Такое абсолютно гордое существо приписывает себе божественные свойства и хочет само стать на место Бога. Отсюда возникает соперничество гордеца с Богом, активное богоборчество, неуспех этой борьбы и потому жгучая ненависть к Богу. Существо, подлинно ненавидящее Самого Живого Бога, есть сатана. Совокупность таких существ образует особое царство бытия, противоположное Царству Божию и называемое адом»[76].
Гордыня фактически единственная страсть, которая может полностью вытеснить остальные. Мы уже говорили о том, что нередко одна из страстей занимает в сердце человека главенствующее положение. Но в таком случае остальные страсти все равно присутствуют, только отступают на задний план. Скряга, возможно, и не потратит денег на удовлетворение блудной похоти, но это вовсе не значит, что его не одолевает блудное разжжение. Гордыня же тем и опасна более всего, что человек, подчинившись этой страсти, почти с легкостью может победить (на время) все остальные страсти. Любопытно отметить, что гордыня питается мнимыми человеческими достоинствами. Чем более «хорош» человек в общепринятом, светском понимании, тем сильнее развивается его гордыня. Как правило, люди, одержимые гордыней, ведут себя весьма достойно, особенно поначалу, в тот момент, когда гордыня только набирает силу. Они могут быть щедры, честны, обязательны и пунктуальны, у них может быть много друзей, они будут спокойно отказывать себе в пище или сне, воздерживаться от блуда, справляться со своим гневом и не впадать в уныние даже при самых больших неприятностях; они могут быть независтливы, незлопамятны, немстительны и пр. И вообще окажутся на поверку самыми душевными и милыми людьми. Но... все это будет оставаться в силе только до тех пор, пока гордыня их будет нуждаться в пище, в укреплении. Пройдут годы, и этих людей будет не узнать... Куда что девалось? Где необычайная сила воли? Где честность и щедрость? Почему они так меняются в лице при упоминании о чужих радостях и успехах? Что за неконтролируемые вспышки гнева? Откуда такая любовь к деньгам и почету? И вот уже нет вокруг друзей, только коллеги по работе. И вот уже окружающие люди все чаще не восхищаются, а жалеют. Но удивляет даже не унижающая жалость, которую получает гордец от окружающих, а то, что он будто бы не замечает этой жалости, он все с таким же апломбом рассуждает на какие-то важные темы, он все так же считает себя гением, самым лучшим и, мало того, нисколько не сомневается в том, что остальные о нем такого же мнения, а не показывают этого... быть может, из зависти?
Когда глядишь на этих жалких, уничтоженных гордецов, когда вспоминаешь, какими они были какое-то время назад, думаешь невольно: «Жизнь сломала...» На самом деле крушение происходит вовсе не от жизненных неприятностей, напротив — гниение начинается изнутри. К какому-то моменту человек настолько убеждается в своем превосходстве надо всеми, что, во-первых, начинает потихоньку во всем потакать себе, искренне полагая, что это никак не умалит его неисчислимых достоинств (от этого рождается плотолюбие), во-вторых, настолько замыкается на себе, что совершенно перестает быть восприимчив к окружающему миру. То есть он не видит никого и ничего, кроме себя, а соответственно тут же теряет друзей, начинает спокойно пренебрегать всяческими своими обязательствами, спокойно нарушать данное слово. Его щедрость становится автоматической и корыстной, то есть он уже не благодетельствует ближних, если не уверен, что получит что-нибудь взамен; понятие «честность» абсолютно нивелируется: «Почему я должен отчитываться перед другими за свои поступки?» Он не готов ничем жертвовать ради окружающих, но в то же время отсутствие признания на каком-то этапе начинает тяготить его. Нередко он видит в отношении людей к нему неблагодарность, иногда объясняет для себя холодность бывших друзей тем, что они завидуют его успехам. Постепенно жажда внимания становится все сильнее: гордыня, не находя себе никакой подпитки, начинает пожирать человека изнутри. И вот он уже выплясывает вовсю, чтобы взгляды окружающих сосредоточились наконец на нем. Он выкрикивает в лицо приятелям оскорбительные слова, он исходит в сарказме или, напротив, занимается самоуничижением и совсем примитивным шутовством. Его сжигают гнев и зависть. «Гордый не терпит превосходства над собой и, встречая его, или завидует, или соперничает. Соперничество и зависть друг другом держатся, и в ком есть одна из сих страстей, в том обе они».
Но дружбы нет и той меж нами.
Все предрассудки истребя,
Мы почитаем всех нулями,
А единицами себя.
Мы все глядим в Наполеоны; Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно.[77]
«В самом деле, властолюбие обыкновенно включает в себя, кроме властвования над людьми, еще и любовь к собственности как лучшему объекту властвования, а также могущественному средству для осуществления власти. Гневливость гордеца есть следствие того, что он не терпит никакого столкновения чужой воли со своею. Ненависть ко многим лицам, идеям, проявлениям жизни естественно возникает опять-таки потому, что чужая воля и чужая жизнь не следуют планам и вкусам гордеца. Любовь к роскоши, сластолюбие и горлобесие (или горта-нобесие. — Прим.авт.) легко могут возникнуть как следствие естественной потребности иметь в составе жизни и чувственную полноту телесного бытия, но невозможность удовлетворить ее в высоких формах, достигаемых на пути соборного творчества. Наконец, уныние есть печальный конец жизни нераскаянного гордеца, который начинает свой путь энергичной деятельностью, полный веры в себя, но, потерпев множество крушений, утрачивает вкус к жизни»[78].
Да, уныние, отчаяние действительно становятся финалом гордыни. Оно начинается со скуки, с невозможности развлечь себя, а заканчивается смертельной тоской, которую ничего уже не может развеять, ощущением полной бессмыслицы, отсутствием стимула для того, чтобы жить дальше. Ибо рано или поздно человек смотрит на себя в зеркало и понимает, во что он превратился. И еще понимает другое. Он, всю жизнь видевший смысл только в себе самом, в самосовершенствовании, в услаждении себя, сидит теперь у разбитого корыта, и не за что оказывается зацепиться, ибо все его попытки служить только себе привели к результату, обратному ожидаемому: ему плохо.
Таково неизбежное следствие превозношения своего «я», которое лежит в основе горделивого конструирования себя, столь любимого всеми гордецами. Это самосовершенствование, служащее исключительно для удовольствия гордеца и осуществляемое его же собственными силами, ставит конечной целью не только превзойти всех людей, но и достичь каких-то небывалых высот, какие и не представлялись ранее человеку. Для гордеца недостаточно быть просто лучшим, ему обязательно надо быть единственным, неповторимым и, что уж говорить, действительно совершенным. Конечная цель гордыни — быть всем в самом себе и ничего не знать, кроме себя. Гордыня центростремительна и ведет в пустоту. И сатана, первый, кто впал в гордыню, и человек — все хотят стать Богом: обрести в самом себе бытие, и наслаждение, и самодостаточность.
Но получается, что человек, желающий обрести смысл жизни и самую жизнь вечную в себе самом и только для себя (а именно это и является конечной целью гордеца), оказывается ни с чем, потому что человек не заключает в себе средства бессмертия. Источник жизни — Бог, Он — смысл и цель нашего существования. Вне Бога нет ни бессмертия, ни власти над собой, но признать это — значит пережить крушение своего «я», созданного из иллюзий и заблуждений.
Подобный крах, если за ним не следуют раскаяние и попытка переосмыслить жизнь, приводит либо к самоубийству, либо к тяжелым формам наркомании (в т. ч. алкоголизма): не видя впереди цели, гордец впадает в отчаяние и стремится свести счеты с жизнью если не прямым наложением на себя рук, то с помощью ухода в виртуальный мир, в поисках забвения.
Но даже в период торжества гордец тоже несчастлив. Потому что гордость, вопреки распространенному заблуждению, вовсе не означает любви к.себе. Гордец абсолютно не способен любить себя, точно так же, как не способен любить других. Потому что любовь — это стремление к Богу, а гордец, напротив, бежит Бога. Любовь — это видение в себе и в других образа и подобия Божьего. Но разве способен гордец на это? Нет, никогда. Он, наоборот, стремится найти в себе нечто Богу чуждое, от Бога отличное и Богу равное. Иногда ему мерещится, что это нечто удалось наконец разглядеть. Но моменты сладкой эйфории, похожие на состояние опьянения, сменяют следующие за ними моменты прозрения собственного ничтожества. И одновременно с пониманием своей никчемности приходит жгучая ненависть к себе, к своей недостаточности, к своей неспособности принести самому себе удовлетворение.
