— И надеешься выжить?
— Как и ты, Леонард. Как и ты. — Пафнутьев направился к выходу и обернулся, уже взявшись за ручку двери, — а Паховому ты напрасно умыкнул от меня, ох, напрасно. Ну, да ладно, теперь это уже не имеет никакого значения.
* * *
Сейчас, когда, казалось бы, имела значение каждая минута, Заварзин ехал медленно, покорно пережидая красный свет светофора, тормозил, едва начинал мигать зеленый. Поняв зыбкость своего положения, он вдруг почувствовал острую жажду надежности, неуязвимости. “Мерседес” давал такую возможность, и Заварзин невольно старался подольше оставаться в машине, понимая, что стоит только выйти из нее, тут же навалятся события, от которых он давно и безуспешно пытался уйти.
Поставив “мерседес” на площадке перед зданием управления торговли, Заварзин замедленно вышел из машины, захлопнул дверцу, и размеренно зашагал к выходу. Его здесь многие знали, он отвечал на приветствия, подчеркнуто вежливо, с необычной почтительностью здоровался, но никого не видел, никого не запомнил. Заварзин был если и не в полной панике, то в состоянии, близком к этому.
— На месте? — спросил у Жанны, забыв даже поприветствовать ее, прижать красно-завитую головку к своей груди, как делал обычно.
— Саша, там полно народу.
— Соедини, — Заварзин подошел к телефону, подождал, пока откликнется из кабинета Голдобов, взял трубку. — Илья Матвеевич? Заварзин беспокоит. Хочу проситься к вам на прием. Не возражаете?
— Подожди, у меня люди.
— Люди? И это люди?
— Через полчаса! — Голдобов уже хотел было бросить трубку, но Заварзин опередил его.
— Нельзя, — сказал он.
— Не понял?
— Будет слишком поздно.
— Для чего поздно? Для кого?
— Для нас с вами, Илья Матвеевич, — Заварзин неожиданно ощутил облегчение, осознав, что Голдобову сейчас будет куда хуже, чем ему, что не он один оказался в столь беспросветном положении.
— Да? — Голдобов был озадачен. — Но десять минут можно подождать?
— Лучше не надо.
— Даже так...
— Я не могу ждать ни минуты, — эти слова предназначались и секретарше, и Голдобову. Но если Голдобов мог понимать их буквально, то Жанна поняла лишь то, что Заварзин торопится.
— Ты хочешь сказать, что все так...
— И даже больше.
— Ну что ж... Заходи.
Когда Заварзин, распахнув дверь, шагнул в кабинет, несколько человек, сидевших за приставным столиком, уже поднимались. Что сказал им Голдобов, чем объяснил решение прервать совещание, Заварзина не интересовало. С кем-то он поздоровался, кто-то приветственно похлопал его по спине, а он лишь механически кивал, улыбался, даже нашел в себе силы ответить на чью-то шутку, но Голдобов сразу увидел и окаменевшее его лицо, и серость губ, и ту непривычную для Заварзина вялость, за которой угадал смертельную опасность.
— Жду вас завтра утром, — говорил Голдобов, провожая сотрудников. — Ровно в девять. Тогда и продолжим. Срочное сообщение из Москвы, мне еще сегодня нужно подготовить отчет, поэтому вы уж... Простите, — он прошел к выходу вместе с замешкавшимся директором гастронома, плотно закрыл за ним дверь, вернулся на свое место и сел, положив на стол рыжеватые кулаки.
— Слушаю, — он вопросительно посмотрел на Заварзина. — Разогнал всех моих директоров, я вынужден извиняться, завтра придется все начинать сначала... Давай! Бей!
— Значит, так, Илья Матвеевич, — Заварзин сел в кресло у окна. — Значит, так... Дела обстоят плохо. Все идет к тому, что тот самый недоумок, которого Анцышка натравил на нас...
— Какой недоумок? — раздраженно спросил Голдобов — Говори так, чтобы я не переспрашивал тебя после каждого слова! Яснее надо выражаться.
— Следователь Пафнутьев.
— Ну?
— Он сел нам на хвост.
— Саша, ты паникер! — рассмеялся Голдобов. — Ну и что из этого следует? Махнем хвостом и нет его!
— Боюсь, долго махать придется, Илья Матвеевич. Сегодня он был в нашем кооперативе. Приехал, якобы, для того, чтобы увидеться со мной. Но при этом облазил весь гараж, контору, даже в ремонтные ямы заглядывал, представляете?
— Говори, Саша, я слушаю, — из голоса Голдобова постепенно исчезала напряженность. Он ожидал чего-то худшего.
— Мне крепко не нравится этот Пафнутьев. У него собачья хватка. А Анцышка... Или же он дурак и не знает людей, с которыми работает, или же... Илья Матвеевич, Пафнутьеву все известно.
— Что именно, Саша? — заботливо спросил Голдобов и в его вопросе промелькнула жалостливая нотка.
— Он знает все, что произошло в то утро, когда такое несчастье случилось с вашим бывшим водителем, Илья Матвеевич, — Заварзин произнес все это, стараясь, чтобы в его тоне заботливости и жалостливости было не меньше. — Он знает участников печальных событий, организаторов и исполнителей. Он знает на каком мотоцикле ехали убийцы и кто стрелял.
— И как же ему все это удалось?
— Мне он уже выписал повестку. Вы тоже получите.
— Я спрашиваю о другом.
— Когда он был в нашем кооперативе, Подгайцев, вы его должны помнить...
— Это который с немытыми волосами?
— Он самый. Так вот, Подгайцев отправил следователя в город на мотоцикле. Чтобы быстрее выпроводить из гаража. Повез его Андрей. На своем мотоцикле. На том самом, который...
— Понял, продолжай.
— Андрей сделал все, что от него требовалось — доставил Пафнутьева к прокуратуре. Но вместо того, чтобы тут же развернуться и уехать, он вошел вместе с Пафнутьевым внутрь. В прокуратуру. Как я понял, следователь затащил его в своей кабинет.
— Твой Подгайцев — круглый идиот.
— Я знаю, — кивнул Заварзин. — Ни при каких условиях нельзя было отправлять Андрея со следователем.
Он это сделал.
— Кого ты набрал, Саша? Кому доверился?
— Как бы там ни было, следователь и Андрей побеседовали с глазу на глаз.
— Откуда сведения?
— Сам видел.
— Ты тоже случайно оказался в прокуратуре?
— Почти. Мне позвонил Подгайцев и сказал, что Андрей повез Пафнутьева в город. Не на чем было выехать из кооператива, вот Андрей и повез его на своем мотоцикле, — повторил Заварзин, стараясь втолковать Голдобову, что все произошло естественно и случайно. — Подгайцев попросил меня подойти к прокуратуре и посмотреть, как все будет происходить. Я был на месте раньше их и смог найти неприметное местечко.
— Что же ты видел? — на этот раз в голосе Голдобова прозвучало бесконечное терпение.
— Ровно через три минуты после того, как они вошли, из здания выскочил тощий тип с фотоаппаратом и принялся елозить в пыля вокруг мотоцикла Андрея. Больше всего его интересовало заднее колесо, протектор заднего колеса. Шива, которая и оставляет следы на дороге. Вам понятно, что это значит?
— Немного. Что дальше?
— Минут через десять, когда "этот тип уже скрылся в здании, вышел Андрей. И как ни в чем не бывало, подошел к мотоциклу, надел шлем, завел мотор и выехал со двора.
— Зачем следователь приглашал Андрея в прокуратуру?
— Он объяснил это тем, что хотел вручить тому повестку для меня.
— А почему нельзя доставить повестку обычным способом?
— Якобы долго. Почтой неделю идет. А тут оказия — парень из моего же кооператива.
— Причем здесь ты? Почему он вздумал встретиться с тобой?
— Понятия не имею!
— А я имею! — с неожиданной злостью сказал Голдобов и грохнул крупным кулаком по столу. — На "жигулях” надо ездить, а не на “мерседесах”, дерьмо собачье! Пешком надо ходить, на велосипеде жир сгонять, а не на теннисных кортах! Жизни красивой захотелось?! Он тебе устроит красивую жизнь!
Заварзин кротко выслушал начальственный гнев, сковырнул со стола прилипшую крошку, подышал на него, протер подвернувшейся бумажкой, глянул сбоку — не осталось ли на столе следов, даже рукавом протер. И только после этого, склонив голову к плечу, взглянул на Голдобова. Не было в его глазах ни страха, ни почтения. Это был слегка удивленный взгляд, в котором светилось даже нечто поощряющее. Давай, дескать, говори, что ты там еще припас для меня.
— Что касается дерьма собачьего, — тихо начал Заварзин, — то тут нужно разобраться... Мне так кажется, Илья Матвеевич.
— Заткнись. Потом будешь обижаться. Когда будет время, когда будет много свободного времени и много свободных денег. А пока заткнись.
— А что касается “мерседеса”, то я знаю некоторых уважаемых людей нашего города, которые тоже не прочь побалдеть на мягких сиденьях.
— Саша, я тебя прошу!
— Хорошо. Но следующий раз, Илья Матвеевич, такие выражения вам придется оплачивать. Я не возражаю, когда меня называют дерьмом. Но не бесплатно же! В минуту опасности я становлюсь обидчивым и жадным, Илья Матвеевич.
Голдобов молча положил плотную ладонь на руку Заварзину, пожал ее, встряхнул, и все это выглядело просьбой о прощении. Заварзин кивнул. Дескать, принимаю, поехали дальше.
— Скажи вот что... Это был тот самый мотоцикл?