— И не утомляют вас такие передвижения?
— Что же делать? Надо жить, надо работать, — пожимая плечами, спокойно ответила мадемуазель Лючия.
Синьор Моски медленно допил свой бокал, отказался от второго, просительное выражение опять появилось на его лице.
— Многомилостивый и добрый эччеленца! Мы, артисты, люди бедные, обремененные семьями, заботами и тяжелым трудом. Зная ваш отзывчивый и добрый характер, — профессионально заученным голосом начал он, — мы убеждены, что вы осчастливите наше завтрашнее представление и посетите скромный спектакль, украшая его своим присутствием.
Небольсин искоса глянул на Лючию. Девушка с удовольствием жевала пастилу, но на ее лице было написано ироническое и несколько презрительное выражение. Она заметила быстрый взгляд Небольсина и чуть-чуть улыбнулась ему.
— Верю, верю, господин Моски. Несомненно, ваша труппа отличная, и я с удовольствием познакомился с вами. Если дела позволят мне, я побываю на вашем театре, но, — капитан развел руками, — возможно, к вечеру не буду в крепости.
У синьора Моски вытянулось лицо, а мадемуазель Лючия, перестав есть пастилу, удивленно воззрилась на капитана.
— Тем не менее я прошу вас принять от меня небольшие деньги, два золотых червонца, как дань уважения вашему мастерству и красоте синьориты. Если вернусь рано, обязательно буду вашим гостем.
Два золотых червонца были неожиданно большой суммой, и гости с восхищением смотрели на Небольсина.
— Ваша щедрость, дорогой эччеленца, не имеет границ. Мы, бедные бродячие артисты, от имени всей труппы благодарим вас, — растроганно сказал Моски, пряча золотые в глубокий нагрудный карман.
— Приходите, синьор капитано. Мы будем рады вам, — скромно и, видимо, искренне сказала Лючия.
Когда артисты ушли, Сеня удивленно протянул:
— Два червонца… это да! Ежели б старик один пришел, вы б ему, Александр Николаевич, десятку ассигнациями дали… Экий хитрющий народ! — одобрительно и не без зависти закончил он.
Утром Небольсин, сопровождаемый есаулом Желтухиным, шестью конными казаками и десятком драгун, прибыл на пост номер шесть. Возле вышки сидели постовые казаки, по небольшой площадке фигуры ходил часовой, то и дело поворачиваясь и вглядываясь в разные стороны. Двое чеченцев в папахах, при шашках и кинжалах, но босые, сидели у воды, свесив ступни ног в мутную прохладную воду. Третий, сурового вида, крепкого сложения чеченец внимательно и сосредоточенно смотрел на подъезжавшую к посту группу.
— Салам алейкюм! — поздоровался Небольсин, сходя с коня.
— Алейкюм салам! — вразброд ответили чеченцы, а старший, это, по-видимому, и был Кунта-эфенди, поднял ладонь кверху и негромко сказал:
— Здравствуй, капитана…
Желтухин кивнул ему и дружелюбно произнес:
— А-а, старый знакомец, помнишь Урус-Мартан и Датых? Мы с ним, Александр Николаевич, не раз встречались.
Чеченец без улыбки скосил глаз на есаула и что-то по-чеченски ответил ему.
Желтухин рассмеялся, по-видимому, поняв слова старика.
— Он гово́рит, два встречался, оба живой ест, три раза встречался — один живой не будет, — засмеялся переводчик.
Казаки недружно засмеялись, чеченец нахмурился и вопросительно посмотрел на Небольсина.
— Скажи ему, что приехали с миром и я надеюсь еще не раз мирно встречаться с ним.
Переводчик не понял Небольсина, и тот еще раз, уже медленнее и проще, повторил свою фразу.
— Это добре… хороший дела говоришь, ваша блахородия, — уразумев смысл сказанного, одобрил Идрис и тут же перевел чеченцам.
Все трое наклонили головы, а Кунта-эфенди широким жестом пригласил Небольсина в тень. После недолгой беседы договорились, что завтра к полудню чеченцы выведут пленных, подлежащих выкупу, а русские примут их, уплатив требуемые деньги. Как с одной, так и с другой стороны должно быть по шести человек. Ни русские, ни чеченцы не должны иметь при себе огнестрельного оружия, только шашки и кинжалы. Русские и чеченские отряды, наблюдающие за церемонией, не должны подходить к берегу реки Мичик. Расстояние между ними — одна верста. После передачи пленных и получения выкупа русские и чеченские делегаты медленно и спокойно возвращаются к себе. Стрелять или начинать бой разрешается лишь спустя час после окончания процедуры. Небольсин и Кунта-эфенди согласились на условия, пожали друг другу руки, и старый, суровый мюрид улыбнулся:
— Хороша русска апчер… Якши адам…
Из Тифлиса прибыли три батальона Бутырского полка, полевая батарея, взвод единорогов, полубатарея ракетчиков и восемь фальконетов. Вместе с пехотой пришли две сотни донских казаков и три эскадрона-улан Ольвиопольского полка. Во главе прибывшего в крепость отряда был полковник Клюге фон Клюгенау, «герой», как его называли в корпусе, минувшей персидской войны и офицер, отличившийся в отрядах Бурцева и Муравьева в недавно законченной турецкой кампании.
Полковник привез из штаба Кавказского корпуса приказ барона Розена о подготовке всех частей Гребенской и Дагестанской дистанций, а также и резервов, находящихся за Тереком, к вторжению в горы Дагестана.
— Его величество, император и самодержец Николай Павлович особым указом к войскам вверенного мне корпуса приказал всеми силами обрушиться на непокорный Дагестан и аулы вечно бунтующих чеченцев. С доблестью, всегда сопутствовавшей русскому оружию, разгромить и примерно наказать всех, кто дерзнет противостоять мощи русской армии. Лжеимама Кази-муллу, мюридов и его последователей, а также и зачинщиков волнений в горах Дагестана, помощников сего новоявленного «пророка» захватить, а будь сие не удастся — истребить. Аулы, дерзнувшие восстать противу русского войска, сжечь, сады и посевы уничтожить, скот и захваченных женщин и стариков отогнать за Терек.
«Как вовремя мы выкупаем Булаковича», — подумал Небольсин, слушая, как смачно и четко полковник Клюге читал приказ главноначальствующего Кавказским корпусом барона Розена.
Федюшкин, перехватив взгляд Небольсина, покачал головой, а Пулло, дождавшись, когда Клюге фон Клюгенау дочитал приказ, сказал:
— Да-а! Легко писать, труднее выполнить… Опять, значит, пойдут аулы вроде Дады-Юрта, Черкея, Казанищ…
— Или ачхоевских и ауховских лесов, — добавил есаул Желтухин.
— Господа, я сам кавказский офицер, с тысяча восемьсот двадцать первого года и по турецкую кампанию воевал в Чечне и Дагестане. Знаю, что трудное дело поручил нам наш августейший император, но мы — русские и выполним повеление государя! — торжественно произнес Клюге.
Небольсин усмехнулся. Здесь было больше немцев, нежели русских людей — Пулло, Редигер, сам Клюге, барон Медем, подполковник Стенбок, наконец, Розен или недавно раненый в Чечне генерал Эммануэль…
— За нами идут новые полки и батареи. Барон Розен посылает на линию почти половину войск, освободившихся после мира с Турцией. На подходе батареи, казаки, грузинская милиция, три пехотных полка и отряды кубанских и бакинских добровольцев. Из Ставрополя идут батальоны Второго Московского полка. Словом, имам и его шайка обречены. Время похода в горы пока неизвестно. Вас же, господа, прошу хранить в тайне как повеление нашего императора, так и приказ командующего Кавказским корпусом. Тайна и внезапность обеспечат успех похода.
Офицеры молча поклонились.
— А теперь, господа, честь имею сообщить вам о наградах и производствах, а также столичные московские и тифлисские новости. Я привез много писем, газет и вообще всего, чего вы ждете с каждой оказией. Ведь я сам подолгу сидел в таких крепостях, как Внезапная, Куба, Шемаха и отлично знаю, как офицеры ждут оказию, — смеясь, закончил полковник Клюгенау.
За обедом и те, кто раньше знал полковника, и те, кто впервые познакомился с Клюгенау, одобрительно отнеслись к нему. Полковник действительно был старым кавказцем, обстрелянным и опытным, держался сердечно и просто, несмотря на то, что назначался временным начальником всей Гребенской линии и полковник Пулло переходил под его начало. Особенное же расположение к себе Клюгенау приобрел, когда после тостов за царя, за русскую армию, за победу над горцами неожиданно провозгласил тост за «нашего старого друга и отца кавказских солдат Алексея Петровича».
«Ура!.. Виват Ермолову… Многая лета!» Звон стаканов покрыл этот неожиданный для всех тост.
Воскресный день кончался, но крепость, слобода и поселения, расположенные по обе стороны речки, были полны радостного шума.
Воздух, насыщенный ароматами земли, полей и леса, под легким ветерком, набегавшим с гор, колебал листья, трогал ветки, чуть колыхал занавеси в раскрытых окнах офицерских квартир. Мелкая, сверкающая рябь то и дело пробегала по почти неподвижной, как бы заснувшей реке.
