Торгейр сказал:
— Пусть Отец Павших и Фрейр хлебопашец помогут мне быть достойным братом тебе, Виглафссон. Хельги отозвался:
— Пусть Аса-Тор даст мне силу для мести, если я когда-нибудь тебя потеряю. Ведь может быть и так, что наша кровь не последний раз смешивается в этой земле!
Дернину опустили на место, вытащив из-под нее копье: пусть запомнит…
Скегги смотрел, как совершался древний обряд, и по временам забывал даже дышать. У него не было ни брата, ни отца. Не было даже сестры! А кому захочется вступить с ним в побратимство? Вот только то, что Видга с некоторых пор никому не позволял его бить.
Вспомнив о Видге, малыш поискал его глазами. Но Видги нигде не было. Сын хевдинга на косу не пришел.
…И вот над пространствами населенного мира вновь наклоняется ночь, и Видгис лежит в белом меху, под светлым небом, и считает редкие бледные звезды, медленно вращающиеся над палубой драккара. Она слышит, как на другом конце корабля, тоже без сна, ворочается с боку на бок Видга Халльгримссон. Пальцы у него отцовские… До сих пор ей больно говорить в дышать, и на горле не проходят синяки.
А Халльгрим спит совсем рядом, так близко, что она чувствует тепло его тела. Он ни разу не попытался обнять ее, ни разу не поцеловал. Намаявшись за день, он глубоко дышит. И улыбается во сне. Хотела бы она знать, что ему снится. Его рука касается шеи Вигдис: только пошевелись, и он сразу откроет глаза. И она не двигается. Она уже пробовала незаметно вывернуться из-под этой руки. Пускай он спит.
Настанет утро, и все повторится как всегда. Халльгрим проснется раньше всех, и хриплый голос далеко разлетится над морем, сгоняя дрему с людей на трех кораблях.
И пока мореходы, зевая, будут скатывать одеяла, сын Ворона наклонится к ней и проведет ороговевшей ладонью по ее щеке. И спросит, не болит ли плечо.
Он глупец, этот Халльгрим Виглафссон. Он думает, что дочь Рунольва Скальда станет плакать из-за царапины.
Она отвернется, и он не услышит от нее ни слова. Ни разу за весь день она не поглядит на него, сидящего у весла.
Для того, чтобы смотреть на него, спящего, будет новая ночь.
С берега наверняка наблюдали за кораблями… Однако народ в этих местах жил, как видно, осторожный. А может, просто опытный, знали, чего ждать от полосатого паруса, — попадись только на глаза! Озирались и викинги. Мало радости все время чувствовать на себе чей-то внимательный взгляд. Но не рыскать же по каменьям и сыпучим песчаным холмам только затем, чтобы, как Гуннар, получить в шею стрелу?
В этом втором великом пресном море совсем не видно было кораблей.
Торговый люд еще из Нево-моря все больше сворачивал на юг по сердитой Мутной реке, к Ладоге, к гостеприимному и деловитому Новому Городу, что быстро рос у перепутья речного… То была свежая Дорожка, недавно проторенная. Халейги шли самой древней, еще не успевшей оскудеть. Другое дело, что они первыми в этом году одолели Невское Устье.
Единственный раз сверкнул впереди парус, затрепетал далеким белым облачком под крылом утренней зари. Торгейр его углядел раньше других. Гребцом он был никудышным, зато глазам Левши многие завидовали. Вот он и стоял обычно на носу, глядя вперед.
Он сразу позвал Хельги, и тот подошел, отдав свое весло. Торгейр показал ему парус:
— Видал?
Хельги оглянулся на своих молодцов, начиная прикидывать, догонит ли чужака его пестрый корабль. Сын херсира точно подслушал его мысли:
— Не поймаешь, побратим… Это вендская снекка, а я на них насмотрелся.
Хельги, гордившийся расписньм драккаром, свел брови:
— Кто, я не поймаю?
— Ты, — кивнул Торгейр невозмутимо. — Халльгрима догнали ингры на лодках? Не догнали. Вот так и тебе не схватить за хвост венда. Он летит по воде, как конькобежец по льду. У него сорок четыре человека на веслах.
Хельги сердито проворчал что-то в ответ, но в погоню пускаться все же не стал. Вендская лодья самое малое время бежала им навстречу и вдруг, когда на белом парусе уже стало видно глазастое нарисованное солнце, — вильнула к берегу.
Спряталась за каменный мыс… Когда с этим мысом поравнялся пестрый корабль, Хельги, ожидавший увидеть речное устье или глубокий залив, недоуменно почесал в голове. Берег был чист и пуст. Снекка исчезла.
— Вот морской тролль! — выругался Виглафссон. — На север его и в горы!
Торгейр спрятал усмешку в кудрявой молодой бороде:
— Я же говорил тебе, побратим, что потерся рядом с ними, пока жил в плену. И ты знаешь, я мало печалился, что они не живут поблизости от нашего Халогаланда. Одноглазый расположил их на юге и сделал неглупо!
Хельги сказал задумчиво:
— Если и Торлейв конунг такой же отчаянный викинг, как эти…
Вечером корабли бросили якоря возле устья реки с непроизносимым именем:
Вытегра.
Олав кормщик указал ее уверенно. Река приходила почти прямо с полудня…
После широкой морской дороги — узенькая тропа! И кто знает, что ждет на этой тропе?
Халльгрим хевдинг, поразмыслив, позвал к себе Звениславку.
— Трэля твоего хочу забрать, — сказал он. — К себе на корабль.
Звениславка побоялась отпустить Улеба одного: как бы горемыка ладожанин в запальчивости не наговорил чего грозному Виглафссону!.. Напросилась с ним.
Сказала — может, и с нее будет толк! И следующим утром, когда корабли приготовились подниматься по реке, взошла на драккар. Ей велели сидеть под мачтой, около Вигдис… Рыжая пленница лежала молча, спрятав в подушку бледное исхудалое лицо. Звениславка так и не набралась смелости с ней заговорить.
А погода опять показывала нрав. Ночью дохнуло холодом, небо затащило пеленой. И на листья, успевшие вымахать в добрую половину ладони, вывалил липкий мокрый снег.
Ветер плакал в обрывистых берегах реки, мутные ручьи волокли красноватую землю, подкапывая нависшие корни деревьев… Серые облака ползли волна за волной — прямо по лесным вершинам.
И нигде, даже далеко-далеко, не ждал длинный дом с его весело потрескивающим очагом, вкусно пахнущими котлами и уютными лавками вдоль стен…
Гребцы сутулились по скамьям, и к плеску дождя примешивались редкие возгласы кормщиков да равномерный скрип весел, ходивших в узких люках то туда, то обратно.
Берега реки все утро оставались пустынными, если не считать летевших куда-то птиц да еще пары лосей, нехотя ускакавших с поляны. Зато после полудня над раскисшим обрывчиком появился всадник.
Человек сидел на невысоком, но крепком коне и привычно кутался в плащ.
Некоторое время он ехал в ту же сторону, что корабли, — небоязливо, спокойно, точно по собственному двору. Потом приложил ко рту ладонь:
