828 годах, усилили контроль России над Карабахским ханством. Последний хан, Мехти Кулу-хан, в 1822 году был вынужден бежать в Иран.
В девятнадцатом веке Шуша была одним из крупнейших городов на Кавказе, превосходящим размерами и богатством Баку и Ереван. Здесь, на пересечении множества караванных путей, находилось десять караван-сараев. Славилась Шуша своими шелками, мощеными улицами, большими каменными особняками, яркими узорчатыми коврами и чистокровными скакунами. В 1824 году сюда заехал по пути из Ирана Джордж Кеппел, граф Албемарль, который возвращался из Индии в Англию и пересек "черные и неприступные горы плодородной провинции Карабах". "Шиша" произвела на него большое впечатление. "Город построен на склоне высокой скалистой горы. Склон настолько крут, что кажется, будто дома подвешены к нему наподобие птичьих клеток. Я два часа карабкался наверх, пока достиг вершины" (6).
Кеппел насчитал в городе две тысячи домов. Три четверти их обитателей были азербайджанцы и одна четверть – армяне. "Язык представляет собой диалект турецкого, но местные жители, за исключением армян, прекрасно говорят и пишут на персидском. Торговлей занимаются преимущественно армяне, которые ведут дела с городами Шеки, Нахичевань, Хой и Тебриз" (7).
Этот город был настоящей кузницей талантов. Среди армян преобладали строители и архитекторы. Два армянских скульптора, выходцы из Шуши Степан Агаджанян и Акоп Гурджян снискали себе славу в Париже. Для азербайджанцев Шуша была "консерваторией Кавказа" и средоточием их музыкальных традиций. Самая известная азербайджанская поэтесса Натеван была дочерью последнего хана Мехти Кулу. Здесь родились Узеир Хаджибеков и один из первых азербайджанских писателей двадцатого века Юсиф Везир Чеменземинли. Тем не менее, благополучие Шуши зависело от покровительства России. В 1905 году город пал жертвой ожесточенной армяно-татарской войны. Британский журналист и писатель Луиджи Виллари описывает, как она закончилась:
"2-го числа [сентября] мусульманские военачальники послали к армянам гонца, и в русской православной церкви наконец-то состоялись мирные переговоры. Татары и армяне прилюдно заключили друг друга в объятия и поклялись в вечной дружбе – до поры до времени. Состоялся обмен пленными, – как и подобает цивилизованным противникам. Число убитых и раненых достигало 300 человек, из которых две трети составляли татары, поскольку армяне были лучше вооружены и находились в более выгодном стратегическом положении. Ущерб оценивался в сумму от 4 до 5 миллионов рублей. [Русские] воинские части численностью в 350 человек, казалось, ничего не предпринимали в разгар военных действий, зато любезно предоставили военный оркестр для торжеств по случаю примирения" (8).
Еще дважды Шуша подвергалась разграблению, и ее былому величию пришел конец. В марте 1920 года, когда город был взят азербайджанской армией, армянский квартал был сожжен и около пятисот армян убито. В советскую эпоху численность населения в городе, где ранее проживало сорок тысяч человек, сократилась вдвое. А затем, в мае 1992 года, уже сами армяне разрушили Шушу до основания.
И армяне, и азербайджанцы сделали все возможное, чтобы уничтожить культурное наследие противной стороны. В 1992 году азербайджанцы устроили в церкви Казанчецоц склад ракет для установок "Град". Они выбросили из храма все каменные скульптуры и продали большой бронзовый колокол. В декабре 1992 года некий армянский чиновник сообщил, что обнаружил этот колокол на рынке в украинском городе Донецк. Он выкупил святыню за три миллиона рублей и отправил ее назад в Армению (9).
Захватив город, армяне в отместку демонтировали и продали бронзовые бюсты трех азербайджанских музыкантов и поэтов, уроженцев Шуши, причем и эти реликвии были чудом спасены, на сей раз благодаря скупщику металлолома в Тбилиси. Я видел эти три бронзовых бюста – в плачевном состоянии, со следами от пуль, они валялись во дворе штаб-квартиры Красного Креста в Баку: поэтесса Натеван с покрытой платком головой, держащая книгу в руке с отбитым большим пальцем; композитор Гаджибеков, испещренный пулями, в двубортном пиджаке и сломанных очках, и знаменитый певец Бюль-Бюль, похожий на мыслителя..с выпуклым бронзовым лбом.
Но если бы не усилия горстки храбрых армян, потери могли быть значительно больше. Армянский художник Мгер Габриелян рассказывал мне, как он вернулся в свой родной город после его взятия утром 9 мая 1992 года и с ужасом увидел, что вандалы и мародеры сравнивают его с землей. Мгер и несколько его друзей встали перед одной из двух городских мечетей девятнадцатого века, чтобы остановить ватагу юнцов, собравшихся стрелять по фасаду здания из пушки бронетранспортера.
