Казалось бы, после официального объявления о помолвке все стало на свои места и наступила разрядка. Но этого не произошло: положение продолжало оставаться напряженным.
Геккерны не бывали у Пушкиных. Дантес, по свидетельству Данзаса, приезжал со свадебным визитом, но не был принят. Екатерина Николаевна встречалась с женихом у Загряжской и в свете. Дантес разыгрывал влюбленного, по крайней мере в письмах к своей невесте. Но вряд ли Екатерина Николаевна обманывалась этими письмами. Как женщина неглупая и волевая, она умела владеть собой, и никто из посторонних не догадывался о том, что думает и чувствует на самом деле. Об этом свидетельствуют два ее письма к брату от 18 ноября и 3 декабря. Она «со смертельным нетерпением» ждет конца всей предсвадебной суматохи, считает оставшиеся дни и все же до конца не верит в реальность этой свадьбы, которая состоится, «если бог поможет». Чтобы придать своему бракосочетанию вид обычной счастливой свадьбы, она хочет присутствия на ней всех членов ее семьи.
Десятого января 1837 года свадьба все же состоялась. Венчание ввиду различия вероисповеданий жениха и невесты было совершено дважды: в римско-католической церкви св. Екатерины и в православном Исаакиевском соборе. На бракосочетании со стороны невесты присутствовали Е. И. Загряжская, Наталья Николаевна, Александра Николаевна, Дмитрий и Иван Гончаровы. Пушкина не было, а Наталья Николаевна уехала сразу после венчания и не была на свадебном обеде, который дал в честь новобрачных граф Г. А. Строганов, двоюродный дядя сестер Гончаровых. Он и жена его были посажеными отцом и матерью Екатерины Николаевны. Дмитрий и Иван Гончаровы на обеде также не присутствовали. Братья не нанесли визита тетушке Загряжской, которая, как мы это увидим из письма Александры Николаевны, очень бурно реагировала на поступок племянников. Здесь тоже несомненно есть какая-то связь. Не обвиняла ли ее семья Гончаровых в том, что, заменяя в Петербурге сестрам мать, она не сумела предотвратить события?
Чем объяснить внезапный отъезд после свадьбы братьев Гончаровых, даже не простившихся с сестрой? Было ли это следствием нежелания Дмитрия Николаевича вести какие-либо дальнейшие переговоры по поводу денег? Или они хотели избежать свадебного обеда у Строгановых, который состоялся в день их отъезда? Надо полагать, здесь были какие-то очень серьезные обстоятельства, возможно связанные с самой Екатериной Николаевной, вынудившие их так поступить.
Отъезд братьев и обидел, и взволновал Екатерину Николаевну. Но она спешит примириться с ними, в особенности с Дмитрием, от которого зависела материально. Екатерина Николаевна старается уверить братьев, что счастлива, и вместе с тем признает, что это счастье не может долго длиться. Даже Александру Николаевну она пытается ввести в заблуждение, но та слишком проницательна и под внешним спокойствием ее видит другие чувства.
П. Е. Щеголев говорит: «Прямо не можешь себе и представить ту трагедию, которая разыгралась около баронессы Дантес-Геккерн и которой, кажется, только она одна в своей ревнивой влюбленности в мужа не хотела заметить или понять». В свете новых материалов можно сказать, что это было не так. Неверие в свое счастье в будущем даже после свадьбы продолжало тревожить ее, являясь отголоском ее прежних тяжелых переживаний. Предчувствие какой-то катастрофы, неуверенность в своем положении, боязнь потерять хотя бы видимость счастья и благополучия – вот что, по собственному признанию Екатерины Николаевны, отравляло ей жизнь. Не могла она не чувствовать всю ложь и фальшь внешне любезного отношения старика Геккерна, не могла не понимать, что Дантеса заставили на ней жениться.
Но и совершившийся брак не внес существенных изменений в отношения обоих семейств. Более того – они ухудшились. Геккернов не принимали у Пушкиных; как мы теперь знаем из публикуемых писем, не бывала в их доме и Екатерина Николаевна. Молодожены поселились в доме Голландского посольства на Невском. «На следующий день[116], вчера, я была у них, – пишет С. Н. Карамзина. – Ничего не может быть красивее, удобнее и очаровательно изящнее их комнат, нельзя представить себе лиц безмятежнее и веселее, чем их лица у всех троих, потому что отец является совершенно неотъемлемой частью как драмы, так и семейного счастья. Не может быть, чтобы все это было притворством: для этого понадобилась бы нечеловеческая скрытность, и притом такую игру им пришлось бы вести всю жизнь! Непонятно».
Наталья Николаевна Гончарова. Художник Томас Райт. 1844 г.
Это письмо – яркий пример того, как осторожно нужно подходить к свидетельствам Карамзиной. Письма Екатерины и Александры от января 1837 года подтверждают это: «Все кажется довольно спокойным». Кажется. Но под внешним спокойствием и беззаботностью идет другая жизнь, тайная…
Перед свадьбой Дмитрий Николаевич имел разговор со старшим Геккерном: обсуждались вопросы о приданом и ежегодном «пенсионе» Екатерине Николаевне. Гончаров имел неосторожность обещать выплачивать ей 5000 рублей в год.
Последнее письмо Александры Николаевны не имеет даты, но оно, несомненно, написано всего за несколько дней до дуэли, может быть, даже за день-два.
«(22-24 января 1837 г. Петербург)
Я очень виновата перед тобой, дорогой брат Дмитрий; обещав тебе написать о том, что нового происходит в нашей милой столице, я не была аккуратна в исполнении этого обещания. Но, видишь ли, не было никакого достопримечательного события, ничего, о чем стоило бы упоминать, вот я и не писала. Теперь, однако, меня мучает совесть вот почему я и принимаюсь за письмо, хотя и затрудняюсь какие новости тебе сообщать.
Все кажется довольно спокойным. Жизнь молодоженов идет своим чередом; Катя у нас не бывает, она видится с Ташей у Тетушки и в свете. Что касается меня, то я иногда хожу к ней, я даже там один раз обедала, но признаюсь тебе откровенно, я бываю там не без довольно тягостного чувства. Прежде всего я знаю, что это неприятно тому дому, где я живу, а во-вторых мои отношения с дядей и племянником не из близких; с обеих сторон смотрят друг на друга несколько косо, и это не очень-то побуждает меня часто ходить туда. Катя выиграла, я нахожу, в отношении приличия, она чувствует себя лучше в доме, чем в первые дни: более спокойна, но, мне кажется, скорее печальна иногда. Она слишком умна, чтобы это показывать и слишком самолюбива тоже; поэтому она старается ввести меня в заблуждение, но у меня, я считаю, взгляд слишком проницательный, чтобы этого не заметить. В этом мне нельзя отказать, как уверяла меня всегда Маминька, и тут она была совершенно права, так как ничто от меня не скроется.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
