— Нет, — отвечала Татьяна. — Я просто… помогала вашей дочери, близко знала ее. Крестной ее назвалась. Так надо было. У нее сложная была ситуация. Несчастье нас свело, я сына потеряла… Теперь вот и дочку крестную.
— Ну, воля ваша. — Полозова-старшая слабо улыбнулась. — Я не против, пожалуйста. Крестная так крестная, я не возражаю. Только к чему все это? Маруси теперь нету… А судиться… нет, я не стану. Я ничего не понимаю, только деньги потеряю.
— Мы вам поможем, Валентина Арсентьевна! — горячо вмешался в разговор Зайцев. Саня за эти дни страшно переменился — осунулся, похудел, глаза его смотрели на окружающих виновато и с тоской. — Я все знаю, я все расскажу!
— Ты и подавай, раз все знаешь. Чего на мать сваливать? — Валентина Арсентьевна подняла на парня спокойный, углубленный в себя взгляд. — Ты все знаешь, ты и рассказывай. Ты, видно, и сам виноват, тебе больше поверят.
— Да, я… отчасти и я виноват, верно! Но вы же мать Марийки! И кому же, как не вам, требовать справедливости, наказания виновных?! Она же не просто так схватилась за рубильник!..
— Вот и рассказывай там, в милиции, или где, а мне не надо, я в ваши дела не буду встревать. — Полозова передвинула тарелки на столе, положила на его краешек сухие, изработавшиеся руки. — Я и так вся больная, хватит. Меня Маруська, а прежде ее папаша больной сделали. Я устала, спокойно пожить хочу. Никаких сил больше нету.
Татьяна выразительно глянула на Зайцева — не нужно, дескать, больше говорить об этом, все ясно.
Они с Изольдой встали, поднялся вслед и Зайцев. Татьяна в последний раз оглядела комнату, в которой жила Марийка, попросила на память фотографию девушки, и Валентина Арсентьевна подала ей из раскрытого чемодана небольшой снимок, где Марийка была снята в костюме Джульетты.
— Вот, кого-то она здесь играла… У меня дома такая есть, возьмите, раз надо.
Марийка-Джульетта смотрела на Татьяну чистыми, пронзительно-детскими глазами, в которых кроме восхищения и гордости за роль ничего нельзя было прочитать. Она так гордилась собой!
«Эти мерзавцы, что толкнули тебя к рубильнику, еще поплатятся, я тебе обещаю, Марийка!» — мысленно поклялась Татьяна голым уже стенам комнаты, в которой жила артистка, ее душе, конечно же, витавшей еще здесь.
— Жалко как девочку, — сказала и Изольда. — Жить бы ей да жить.
Попрощавшись с Валентиной Арсентьевной и бабой Олей, Татьяна, Изольда и Зайцев вышли на улицу. Зима все еще торжествовала, упивалась своими правами: сыпал снег, злой, нервный ветер трепал одежду, холод набросился на лица и ноги.
Татьяна, кутаясь в воротник, обратилась к Зайцеву:
— Сынок, я тоже кое-что знаю. Мне Марийка рассказывала. И про тебя тоже. И я поняла сегодня, что ты… ну, по-другому теперь на все случившееся смотришь.
— Я последним подонком себя чувствую, Татьяна Николаевна. Почти двое суток не спал, места себе до сих пор не нахожу. Марийку в землю зарыли! На моих глазах! Я сам землю в могилу сыпал!.. Как это можно все понять, осмыслить?!
Татьяна взяла его под руку, с другой стороны — Изольду; так, поддерживая друг друга, идти им было по скользкой улице гораздо легче.
— Саша, имя Марийки нужно защитить. Нужно людям правду рассказать. Марийка была чистым и честным человеком. Я хоть и мало ее знала, но…
— Да что вы меня уговариваете, Татьяна Николаевна! Я работал с ней три года, я ее как свои пять пальцев знаю. Но мне даже в голову не могло прийти, что она так поступит!.. Она же приходила ко мне, просила помочь, а я… тварь! Я так себя вел с нею! Это ведь я опозорил ее, я! Женщины, милые, выслушайте меня, может, мне легче станет… Мне же заплатили за то, чтобы я на сцене скотиной стал. Она, Марийка, насолила нашим спонсорам — Городецкому и какому-то Дерикоту или Дерикошке, черт его знает! Городецкого я знаю, он наших девчат, извините, почти всех перетрахал с помощью жабы этой, Анны Никитичны. Она их заманивает к себе домой, кутежи там устраивает, а спонсоры пользуются. И Марийка к ним в лапы попала, но деньги с них вытрясла приличные, я ее даже похвалил за это. А потом они ей отомстили…
— Но вы-то знаете, что в доме Анны Никитичны Марийку просто изнасиловали? — спросила Изольда.
Зайцев остановился, широко открыв глаза.
— Изнасиловали?! — повторил он, шокированный новостью.
— В том-то и дело. Потому и деньги дали, — пояснила Татьяна. — Чтобы замять всю эту историю.
— Ах, мерзавцы! Какие сволочи, а! Мне-то они совсем по-другому все преподнесли. Мол, просто шантажировала, деньги решила на честных людях заработать. Ну, гады! А я еще взаймы у нее просил, дурак. Хихикал, как идиот, подшучивал над ней. Если бы я знал!.. И Захарьян наш… он же убийца! Бес! Самый настоящий, безжалостный. Ведь что он мне говорил, женщины милые, вы бы только знали. Как он Марийку грязью поливал, как меня на нее науськивал! Как он меня этим паршивым миллионом, что мне заплатили, соблазнял, еще обещал!..
— Сынок, Саша, — мягко говорила Татьяна, снова беря Зайцева под руку и увлекая за собой. — Все, что ты говоришь, очень важно. Но надо это говорить в другом месте, понимаешь? В газете, в милиции, в суде. Ты сможешь?.. Марийка и мне теперь не посторонняя. И я дала слово помочь ее памяти. Нужно нам всем восстановить ее доброе имя. Ей, кроме нас, некому помочь. Вы же видели, как ее мать — родная мать! — на все реагирует? Только о деньгах и беспокоилась. Крыша у нее, видите ли, протекает!..
Пережитое потрясение, бессонные ночи, выпитое взвинтили нервы Зайцева. Саню буквально трясло, он не мог успокоиться, говорил о своем:
— Я не знаю, что бы я сейчас с Захарьяном сделал! Он, это он убил Марийку!
— За ним другие люди стоят, Саша, — спокойно втолковывала Татьяна, а Изольда внимательно слушала разговор, поддакивала: «Да, да, конечно».
— Да какие же это люди, Таня? — лишь однажды возразила она Татьяне. — Это самые настоящие преступники. Только очень умные и хитрые. Таких просто так не возьмешь.
— Конечно, кроме меня некому Марийку защитить, некому! — соглашался с доводами женщин Зайцев. — Я это хорошо теперь понимаю. Вся информация у меня в руках. И я вам обещаю, что дело так не оставлю. Они еще поплатятся…
Они, по-прежнему поддерживая друг друга, миновали наконец длинный и скользкий спуск, вышли к магистральной широкой улице у Чернавского моста, к троллейбусной остановке. С замерзшего водохранилища, с просторного ледяного поля, тянул понизу колючий ветер, кружил у ног поземку, сбивал дыхание и бил в глаза. На сером льду водохранилища горбились нахохлившиеся фигурки рыбаков, тускло играли на проплешинах льда блики безжизненного, запутавшегося в низких и рыхлых тучах солнечного света.
Скрипя снегом, подкатил набитый людьми троллейбус. Из широких, полузамерзших окон смотрели на явно подвыпившего парня и двух его немолодых спутниц в меховых шапках серые скучные лица — нынешняя зима никому, видно, не нравилась.
— Это ваш, Саша, езжайте, — сказала Татьяна. — Отдохните, успокойтесь. И не делай больше глупостей, сынок. Думай, ты ведь уже взрослый. К нам приходи. На девятый день Марийку помянем.
Саня, расцеловав их обеих, уехал. Татьяна вздохнула.
— Хватило бы, все же, у него ума вести себя как надо. Да и мужества тоже. Сегодня-то он воинственно настроен…
— Мы ему должны помочь, Таня. Парень молодой, неопытный, может и дрогнуть. А дело, конечно, нужно довести до суда, добиться наказания виновных… Хотя все так непросто! Самоубийство — вещь темная… — Изольда подумала о чем-то своем, но не решилась продолжать.
— Если бы, конечно, Яна с Катей помогли. — Татьяна повернулась спиной к ветру. — Но можно ли на них рассчитывать? Хотя… неужели в их душах ничего не проснется? Подруги ведь не стало, коллеги, с которой дружили, работали. Неужели так просто можно вычеркнуть из памяти человека, с которым столько пережито? Махнуть рукой на будущее? Ведь им, молодым, жить дальше. А, Лиза?
— Что ты меня-то уговариваешь? — улыбнулась Изольда. — Я свое дело делаю.
— Прижало, вот и делаешь.
— И молодых прижмет. Не сегодня, так завтра. Они во всем сами разберутся. Жизнь заставит.
— Да жизнь-то заставит, конечно. И научит. Только, видишь, как жестоко учит?.. Помогать надо. В молодой голове один ветер… Ладно, поехали, вон и наша «девятка» катит.
Глава двадцать седьмая
Свой отъезд в Америку Городецкий планировал на лето, на начало июня. Наступал сезон отпусков, на отдых к Черному морю и за границу устремлялись целыми семьями (конечно, состоятельные люди), и сборы Городецкого не вызвали бы у тех же соседей лишних вопросов. Антон Михайлович при деньгах, поездка «за бугор», пусть и на отдых, дело вполне естественное, хоть и дорогое, но раз есть у человека в кубышке, почему не съездить? Один раз живем.
Именно так, не привлекая внимания, незаметно, и собирался Городецкий исчезнуть из опостылевшей ему России, где он родился и вырос, где получил бесплатное высшее образование, квартиру и другие социальные блага. О переезде в США он мечтал еще в студенческие времена, но тогда, в семидесятые годы, настроенных против власти, вообще инакомыслящих, преследовали, сажали в тюрьмы или просто выгоняли из страны, как это сделали, к примеру, с писателем Солженицыным. Теперь порядки другие. Верхнее, небесное, правительство услышало мольбы и стоны жаждущих свободы, в России воцарился новый строй, многие запреты сняты. В Америку можно ехать хоть завтра, но какой дурак поедет в чужую страну с пустым кошельком? Америка уважает денежных, богатых, и мало кто интересуется происхождением богатств. Главное, чтобы из той же России не потянулись в Штаты, через Интерпол, ищейки, чтобы не рыскали потом по американским городам и весям незваные пинкертоны, которым пообещали за поимку бежавших аферистов, а то и откровенных жуликов хорошее вознаграждение.
