— Но…
Филиппа обратила взгляд на Ральфа:
— Попроси, пожалуйста, монаха подняться.
Сквайр сходил за Мердоу, и Филиппа провела посетителей к графу. Как и в прошлый раз, Ширинг расположился в постели в верхней одежде, однако на сей раз сидел, поместив перевязанную голову на перьевые подушки.
— Что это? — как всегда ворчливо, спросил граф. — Заседание капитула? Что нужно этим братьям?
Впервые после крушения моста Годвин видел его анфас и пришел в ужас: правая сторона лица была парализована, веко безвольно опущено, щека неподвижна, рот обвис. Особенно пугало, что левая сторона при этом активно двигалась. Когда Роланд говорил, левая часть лба хмурилась, широко открытый левый глаз властно сверкал, и он четко артикулировал левой половиной рта. В ризничем проснулся врач. Он знал, что раны головы могут иметь непредсказуемые последствия, но о таком никогда не слышал.
— Не пяльтесь так на меня, — нетерпеливо рявкнул граф. — Вы похожи на коров, высунувшихся из-за ограды. Приступайте к делу.
Годвин собрался. Ближайшие несколько минут нужно вести себя очень осторожно. Он понимал, что Роланд откажет Мёрдоу, но нужно добиться, чтобы граф запомнил странствующего монаха как возможную альтернативу Савлу Белой Голове. Поэтому задача состоит в неявной поддержке Мёрдоу. И действовать надо методом от противного. Возражая против кандидатуры Мёрдоу, нужно дать Роланду понять, что Мёрдоу независим от монахов, ведь граф хочет собственного, карманного аббата. Но слишком бурно возражать тоже нельзя: граф не должен понять, что у выдвиженца нет шансов. Очень сложная игра. Первым заговорил бродячий проповедник. Зычным голосом он произнес заранее составленную фразу:
— Милорд, я пришел просить вас рассмотреть мою кандидатуру в качестве аббата Кингсбриджа. Мне кажется…
— Не так громко, ради всего святого, — поморщился Роланд.
Монах понизил голос:
— Милорд, мне кажется, что я…
— С чего это вы решили стать аббатом? — опять перебил его граф. — Я полагал, что странствующие монахи не служат в церкви. Они ведь странствуют.
Такие воззрения устарели. Изначально странствующие монахи не имели собственности, но теперь некоторые ордена стали не беднее обычных монастырей. Роланд знал это и просто дразнил визитера. Мёрдоу дал предсказуемый ответ:
— Я полагаю, Бог принимает жертвы в любой форме.
— Так вы хотите переметнуться.
— Просто пришел к выводу, что дарованные мне Богом таланты найдут лучшее применение в аббатстве. А посему — да, я был бы счастлив нести послушание по правилу святого Бенедикта.
— И почему я должен предлагать именно вас?
— Я, кроме всего прочего, рукоположенный священник.
— Таких полно.
— У меня есть почитатели в Кингсбридже и его окрестностях, так что, без ложной скромности, я, пожалуй, буду самым влиятельным клириком в округе.
— Это верно, монах Мёрдоу невероятно популярен, — вставил отец Джером.
Молодой священник с умным лицом держался уверенно. Годвин решил, что он не без амбиций.
Мёрдоу, разумеется, не был популярен среди монахов, но ни Роланд, ни Джером этого не знали, а заговорщик не собирался раскрывать им глаза. Кандидат, понятно, тоже. Он склонил голову и елейным голосом произнес:
— Благодарю вас от всего сердца, отец Джером.
Годвин вмешался:
— Он популярен среди невежественной толпы.
— Как и наш Спаситель, когда проповедовал на земле, — парировал Мёрдоу.
— Монахи должны жить бедно, отдавая себя людям, — продолжил Годвин.
— Да у него не ряса, а лохмотья, — вставил Роланд. — Что же до самоотречения, то мне представляется, что монахи питаются лучше, чем многие крестьяне.
— Но Мёрдоу не раз видели пьяным в тавернах! — возразил Годвин.
— Правило святого Бенедикта позволяет монахам пить вино, — с достоинством ответил Мёрдоу.
— Только если они больны или работают в поле.
— Я проповедую в полях.
Мёрдоу поднаторел в спорах. Годвин порадовался, что ему не нужно громить его всерьез, и обратился к Роланду:
— Могу только сказать, что как ризничий настоятельно рекомендую милорду не выдвигать Мёрдоу кандидатом на должность аббата Кингсбриджа.
— Я вас понял, — холодно ответил Ширинг.
Филиппа удивленно посмотрела на Годвина, и он понял, что сдался слишком быстро. Но Роланд не среагировал на это — граф не вдавался в детали. А Мёрдоу между тем продолжал:
— Прежде всего аббат Кингсбриджа, разумеется, должен служить Богу, но в мирских делах им руководят король, его графы и бароны.
Яснее ясного, подумал Годвин. С таким же успехом уличный проповедник мог сказать: «Ваш покорный слуга». Неслыханное заявление. Братия пришла бы в ужас. После таких слов он лишился бы всяческой поддержки монахов, если предположить, что вообще кто-либо из них решился бы встать на его сторону. Годвин промолчал, но Роланд вопросительно посмотрел на него:
— Что скажете, ризничий?
— Я уверен, Мёрдоу не хотел сказать, что Кингсбриджское аббатство должно подчиняться графу Ширингу в каких бы то ни было делах — мирских и остальных, ведь так, брат?
— Что сказал, то сказал, — торжественно ответил монах.
— Довольно, — отрезал Роланд, которому надоели игры. — Вы оба теряете время. Я выдвину Савла Белую Голову. Пошли прочь.
Обитель Святого Иоанна-в-Лесу была миниатюрной копией Кингсбриджского аббатства: маленькая церковь, небольшая каменная крытая аркада и дормиторий; остальные постройки деревянные. Здесь жили восемь монахов и ни одной монахини. В дополнение к молитвам и созерцанию они кормились своим трудом и делали козий сыр, славившийся по всей Юго-Западной Англии.
На второй день пути, к вечеру. Годвин и Филемон заметили в лесу исхоженную тропу, а потом увидели и обширное вырубленное пространство с церковью посередине. Ризничий сразу понял, что его опасения не были беспочвенны и разговоры о том, какой прекрасный настоятель Савл Белая Голова, имеют основания. Везде чистота и порядок: аккуратные ограды, прямые канавы, равномерно посаженные фруктовые деревья, прополотые поля с поспевающими злаками. Посланник за кандидатом не сомневался, что и службы проводятся точно по уставу. Ему оставалось только надеяться, что очевидные организационные способности Савла не превратили его в честолюбца. Когда ехали по дороге между полями, Филемон спросил:
— Почему граф так хочет сделать своего родственника аббатом Кингсбриджа?
— По той же причине, по которой сделал епископом Кингсбриджа младшего сына, — ответил Годвин. — Епископы и аббаты обладают властью, а граф хочет, чтобы всякий влиятельный человек у него под боком был ему союзником, а не врагом.
— Из-за чего же им ссориться?
Годвин с интересом наблюдал, как молодой Филемон начинает интересоваться шахматными играми.
— Из-за земель, налогов, прав, привилегий… Например, аббат захочет построить в Кингсбридже новый мост, чтобы возродить шерстяную ярмарку, а граф воспротивится, не желая, чтобы торговцы покидали ярмарку Ширинга.
— Но я не совсем понимаю, как аббат может бороться с графом. У него ведь нет солдат…
— Клирики имеют влияние на огромное количество людей. Если в проповеди выступить против графа и призвать святых навести на него всяческие кары, все будут считать, что он проклят. Ореол власти потускнеет, графу перестанут верить, люди решат, что все его замыслы обречены на неудачу. Сюзерену очень сложно тягаться с по-настоящему решительным церковником. Вспомни, что случилось с королем Генрихом II после убийства Томаса Беккета.
Посланцы из Кингсбриджа въехали во двор и спешились. Лошади гут же принялись пить из корыта. Кругом было пусто, только один монах, подоткнув рясу, чистил свинарник за конюшнями. Наверняка самый молодой, раз выполнял такую работу. Годвин позвал его:
— Эй, дружок, помоги-ка нам с лошадьми.
— Иду! — отозвался монах.
Еще пару раз махнув граблями, он прислонил их к стене и направился к гостям. Путник уже собирался поторопить его, как вдруг узнал светлые волосы Савла и нахмурился. Настоятель не должен чистить хлев: смирение хорошо, когда оно не паче гордости, — однако в сложившейся ситуации безропотность Белой Головы могла оказаться ему на руку. Ризничий приветливо улыбнулся:
— Здравствуй, брат. Я вовсе не имел в виду, что настоятель должен расседлывать мою лошадь.
— А почему нет? Кто-то ведь должен, а вы с дороги. — Савл, завел лошадей в конюшню. — Братья в поле, — крикнул он оттуда. — Закончат к вечерне, — добавил настоятель, выходя из конюшни. — Пойдемте на кухню.
В присутствии благочестивого Савла у Годвина просыпалась совесть. Белая Голова никогда ни с кем не ссорился, но спокойно и решительно поступал по-своему. Честолюбец усилием воли подавлял раздражение.
