Годвин глубоко, с облегчением вздохнул. Цель достигнута. Томас сел. Мёрдоу остался доволен. Все заговорили разом, пытаясь перекричать друг друга. Наконец Карл стукнул кулаком по столу, и постепенно водворилась тишина.
— Монах Мёрдоу, поскольку у тебя нет права голоса, я прошу тебя нас оставить.
Когда странствующий проповедник медленно, с торжествующим видом вышел, Карл продолжил:
— Это катастрофа. Мёрдоу — единственный кандидат!
Теодорик воскликнул:
— Нельзя, чтобы Томас снял свою кандидатуру!
— Но он уже это сделал.
Казначей произнес:
— Нужно найти другого кандидата.
— Да, — кивнул Карл. — И я предлагаю Симеона.
— Нет! — опять воскликнул Теодорик.
— Дайте мне сказать, — раздался голос казначея. — Мы должны избрать того из нас, кто объединит всю братию против Мёрдоу. Я не гожусь. Молодые монахи против меня. Но, мне кажется, есть человек, который получит всеобщую поддержку.
Он развернулся и посмотрел на ризничего.
— Да! — крикнул Теодорик. — Годвин!
Молодые монахи ликовали, старшие, похоже, смирились. Заговорщик покачал головой, словно отказываясь даже отвечать. Все принялись стучать постолам, скандируя:
— Год-вин! Год-вин!
Наконец выдвиженец встал. Душа его пела, но лицо было строго. Он поднял руки, призывая к тишине. Когда все умолкли, честолюбец тихо, смиренно произнес:
— Я покоряюсь воле братии.
Все возликовали.
23
Годвин тянул с выборами. Граф Роланд будет недоволен результатом, а ризничий хотел оставить ему как можно меньше времени для контрудара. Свадьба на носу. А еще ризничий боялся. Он вступил в борьбу с одним из самых влиятельных людей королевства — всего тринадцать человек носили титул графа. Англией правили эти графы — около сорока менее могущественных баронов, двадцать один епископ да еще несколько человек. В парламенте, созываемом королем, графы занимали места в палате лордов, а рыцари, мелкие землевладельцы и представители торгового сословия входили в палату общин. Роланд Ширинг являлся одним из самых сильных и влиятельных. И вот с ним схватился и, что еще опаснее, брал верх какой-то монах тридцати одного года, сын вдовы Петрониллы, занимающий жалкую должность ризничего Кингсбриджского аббатства. Поэтому Годвин медлил, но за шесть дней до свадьбы Роланд топнул ногой и рявкнул:
— Завтра!
Уже съезжались гости. Граф Монмаут поселился в госпитале в соседней с графом комнате. Лорду Уильяму и леди Филиппе пришлось перебраться в «Колокол». Епископ Ричард въехал в дом аббата к Карлу. Менее высокопоставленные бароны вместе с женами, детьми, сквайрами, прислугой и лошадьми наполнили таверны. Город радовался прибылям, которые были так ему нужны после ничтожного барыша с дождливой шерстяной ярмарки.
Утром в день выборов Годвин и Симеон отправились в сокровищницу — маленькую комнатку без окон за тяжелой дубовой дверью в библиотеке. Здесь в обитом железом сундуке хранилась утварь, используемая на особо торжественных службах. Ключ от сокровищницы всегда носил с собой казначей.
Исход выборов был предрешен — по крайней мере так считали все, кроме графа Роланда. Никто и не подозревал, что события направил в нужное русло Годвин. Сам он пережил лишь один напряженный момент, когда Томас высказал удивление по поводу того, как монах Мёрдоу узнал о хартии Изабеллы.
— Болтун никак не мог обнаружить ее случайно: никто никогда не видел его в библиотеке, да и вообще хартия хранится отдельно, — поделился Томас своими сомнениями с Годвином. — Кто-то его навел. Но кто? О ней знали только Симеон и Карл. Однако зачем им выдавать тайну? Не хотели же братья помочь Мёрдоу.
Годвин ничего ему тогда не ответил, и Лэнгли так и остался в недоумении.
Ризничий и казначей перетащили сундук в библиотеку, на свет. Соборная утварь была завернута в синюю ткань и переложена защитными кожаными прокладками. Монахи перебрали содержимое сундука, кое-что Симеон разворачивал, дабы проверить сохранность. Осмотрели распятие с изображением святого Адольфа, который просил Бога даровать доброе здравие и долголетие всем чтящим его память, — тонкая резьба по слоновой кости шириной в несколько дюймов. Увидели множество подсвечников и других распятий — золотых, серебряных, украшенных драгоценными камнями. В ярком свете, льющемся в высокие окна библиотеки, камни сверкали, золото блестело. Все это в течение веков приносили в дар аббатству благочестивые верующие. Совокупная стоимость драгоценностей внушала трепет: мало кто из простых смертных удостаивался чести созерцать такие богатства.
Годвин искал деревянный церемониальный жезл, или пастуший посох, отделанный золотом, с красивым набалдашником, инкрустированным драгоценными камнями. Его в конце церемонии по традиции вручали избранному аббату. Посох лежал в самом низу сундука, его не доставали тринадцать лет. Когда ризничий вынимал его, Симеон вскрикнул. Годвин поднял глаза. Казначей держал большое распятие, которое предполагалось поставить на алтарь.
— Что случилось?
Тот молча указал на заднюю часть креста: под частичками Честного Креста зияла пустота. Кандидат от братии сразу же понял — не хватает рубина.
— Наверно, выпал. — Он осмотрелся: в библиотеке больше никого не было.
Оба потревожились. Казначей и ризничий несли ответственность на равных. В пропаже обвинят их. Монахи обследовали каждый предмет из сундука, развернули и протрясли каждую тряпочку, прощупали все кожаные прокладки, обшарили пустой сундук и пол вокруг. Рубина не было. Симеон спросил:
— Когда в последний раз доставали распятие?
— На службу святому Адольфу, когда споткнулся Карл. От удара оно слетело с престола.
— Наверно, рубин тогда и выпал. Но почему же никто этого не заметил?
— Камень-то был сзади. Но кто-то должен был увидеть его на полу.
— Кто поднимал распятие?
— Не помню, — быстро ответил Годвин. — Царила такая неразбериха.
На самом деле ризничий прекрасно помнил. Распятие поднимал Филемон. Сначала они с Ото втащили упавший алтарь на помост. Затем Ото принялся собирать подсвечники, а служка подобрал распятие.
С нехорошим чувством Годвин вспомнил исчезновение браслета леди Филиппы. Значит, прохвост опять украл? Без нескольких минут аббат задрожал при мысли о том, как это может отразиться на нем. Все знали, что Филемон — правая рука Годвина. Такой страшный грех — кража драгоценного камня со святыни — опозорит всякого, кто хоть как-то связан с преступником. Это запросто может нарушить все его планы.
Симеон явно не помнил в точности, как все было, и без колебаний поверил в то, что Годвин тоже не помнит. Но кто-нибудь наверняка видел распятие в руках Филемона. Необходимо как можно скорее вернуть камень, пока подозрение не пало на этого маленького негодяя. Но сначала избавиться от Симеона.
— Нужно поискать в соборе, — решил казначей.
— Прошло уже две недели, — возразил Годвин. — Рубин не мог так долго незамеченным оставаться на полу.
— Маловероятно, но нужно проверить.
Ризничий решил пойти с Симеоном, а при первой же возможности ускользнуть и найти Филемона.
— Конечно.
Монахи вернули утварь в сундук и заперли дверь сокровищницы. Выходя из библиотеки, Годвин принялся как бы размышлять вслух:
— Наверно, не стоит никому говорить, пока мы не будем уверены, что рубин действительно пропал. Не имеет смысла позориться преждевременно.
— Согласен.
Оба торопливо миновали аркаду, вошли в собор, встали в центре средокрестия и осмотрели пол. Месяц назад вероятность того, что рубин мог закатиться в какую-нибудь щель в полу, была выше, но недавно плиты заменили, трещины исчезли. Симеон задумчиво произнес:
— Я вот думаю, а не Филемон ли поднимал распятие?
Годвин взглянул казначею в лицо. Подозревает? Трудно сказать.
— Может, и так, — ответил ризничий и решил этим воспользоваться. — Пойду поищу его. Вдруг ему удастся вспомнить, где он стоял в тот момент.
— Хорошая мысль. Я подожду здесь.
Симеон опустился на колени и принялся шарить по полу, как будто на ощупь было вернее.
Годвин торопливо прошел в дормиторий. Комод с одеялами стоял на месте. Монах отодвинул его от стены, нащупал и вынул незакрепленный камень, просунул руку в тайник, где Филемон прятал браслет леди Филиппы. Ничего. Кандидат в аббаты выругался. Дело оказалось не таким-то легким. Придется выгнать Филемона, думал он, разыскивая его по аббатству. Если это служка украл рубин, повторно прикрыть его не получится. С ним покончено.
Но вдруг он с ужасом и отвращением понял, что не сможет избавиться от Филемона — ни сейчас, ни потом. Ведь именно прохвост сказал монаху Мёрдоу про хартию Изабеллы. Если его выгонят, он может признаться в этом, как и в том, что действовал по наущению Годвина. И ему поверят. Ризничий вспомнил недоумение Томаса, который никак не мог понять, кто и зачем выдал тайну Мёрдоу. Филемону поверят, поскольку нечистый на руку служка ответит на этот вопрос.
