Почему-то в Москве не было пробок — такой особенный выпал день, — и даже солнышко выглянуло, и они немного полюбовались на Кремль и храм Христа Спасителя, который сиял вечным куполом в просветах рваных осенних туч. А небо, которое смотрело на них оттуда, было высоким и очень синим, холодным, осенним.
Она замерзла в своем элегантном платьице и потом долго грела в машине озябшие руки.
В ресторан они приехали раньше всех, и вдруг им очень захотелось есть. Кругом была еда, и пахло вкусно.
— Отец не переживет, если мы сейчас налопаемся, — сказал Максим, провожая взглядом очередную тарелку. — Он такой гурман. Вернее, научился быть гурманом! Картошку с селедкой ест тоже с удовольствием. Если бы ты знала, как я по нему соскучился!
— Давай мы понемножку, — жалобно попросила Катя Вавилова, бывшая Самгина. — Нас надо вовремя кормить, а то мы не вырастем!
Метрдотель был знаком с ее мужем Максимом, и ей все это казалось невозможным, нереальным, странным — роскошь и благолепие ресторана, бронза и севрский фарфор на столах, собственная необыкновенная красота, приобретенная утром в салоне, куда ее привезла Татьяна Ильинична и где они долго шушукались и советовались друг с другом, как самые настоящие красавицы, у которых впереди самый настоящий бал! Платье, купленное в магазине, похожем на Вестминстерский дворец, с приказчиком, похожим на принца Чарльза, два кольца, одно и вправду с бриллиантом, а второе гладкое — венчальное и обручальное, сказал ее новоиспеченный муж, надевая оба ей на палец. Да и сам муж, в смокинге и лакированных ботинках, все время волнующийся, немножко смешной и нервный, — самый лучший человек на земле!
Знакомый метрдотель вступил с ними в заговор, выдал по тарелке и отправил в какой-то другой зал, где тоже было очень красиво, но уже как-то по-другому. Там играл струнный квартет и из фарфоровых и хрустальных чаш можно было набрать себе фруктов.
Они долго бродили вдоль мраморных прилавков, заглядывали в чаши, смотрели, как огоньки свечей плещутся в хрустале и отражаются от серебряных канделябров и льняных скатертей, и все никак не могли положить себе еды, потому что для этого нужно было бы разойтись или хотя бы разнять руки, а это никак невозможно!
Какая-то странная парочка, очень сердитая, тоже бродила вокруг еды, и Катя Вавилова все время на них посматривала. Они ее немного смешили, потому что выглядели как из анекдота, и еще ей было их жалко. Она никак не могла понять, отчего же люди могут быть сердиты друг на друга, ведь все прекрасно, и впереди только светлое и счастливое будущее!
Мужчина был уже далеко не молод, лыс, грузен и красен апоплексической краснотой. Девушка была молода, прелестна, белокура и румяна нежным румянцем.
Ее портило сердитое выражение лица и еще то, что она, не замолкая ни на секунду, ныла в спину мужчине, который почему-то все время шел впереди нее:
— Папа, ну положи мне клубнички, ну папа!.. Ну сколько можно сердиться! Ну я же попросила у тебе прощения! Папа, почему ты не хочешь со мной разговаривать!
Мужчина как будто ее не слышал. Он заглядывал во все чаши, фыркал, крутил головой, нюхал, отчего его лысина собиралась складками, и шел дальше.
— Папочка, постой!.. Ну поговори со мной!.. — Девушка тащилась за ним, зудела, вздыхала, встряхивала длинными белыми волосами и в конце концов чуть не уронила тарелку.
Максим Вавилов, с которым она столкнулась, тарелку подхватил.
— Извините.
— Ой, это вы меня извините, я просто не видела… Макс?! Это ты?!
— Здравствуй, Катя.
Надо же. А он и забыл, что ту тоже звали Катя. Вернее, зовут, она же не умерла! Вот она, жива-здорова, пожалуйста!
Катя Вавилова посмотрела с интересом и улыбнулась, но у ее мужа сделалось странное выражение лица, и она перестала улыбаться.
— Ма-акс, как я рада тебя видеть! Что ты здесь делаешь?! Бо-оже, какой ты красивый! Что такое с тобой случилось? В звании повысили? Ты теперь капитан?
— Как был, так и остался майором.
— Слушай, я очень рада тебя видеть, правда! И ты совсем пропал куда-то и не звонишь, не пишешь! Ты бы хоть объявился!
Максим Вавилов кивнул:
— Извини нас, мы должны идти. Нас сейчас будут искать.
— Ва-ас? — Беловолосая обшарила Катю Вавилову глазами, как будто мерку сняла, и наблюдательная журналистка Катя могла поклясться, что все, что на ней надето, включая бриллианты, уже оценено с точностью до одного евроцента, как в банкомате, и сейчас из некого отверстия выползет прейскурант с подсчетом. — Это твоя девушка? Да?
— Это моя жена, — сказал бывший оперуполномоченный.
Почему-то он так их и не знакомил, и Катя Вавилова, будучи девушкой умной, понимала, что это неспроста.
Беловолосая вдруг как-то мигом сдала лицом, словно завяла, и даже отступила немного.
— А это мой муж, — собравшись с духом, провозгласила она. — Папочка, иди, я тебя познакомлю!
«Папочка», который как раз проплывал мимо, даже не взглянул в их сторону, только пырнул носом и украсил свою тарелку куском арбуза.
Беловолосая махнула рукой:
— Он сегодня не в духе. У него большие дела, и он не всегда…
— Максим Петрович, вас спрашивают ваши родители.
— Извини нас. — Максим подхватил под руку Катю Вавилову и повернулся, чтобы идти с ней, но беловолосая пристроилась рядом. Ее боров был уже далеко впереди, у самого выхода из зала.
— Когда ты женился? — спросила она самым обыкновенным голосом самой обыкновенной женщины, сделавшей не правильный выбор и вдруг осознавшей это.
Ни серебра, ни меда, ни журчания ручейка не было в этом голосе, только безмерная усталость.
— Сегодня.
— Поздравляю.
— Да. Спасибо.
— Ей повезло, ты хороший мужик. И по дорогим ресторанам стал ходить!..
— Я всегда по ним ходил.
Подлетел метрдотель, заранее округлив глаза:
— Максим Петрович, ваши родители желают вручить цветы лично вашей супруге и в зал не проходят…
— Цветы в зал не проходят? — осведомился Максим Вавилов. — Это похоже на моих родителей.
У высоких двустворчатых дверей, увитых золочеными гирляндами виноградных листьев, происходило нечто.
Небольшая толпа официантов в смокингах стояла, вытянувшись во фрунт, и еще какие-то люди вносили корзину цветов, увидев которую Максим Вавилов сказал:
— Ого!
Мать улыбалась и что-то говорила хозяину ресторана, который вышел встретить гостей, давешний неразговорчивый боров, собрав красную лысину складками, подобострастно тряс отцу руку. Отец милостиво выносил рукопожатие, и у него было немного насмешливое лицо.
Максим остановился, чуть-чуть не дойдя до них.
Про борова и ту, которую когда-то звали Катей, он начисто забыл.
Отец отвернулся от борова и посмотрел на сына. Секунду ничего не происходило, а потом они шагнули друг другу навстречу.
Они оказались поразительно похожи, и Катя Вавилова, тихонько улыбаясь, вдруг подумала, что теперь знает, как ее муж будет выглядеть через тридцать лет.
— Привет, — сказал Максим. — Папа, это моя жена Катя.
— Катя! — громко и весело воскликнул отец. — А где-то тут моя жена Таня! Тань, ты где?! Родная мать вашего супруга, Катенька!
Боров сладко улыбался, кланялся и все совался к отцу, пока тот досадливо не отстранил его рукой.
— Познакомьтесь, мой сын Максим, — так же громко, на весь зал, провозгласил он. — Максим работает со мной. По всем вопросам теперь к нему, к нему, а нам, старикам, и на покой пора!..
И, отпустив совершенно борова, он по-гусарски подхватил с одной стороны Катю Вавилову, с другой собственную жену, провожаемый батальоном официантов, метрдотелем, хозяином и корзиной цветов, которую тащили четверо, повлек их за собой, к другим высоким двустворчатым дверям, которые стали как бы сами по себе открываться перед ним. Свита двигалась следом, а он еще что-то успевал нашептывать своим дамам, а Катю потрепал по щечке, и, когда он вдруг оглянулся на сына, Максим увидел его смеющиеся глаза.
* * *
— Надежда! — закричала Лидочка и замахала рукой. — Беги, девочка, там Наумова совсем зашивается, дура такая! Опять она китайский язык не выучила, хотя я ей говорила, сто раз говорила — учи китайский!
— Сейчас, Лидочка. В четыреста восемнадцатом горничная унитаз разбила, представляете?
— Как разбила? — поразилась Лидочка. — Она из него пила и уронила?
— Она на него залезла, чтобы пыль протереть за зеркалом, а он треснул! Нам туда людей селить, а унитаз разбился.
— Поставь горшок, — посоветовала Лидочка. — И давай, давай быстрей на ресепшен!
Надежда побежала в сторону главного входа, но остановилась и оглянулась.
— Лидочка, вы не знаете, зачем управляющий совещание собирает?
— Знаю, но не скажу, — ответила Лидочка загадочно и махнула рукой, чтобы Надежда бежала быстрее.
Она добежала до центрального холла и ринулась к стойке портье, возле которой не было никаких китайцев. Тани Наумовой тоже не было видно, и вообще никого из портье, хотя был вечер пятницы, самый разгар веселья — именно вечером в пятницу собиралось особенно много народу.
