Другими словами, вы говорите о том, что мистера Уоррена могут признать мертвым, как только остановится его сердце. Но это сердце могут пересадить другому человеку... и оно начнет биться?
Все правильно.
В таком случае, не кажется ли вам поспешным объявлять мистера Уоррена мертвым, учитывая то, что его сердце может быть вновь запущено, находясь внутри другого тела?
Определение смерти по остановке сердца — стандартная медицинская практика в развитых странах, мисс Нотч, — возражает доктор. — Пятиминутный интервал дается для того, чтобы удостовериться, что сердце самостоятельно, без медицинского вмешательства, не забьется.
Циркония кивает, но сразу видно, что ее не проведешь.
Мистер Уоррен в его нынешнем состоянии ощущает боль?
Нет, — отвечает врач. — Он находится без сознания, он ничего не чувствует. Мы делаем все от нас зависящее, чтобы ему было комфортно.
Значит, в настоящее время он не страдает?
Нет.
Не чувствует отчаяния?
Доктор Сент-Клер неловко ерзает на кресле.
Нет.
И как долго он может пребывать в таком состоянии без страданий?
Если он не подхватит болезнь, грозящую дальнейшими осложнениями, его отправят в дом инвалидов, где он может провести несколько лет.
Циркония скрещивает руки.
Только что вы говорили мистеру Нг, что всем пятерым с тяжелыми черепно-мозговыми травмами, которых я первоначально перечислила, был поставлен неверный диагноз, именно поэтому они в конечном итоге и выздоровели?
Да. Повреждения сознания, как известно, тяжело диагностировать правильно.
В таком случае, как вы можете быть настолько уверенным, что мистер Уоррен не станет очередным примером так назы-ваемого «чудесного исцеления»?
Вероятность существует, но крайне малая.
Вам знаком синдром «запертого человека», доктор?
Разумеется, — отвечает он. — Синдром «запертого человека» — это состояние, при котором пациент находится в полном сознании, но не может двигаться и говорить.
Правда ли, что повреждения мозгового ствола и нормальная энцефалограмма — симптомы синдрома «запертого человека»?
Да.
А разве у мистера Уоррена не поврежден головной мозг, но при этом у него нормальная энцефалограмма?
Да, но у пациентов с классическим синдромом «запертого человека» сужаются зрачки и есть другие признаки, позволяющие его диагностировать. Многие нейрохирурги ставят этот диагноз, когда больной, похоже, пребывает в коме, а его просят поводить вверх-вниз глазами.
Но не при общем синдроме «запертого человека», я права? Больные с таким синдромом не могут опускать-поднимать глаза.
Совершенно верно.
Следовательно, невероятно трудно, если больной не может по собственной воле опустить глаза, определить, что у него — синдром «запертого человека» или вегетативное состояние?
Да. Бывает трудно, — соглашается доктор Сент-Клер.
Вы осознаете, доктор, что больные с этим синдромом часто общаются посредством электронных средств связи? И некоторые из них могут прожить долгую жизнь?
Я слышал о подобном.
Можете вы гарантировать суду на сто процентов, что у мистера Уоррена не синдром «запертого человека»?
В медицине ничего нельзя гарантировать на сто процентов, — возражает он.
Следовательно, как я понимаю, вы не можете со стопроцентной гарантией утверждать, что мистер Уоррен не сможет из вегетативного состояния перейти в состояние минимального сознания и даже в полное сознание?
Нет. Но я уверяю вас, что лечение и наши вмешательства не привели его в сознание — он так и остался лежать. У меня нет причин полагать, что в будущем что-то изменится.
Кому, как не вам, доктор, знать, что люди с травмами позвоночника, которых уверяли, что они никогда больше не смогут ходить, вставали на ноги благодаря достижениям медицины.
Разумеется.
И солдаты, вернувшиеся из Ирака и Афганистана с оторванными руками и ногами, сегодня пользуются протезами, которые для солдат Вьетнамской войны были научной фантастикой. Медицинская наука с каждым днем развивается, не так ли?
Да.
И сколько людей, которым поставили ужасный — даже временно — диагноз, продолжали жить долго и счастливо? Вы же не можете утверждать, что через пять лет кто-нибудь не придумает средство, которое поможет человеку с повреждениями мозгового ствола выздороветь?
Доктор Сент-Клер вздыхает.
Все верно. Однако откуда нам знать, сколько придется ждать, прежде чем мы увидим эти гипотетические средства, о которых вы говорите?
Циркония смотрит ему прямо в глаза.
Согласна, наверное, чуть больше двенадцати дней, — говорит она. — Вопросов больше не имею.
Доктор Сент-Клер встает, но его задерживает судья.
Доктор, — говорит он, — у меня еще один вопрос. Я многое из медицинской терминологии, которой вы сыпали сегодня, не понял, поэтому спрашиваю прямо: как бы вы поступили, если бы это был ваш брат?
Нейрохирург снова медленно опускается в кресло. Он отворачивается от судьи и смотрит на Кару. Его взгляд смягчается, на глаза наворачиваются слезы.
Я бы попрощался и отпустил, — отвечает доктор Сент-Клер.
ЛЮК
Наверное, я шел дней шесть-семъ, пытаясь вернуться к людям. Я часто плакал, уже ощущая, как мне не хватает волчьей семьи. Я знал, что они без меня выживут. Вот только был не уверен в обратном: что я смогу выжить без них.
Само собой, я не видел себя за эти два года, а случайные отражения в грязных лужах — нее счет. Волосы у меня отросли до лопаток и превратились в дреды. Отросла и окладистая, густая борода. На лице живого места не было от царапин, полученных во время игр с собратьями. Несколько месяцев я по-настоящему не мылся. Я сбросил почти двадцать пять килограммов, и мои руки, как ветки, торчали из рукавов комбинезона. Думаю, я воплощал собой самый страшный кошмар.
Я услышал звук автострады задолго до того, как ее увидел, и осознал, насколько обострились мои чувства: я почувствовал запах горячего асфальта за много километров до того, как леса стали редеть и передо мной оказалась дорожная насыпь. Выйдя на яркий солнечный свет, я зажмурился. Грохот проезжающего мимо трактора с прицепом был настолько оглушающим, что меня отбросило назад. Облако горячей пыли, которую поднял трактор, сдуло волосы с моего грязного лица.
Когда я подошел к забору из рабицы и дотронулся до него, прохладная сетка настолько отличалась от всего, к чему я в последнее время прикасался, что я минуту стоял неподвижно, ощущая только мощь и чистые линии металла. Я вскарабкался на забор, ловко перемахнул через него и тихо спрыгнул на землю: мастерство двигаться бесшумно я за это время отточил. Когда я услышал голоса, волосы встали у меня дыбом и я инстинктивно пригнулся к земле. Перебежал в другое место, чтобы держаться по ветру и никто не узнал о моем приближении.
Это была группа девочек-скаутов, или как там их называют в Канаде. Они устроили привал, пока их автобус, как неповоротливое животное, спал в тени стоянки.
Я разволновался, ощущая себе совершенно беззащитным. Здесь не было деревьев, за которыми можно было укрыться, а рядом не было живой души, готовой, если надо, драться со мной бок о бок. Я слышал шум пролетающих по шоссе машин, и каждый такой звук был для меня сродни свисту пролетающей совсем рядом пули — и от этого спокойнее не становилось. Девочки смеялись так оглушительно, что мне пришлось закрыть уши ладонями.
Вспоминая об этом, я могу представить, каково было этим девочкам: только что они шутили — и вдруг к их накрытому столу подскакивает смердящее чудовище в лохмотьях. Некоторые начали кричать, одна побежала к автобусу. Я хотел их успокоить, но, руководствуясь инстинктами, только пригибался и втягивал голову в плечи.
Потом я вспомнил, что у меня есть голос.
Которым я уже два года не пользовался — только рычал и выл.
Мой голос оказался хриплым, едва слышным — какое-то повизгивание. Звук, который я не мог вспомнить.
Я попытался таким образом изогнуть язык, чтобы получилось слово. Говорить было больно. Пока я, запинаясь и хрипя, выдавливал слоги, прибежал водитель автобуса.
— Я уже позвонил в полицию! — пригрозил он, не подпуская меня ближе с помощью единственного попавшегося под руку оружия — гигантского фонарика.
И тут ко мне вернулась речь.
— Помогите, — сказал я.
Если честно, не было бы счастья, да несчастье помогло — приехала полиция. Сначала их трудно было убедить в том, кто я, несмотря на то, что в нагрудном кармане моего изорванного в лохмотья комбинезона лежало водительское удостоверение, которое я прихватил с собой два года назад, когда отправлялся в лес. Я уверен, что, глядя на меня, полицейские решили, что я бездомный попрошайка, укравший чужой кошелек. Только после звонка Джорджи, когда она разрыдалась в трубку, они наконец-то поверили мне и разрешили помыться в примыкающем к раздевалке душе. Выдали мне форменную футболку и штаны. Купили гамбургер в «Макдоналдсе».
