— Хорошо. Машина будет через десять минут. Прокурор положил трубку, побарабанил пальцами по столу, потом взгляд его наткнулся на письма, которые принесла Лариса, Достав из стола большой конверт, он все их сложил туда, заклеил лентой и подвинул Ларисе, словно в них было что-то взрывоопасное, от чего лучше бы поскорее избавиться, — Может быть, мне зайти к следователю? — спросила Лариса.
— Пока не надо. Пафнутьев — исполнитель, и прежде чем его подключать к делу, мы должны определиться, выработать линию поведения.
— А разве он не подключен?
— К исполнению того или иного поручения — да. Но не более.
— Извините... Возможно, я ошибаюсь, но мне показалось странным, что вы не проявили никакого интереса к этим документам.
— Я не проявил праздного любопытства, — отрезал Анцыферов. — Тут вы правы. Но я уделил вам больше часа времени, выслушал внимательно и углубленно. Связался с начальником милиции города. Он ждет вас вместе с документами. Я уверен, что генерал уже посоветовался с Большим домом, — Анцыферов значительно поднял указательный палец вверх. И после этого вы упрекаете меня в невнимании? — прокурор смотрел на Ларису несколько соболезнующе, как на человека, который не понимает очевидного.
— Простите, — Лариса поднялась.
— Сидите. Когда подойдет машина, я увижу ее в окно. А вот и она... Ни о чем не беспокойтесь — у генерала Колова мертвая хватка. Если Голдобов действительно в чем-то виноват, от наказания ему не уйти — можете мне поверить. Пойдемте, я вас провожу, а то у нас в коридоре иногда собирается странная публика.
Убедившись, что Лариса села в “Волгу”, Анцыферов почти бегом вернулся в свой кабинет и тут же набрал номер Колова.
— Она отъехала, — сказал он, запыхавшись.
— Тогда объясни, что произошло... Как понимать? Ведь по закону я не должен вмешиваться.
— Должен. В исключительных случаях не возбраняется начальнику милиции выслушать заявление гражданки, которая сообщает об организованном убийстве. Поверь прокурору — здесь все в порядке.
— Она...
— Слушай и не перебивай. Она открытым текстом шпарит, что организатор убийства — Голдобов.
— Кто еще знает о ее визите к тебе?
— Никто... Хотя нет... Пафнутьев.
— Опять Пафнутьев! Где ты его выкопал? Ведь была договоренность!
— Кто знал, что этот сонный тюлень проснется!
— Отстраняй. Возьми и отстрани от дела, как неоправдавшего.
— Придется так и сделать. Но это завтра. Я отправил ее к тебе только для того, чтобы исключить вмешательство Пафнутьева. Понял? Нет у меня документов, нет заявления, нет заявителя. И Пафнутьев с носом.
— Похоже, ты его опасаешься, Анцышка?
— Подожди... Он не все мне говорит, но, кажется, взял след.
— Не может быть!
— Взял.
— Илья знает?
— Боюсь, что нет.
— Надо сказать.
— А стоит ли?
— Но что-то делать необходимо, — медленно проговорил Колов. — А если поступить просто?
— Слишком часто последнее время мы поступаем просто.
— Разберусь, — сказал Колов и положил трубку.
* * *
Анцыферов заглянул в кабинет следователей и, увидев дремавшего за столом Пафнутьева, подождал, пока тот заметит его. И поманил пальцем. Зайди, дескать. Когда Пафнутьев зашел к прокурору, тот сидел за столом, положив руки на свободную полированную поверхность. Руки отражались, двоились, и казалось, что у него их гораздо больше, чем две. Пафнутьев закрыл дверь, прошел к столу и плотно сел, словно готовясь к длинному и тяжелому разговору.
— Как успехи, Паша?
— Ничего. Потихоньку.
— Так... Я только что разговаривал с Кодовым.
— Да? И как он? Здоров? Весел?
— Получил взбучку от Первого. А я взбучку иду получать завтра.
— За что, если не секрет?
— Плохо расследуем дела.
— Какие? — поинтересовался Пафнутьев.
— Перестань, Паша, притворяться кретином. Сам знаешь какие. То самое дело, в котором ты барахтаешься, как щенок в луже! Ты это хотел услышать? Получай. Единственное, что могу завтра сказать на ковре, это об отстранении тебя от дела и передаче расследования другому, более опытному.
— Я отстранен? — тихо спросил Пафнутьев.
— Да. Я вынужден это сделать. Передашь дела Дубовику. У меня все. Можешь идти.
— Круто.
— Пойми, Паша, и ты меня... Мне некуда деваться. Нечего положить на стол. У тебя пропадают документы, фотографии, ты не можешь дать задания операм, которые тебе выделены? Это кошмар какой-то! Иду сегодня на работу, а они сидят на скамейке и щелкают семечки. Где Пафнутьев? — спрашиваю. Пожимают плечами. Я прихожу...
— Остановись, — обронил Пафнутьев.
— Что? — не понял Анцыферов.
— Я просил тебя остановиться. Если хочешь, могу попросить заткнуться.
— Послушайте, Пафнутьев!
— Заткнись. И слушай. Убийцу я знаю. Сегодня с ним разговаривал. В своем кабинете.
— И не задержал?!
— Леонард, заткнись и слушай. Хватит кривляться. Убийцу я знаю. Знаю, почему именно мне поручено расследование, за что хочешь отстранить меня от дела. Я много чего знаю, Леонард. Почему ты вытолкал меня, когда здесь была Похомова? Почему не показал документы, которые она принесла? Почему поспешил отправить ее до того, как я Смог задать пару вопросов? На кого работаешь, Леонард?
— Продолжай.
— Продолжу. Не надо меня отстранять от дела. Хотя, возможно, кое-кому ты уже пообещал это сделать. Объясни как-нибудь... Ты сумеешь. Скажи, что сделаешь завтра, послезавтра... Мне нужно еще несколько дней.
Анцыферов подошел к окну, принял красивую и озабоченную позу, постоял, ожидая пока Пафнутьев посмотрит на него, увидит, как он хорош и как печален у золотистой шторы на фоне зелени, освещенной вечерним солнцем.
— Ты сказал, что знаешь убийцу?
— Знаю.
— Почему отпустил?
— Зачем он мне? Кроме него есть другие, более значительные фигуры. Тебе их назвать?
— Если ты так ставишь вопрос...
— Хорошо, пусть будет по-твоему. Не назову.
— Ты уверен, что я не хочу их знать?
— Леонард, ты же не сказал — да. Начал словами играться, кружево вязать. Не надо. Тебе придется принять мужественное решение.
— О чем?
— О самом себе.
— Не понимаю!
— Все понимаешь. Не мешай мне, Леонард. Дай хотя бы несколько дней, Лариса назвала Голдобова! Леонард, ты меня слышишь? Лариса назвала Голдобова!
— Что значит назвала! — раздраженно выкрикнул Анцыферов. — Какие у нее могут быть доказательства, если он был в Сочи?
— Понятно. Этим двум мудакам, которых Колов приставил ко мне, я найду работу. Я им столько работы найду, что они языки высунут. Но к главному не допущу Кто выкрал пленки у Худолея?
— Понятия не имею!
— Значит, ты еще ничего не решил, Леонард... Твое дело. У эксперта прокуратуры пропадают пленки и снимки. Со стола у Колова пропадает заявление, которое сделал Пахомов перед смертью. Оно у меня есть, как и пропавшие снимки, но факт остается — идут пропажи.
— У тебя есть копия письма?
— Почему копия? Оригинал.
— Как же тебе удалось?
— Работаю, Леонард. Заметь, один работаю.
— Что ты хочешь делать? Если не секрет?
— Тебе скажу... Дам шанс...
— Шанс и тебе не помешает.
— Я знаю все, что мне грозит. И уже принял свое решение. Положение обостряется. Я не уверен, что трупы кончились.
— Разве их несколько?
— Не надо, Леонард. Не надо мне пудрить мозги. Их пока два. И дай Бог, чтоб на этом кончилось. Когда все завертится... У многих найдется человек, от которого хотелось бы избавиться. От тебя никто не захочет избавиться?
— Что ты хочешь делать? — повторил Анцыферов.
— Допросить Голдобова.
— Он не придет.
— Приползет. И будет скрестись в мою дверь, как нашкодивший пес.
— Не трогай Голдобова. Его нельзя трогать.
— Почему?
— Не трогай его, Паша. Ты даже не представляешь... Возможных последствий. У тебя есть убийца? Есть. Ты славно сработал. И угомонись.
Пафнутьев поднялся, упершись кулаками в стол, тяжело и неотвратимо навис над Анцыферовым, как бы решая — что с ним делать.
— Ну, что ты на меня уставился? — не выдержал прокурор. — Что я такого сказал, что...
— Я остаюсь в деле?
— Сколько тебе нужно времени?
— Три дня.
— Два!
— Ладно, пусть два. Там посмотрим.
— Береги себя, Паша.
Пафнутьев остановился у двери, постоял, не оборачиваясь, посмотрел на прокурора из-за плеча.
— И ты, Леонард, береги себя. Мы оба в зоне риска. Оба. И я не знаю, кто в более рискованном положении.
— Можно вопрос, Паша? Скажи, зачем тебе все это нужно?
— Скажу, — Пафнутьев снова приблизился к столу. — Мы вот живем. День за днем. Пьем водку, спим с бабами или им позволяем спать с нами, короче, блудим, хитрим, предаем и продаем ближних, убиваем ближних, кто ножом, кто словом, кто из обреза. Притворяемся дураками, дураками считаем других. И так привыкаем ко всему этому, что теряем ощущение настоящей жизни, забываем, кто мы есть, куда идем, чего хотим! А однажды происходит какое-то событие — большое или совершенно незначительное... Убийство, ночной дождь, бессонница, чей-то взгляд... И ты понимаешь, что вот сейчас, или никогда! Понял, Леонард?! — Пафнутьев с трудом сдерживался, чтобы не впасть в крик. — Сию секунду ты должен ответить самому себе — полное ты дерьмо или в тебе осталось еще что-то живое? Надо тебе дальше жить или кроме душистого парного дерьма ты в своей жизни ничего уже больше не произведешь! Прошу тебя, Леонард.. Не мешай мне. Я знаю, что делаю, знаю, на что иду.
