— Я проснулся, когда она вернулась, но не захотел слушать, как прошел ее день. — Его грудь тяжело поднялась и порывисто опустилась. — На следующее утро я встал рано и уехал, не сказав Франсин даже «до свидания».
Некоторое время мы оба молчали.
— Вот какую страшную ошибку я допустил. Ее уже не исправишь. — Он поднял голову и медленно перевел взгляд на бирюзу воды в аквариуме. — Из-за моего недовольства ее работой мы отдалились друг от друга. Мне суждено носить на сердце этот груз до конца своих дней.
Не успела я придумать, что ответить, как он резко повернулся ко мне и заговорил — уже более напряженно и горячо.
— В то утро я ездил к шурину. Он пообещал помочь мне с трудоустройством. Пробыл у него несколько часов. Вернулся в… около полудня. Она была уже мертва. Они тут все осмотрели…
— Мсье Моризет-Шанпу, я не…
— Мне кажется, наша беседа не имеет смысла. Дело так и не сдвинется с мертвой точки.
Он поднялся, давая мне понять, что я свободна.
— Простите, что заставила вас мысленно вернуться в тот страшный день.
Моризет-Шанпу молча оглядел меня и вышел в прихожую. Я проследовала за ним.
— Спасибо, что уделили мне время, мсье Моризет-Шанпу. — Я протянула ему свою визитку. — Если вспомните еще какие-нибудь подробности, пожалуйста, позвоните.
Он кивнул. Его лицо искажала страдальческая гримаса человека, бесконечно корящего себя за то, что он не попрощался с женой должным образом.
«Разве у кого-то другого все сложилось бы иначе? — подумала я. — Разве кто-то на его месте смог бы попрощаться с ней должным образом? И как это?»
Направляясь к машине, я чувствовала спиной его взгляд. Было жарко, но внутри у меня гулял ледяной ветер. Я прибавила шагу.
Беседа с Моризет-Шанпу произвела на меня сильнейшее впечатление. Перед глазами так и стояло его лицо. По дороге домой я задавала себе тысячу вопросов.
Какое я имела право усугублять мучения этого человека?
Он очень терзался.
Из-за того, что я разбередила раны в его сердце?
Нет. Просто ему не дают покоя угрызения совести. Раскаяние.
Раскаяние в чем? В том, что он обидел свою жену?
Нет. В том, что пренебрег ею. В том, что накануне последнего в ее жизни дня отказал ей в разговоре, повернулся спиной и заснул. В том, что, уходя утром, не удостоил ее элементарным «до свидания». Она умерла, чувствуя себя отвергнутой им.
Я свернула на север на Сен-Марк и въехала в тень эстакады.
«К чему приведут мои расследования? — спросила я себя. — Занимаясь ими, я только причиняю людям страдания. И смогу ли я докопаться до разгадки чудовищной тайны, если целая армия профессионалов до сих пор не сумела этого сделать? Может, я разыгрываю из себя следователя чисто из желания помучить Клоделя?»
— Нет! — Я ударила по рулю ладонью.
«Нет, черт возьми! — повторила я мысленно. — Моя задача не в этом. Только я убеждена, что все эти убийства — дело рук одного и того же ненормального. И что он продолжит убивать. Если я хочу предотвратить смерти очередных его жертв, значит должна продолжать расследование».
Я выехала из-под эстакады на свет и, вместо того чтобы отправиться на восток, домой, пересекла Сен-Катрин, развернулась и влилась в поток машин на Вест-20. Местные жители называли ее «два и двадцать», но никто не мог мне объяснить, что означает это два и где оно располагается.
Я выехала за пределы города, в нетерпении крепко сжимая руль. Половина третьего, а на дорогах уже пробки. Кошмар!
Спустя сорок пять минут я увидела Женевьеву Тротье, пропалывающую помидоры позади выцветшего зеленого дома, в котором они раньше жили вместе с дочерью. Услышав шум, женщина подняла голову и смотрела, как я выхожу из машины и пересекаю двор.
На Тротье были ярко-желтые шорты и слишком широкий для ее небольшой груди топ на бретельках. Она смотрела на меня весьма дружелюбно. На плечах и спине поблескивали капельки пота, повлажневшие волосы обрамляли лицо прилипшими к коже завитками.
Мадам была моложе, чем я думала.
Когда я объяснила, кто я такая и зачем приехала, ее дружелюбие сменилось глубокой печалью. Поколебавшись несколько мгновений, она отложила в сторону мотыгу, поднялась на ноги и стряхнула с ладоней землю. Нас окутывало облако запаха помидоров.
— Давайте пройдем в дом.
Подобно Моризет-Шанпу, Тротье опустила голову и не спросила, какое я имею право задавать ей вопросы.
Я последовала за ней по дорожке между грядками, внутренне готовясь к предстоящему трудному разговору. Нижний край широкого топа Женевьевы при ходьбе раскачивался из стороны в сторону. По ее ногам хлестала трава.
Фарфоровые и деревянные поверхности в чистенькой кухне, залитой солнечным светом, поблескивали. На окнах висели желто-белые льняные занавески. На дверцах шкафов и на выдвижных ящиках желтыми пятнами выделялись круглые ручки.
— Я приготовила лимонад, — сказала Женевьева, устремляясь к холодильнику.
— Спасибо, не откажусь.
Я села за стол, а она высыпала несколько кубиков льда из пластмассового контейнера в два стакана, наполнила их лимонадом и, поставив на стол, села напротив, избегая встречаться со мной взглядами.
— Мне очень трудно разговаривать о Шанталь, — произнесла она, рассматривая содержимое своего стакана.
— Я понимаю и искренне вам сочувствую.
Она скрестила руки на груди и сильно напряглась:
— Вы приехали, чтобы сообщить мне какую-нибудь новость?
— К сожалению, нет, мадам Тротье. Но и каких-то определенных вопросов не собираюсь вам задавать. Хочу спросить об одном: не вспомнились ли вам по прошествии времени какие-нибудь детали, что-то такое, чему раньше вы не придали значения?
Ее взгляд был по-прежнему прикован к лимонаду. Где-то на улице залаяла собака.
— Может, после последнего разговора с детективами в вашей памяти всплыла какая-нибудь важная подробность о дне исчезновения Шанталь?
Ответа не последовало. Было жарко. Пахло дезинфицирующим средством.
— Знаю, что для вас эта беседа — настоящая пытка, но поймите: для поимки убийцы Шанталь нам все еще требуется ваша помощь. Может, что-нибудь не дает вам покоя? Может, вы постоянно о чем-то думаете?
— Мы поругались.
Опять! Чувство вины, желание забрать назад последние слова, заменить их другими.
— Шанталь отказалась есть, заявив, что начинает толстеть. — (Все это я знала из записей в отчете.) — Наверняка вы ее видели. Она не начинала толстеть, она была красивая. И такая молодая.
Взгляд Женевьевы наконец-то устремился на меня. По ее щекам потекли слезы.
— Мне очень жаль, — произнесла я со всей нежностью, на какую только была способна. — Шанталь чувствовала себя несчастной?
Ее пальцы крепче обхватили стакан.
— В том-то и дело, что нет! Воспитывать ее было легко. Она любила жизнь, всему радовалась, постоянно строила на будущее сотню планов. Даже наш развод с мужем не восприняла как трагедию.
«Интересно, это правда или ретроспективное преувеличение?» — подумалось мне.
Я помнила из отчета, что родители Шанталь развелись, когда ей было девять лет. Ее отец жил где-то в городе.
— Вы можете рассказать мне что-нибудь о последних неделях жизни Шанталь? Вы не заметили в ней каких-нибудь изменений? Может, у нее появились новые знакомые? Кто-нибудь стал ей звонить?
Женевьева молча покачала головой. Нет.
— Возникали ли у нее какие-нибудь проблемы в общении с окружающими?
Нет.
— Кто-нибудь из ее друзей вызывал у вас сомнения?
Нет.
— У нее был постоянный парень?
Нет.
— Она ходила на свидания?
Нет.
— Может, в учебе у нее что-нибудь не получалось?
Нет.
Беседа не клеилась.
— А о дне исчезновения Шанталь вы не желаете что-нибудь рассказать?
Женевьева взглянула на меня отчужденно.
— Что именно между вами произошло?
Она отпила из стакана, проглатывая лимонад очень медленно.
— Мы проснулись около шести. Я приготовила завтрак. Шанталь ушла. — Женщина сжала стакан так крепко, что он чуть не треснул. — Они с друзьями добирались до города на электричке. Школа, в которой Шанталь училась, находится в центре города. По словам одноклассников, она присутствовала на всех занятиях. А потом…
Легкий ветерок затрепал занавеску на раскрытом окне.
— Я так и не дождалась ее.
— У нее не было запланировано на тот день каких-нибудь важных мероприятий?
— Нет.
— Обычно она приезжала домой сразу после занятий?
— В основном да.
— А в тот день должна была вернуться вовремя?
— Нет. Намеревалась встретиться с отцом.
— Они часто виделись?
— Да. Зачем вы спрашиваете? Я уже рассказывала все это детективам, а что толку? Почему я должна повторять одно и то же вновь и вновь? Тогда никто не смог что-либо выяснить, и сейчас не сможет! — Женщина впилась в меня взглядом, и мне показалось, ее боль вот-вот достигнет такого накала, что станет осязаемой. — Знаете что? В те первые дни, когда я заполняла формы о пропаже человека и отвечала на кучу вопросов, Шанталь была уже мертва. Лежала, разрезанная на куски. Уже мертвая.
