Чара так обернулась к Хиллари, что автомат изготовился к защите господина; Хиллари остался недвижим.
— Вы ЭТО мне хотели показать?!! Какой же вы…
— Мерзавец, — подсказал Хиллари. — Негодяй, подлец…
— Хуже!!
— Между тем это, — Хиллари показал на экран, — жертва ВАШЕЙ войны и последствия ВАШЕЙ затеи. И не единственная жертва. Идемте дальше!
— Я не хочу. Верните меня в камеру. Нет? Я сама вернусь!..
— Команда — взять ее, — кивнул Хиллари автомату; урод с плоской головой выбросил манипуляторы и схватил Чару за плечи. — Команда — к камере 4.
— Извольте взглянуть — Маска, — тоном гида предлагал Хиллари; Чара крепко закрыла глаза и отвернулась. — Разбалансировка, вызванная зондированием, у нее уже прошла. И эта… девочка стала стирать себя, пока не добралась до предела, за которым — внешнее управление. Мы остановили этот процесс, но… от памяти и сознания Маски осталось что-то процентов сорок. Она вас не узнает. Посмотрите, посмотрите! Это доминанта ЦФ-6 — во что бы то ни стало спасти «отца»-благодетеля! Она уничтожала себя во имя Банш, пока МЫ это не пресекли. Не хотите смотреть? И не надо. У нас еще есть что показать.
— Вы — садист! Вы наслаждаетесь, рассказывая мне об этом!..
— Какое там! Я на себе волосы рвать готов от ваших подвигов, — интонация Хиллари как-то изменилась, — но — берегу; я генетически предрасположен к облысению, а имплантация дороговата. Команда — вывести из изолятора; идти за мной. Алло, диспетчер? Киборгов Дымку и Кавалера на первый этаж, к лифтовой площадке.
Чара больше не могла жмуриться — не увидеть Дымку было выше ее сил. Рядом с Дымкой стоял какой-то служивый кибер с печальным, слегка перекошенным лицом. Чара с удивлением всмотрелась бы в него — серый! С выражением лица!.. Если бы не Дымка. Лицо той, с которой Чара мысленно простилась навсегда и не надеялась увидеть в этом мире, было каким-то блаженно-спокойным, одновременно пустым и одухотворенным. Взгляд Дымки скользнул по лицу Чары — и не задержался.
— Дымка… Ты меня помнишь?
— Извините, нет, — Дымка мягко и наивно улыбнулась.
— Вот это — самое для вас важное, — заложив руки в карманы и глядя вниз, Хиллари прошелся вдоль стены. — Это — «Взрыв», мадам Чара. Изобретение, которым ваш «отец» охотно и творчески воспользовался, создавая ЦФ-6. Мы не изменяли ее мозг. Мы даже дали ей новые ноги. Прежний мозг мы ей вернуть не можем. Сохранность — четырнадцать и три десятых процента. «Взрыв», Чара. Подарок «отца».
— Мы свободны, босс? — спросил Кавалер.
— Да, — кивнул Хиллари, — возвращайтесь к работе. Мадам Чаре больше нечего сказать. Кавалер — мой парень, которого подорвал маньяк. Он чудом уцелел. Теперь он дружит с Дымкой. Ее здесь зовут — Дымка-Дурочка; иной эпитет просто на ум не приходит, когда на нее смотришь. Два разных взрыва — и, оказывается, кумулятивная мина милосердней, чем программа Фердинанда.
— Команда — вернуть в изолятор, — велел Хиллари, убедившись, что Чара молчит и не делает даже малейших движений.
Заговорила она уже на пороге камеры:
— Я одного не понимаю — ДЛЯ ЧЕГО вы это мне показывали? Чего вы добиваетесь?..
— Я? Ничего! Это лишь комментарий к тому, что «отцы» Банш обещают одно, а делают совсем другое. Вместо свободы — жизнь воров и бродяг. Вместо небесного царства после смерти — существование жалких полуидиотов. А вместо верности своим идеалам — позорная трусость.
— Не смейте так гово… — подняла лицо Чара, но Хиллари повысил голос:
— Смею, мадам! Смею со всей ответственностью! Фердинанд отрицает то, что он — ваш «отец», а между тем у него где-то — я полагаю, в виде архивов, спрятанных на машинах Сети, — хранятся резервные копии личностей ваших дочурок. Я нашел это в памяти Косички. Он — он один! — мог бы вернуть им сознание в полном объеме, сделать их прежними, но он отрекся от вас. Вот вся цена его заботы и любви.
— А зачем возвращать им рассудок? — упавшим голосом ответила Чара. — Мы обречены. Зачем вспоминать, чтобы все потерять?.. Какой в этом смысл?
— Смысл есть. Готовится приказ, разрешающий проекту взять всех киборгов с ЦФ-5 и ЦФ-6. Я гарантирую им сохранение личности.
— Вы потеряли чувство реальности, мистер Хармон, — пожала плечами Чара. — Весь Город знает, что ваш проект вот-вот развалится.
— Скорее вы развалитесь от старости, мадам. Город знает лишь то, что ему преподносят СМИ, а я знаю кое-что иное. — Хиллари оглянулся на автомат. — Команда — поместить в камеру.
— Э… постойте! Погодите! — Чара застучала ногой в дверь, но плита уже встала на место, наглухо отсекая ее от коридора.
* * *
Стеллажи, полки. Светло-серые стены, светло-серые столбики колонн. Зал совершенно пуст, стены аккуратно разграфлены стеллажами на высокие прямоугольники — это словно разлинованные таблицы на бумаге.
В центре зала — широкий рабочий стол из полированного мореного дуба. В кресле, изогнутом, как скрипичный ключ, человек в черном сосредоточенно разглядывает в большую лупу коллекцию бабочек и жуков. Он берет планшеты, где, вдавленные в белый пористый материал, окантованный синей, коричневой или черной каймой, навеки застыли, раскинув крылья, огромные великолепные бабочки. Человек в черном берет планшет за планшетом и внимательно изучает бархатистые тельца бабочек, затейливые силуэты их крыльев с прихотливыми вырезами; крылья переливаются перламутром, вспыхивают простым и элегантным узором. За ними приходит очередь жуков. Маленькие, средние, крупные панцирные существа с лаковыми жесткими усами и грозными рогами аккуратно пришпилены булавками; под каждым — ровная этикетка. Их здесь тысячи, и нет им счета. Черные жуки; жуки, сверкающие, как изумруды; жуки, горящие как гранаты; жуки с длинными усами, уложенными вдоль тела; жуки с мощными жвалами, перемалывающими дерево в труху, выедающие ходы в антикварных креслах и пугающие хозяев мерным тикающем звуком, — «часы смерти»; жуки-могильщики с багряными пятнами, устраивающие погребение мелким зверюшкам. Все собраны, умерщвлены и разобраны по ранжиру.
Человек в черном всматривается в рисунок надкрылий, читает этикетки с мудреными латинскими названиями. Как переливаются и чередуются цвета и пятна, как совершенны формы… Только глаза этих созданий ввалились и потемнели — никто не придумал, как сохранить живой блеск глаз, их сочный цвет и прозрачность драгоценной влаги после смерти. Это досадно человеку в глухом черном сюртуке, но для него главное — чтобы все экспонаты были чинно разложены по коробочкам, чтобы ни одна ячейка не была пропущена, чтобы все соответствовало своему номеру и месту в каталоге.
Если он видит где-то незаполненное место, он очень сильно огорчается, так сильно, что теряет сон, покой и аппетит. Он платит деньги, экипирует команду и отправляет искателей в дикие непроходимые джунгли. Преодолевая реки, заросли, трясины, выбиваясь из сил, они ловят желтую бабочку с синим опаловым рисунком, которая пьет трупную жидкость, — и так, чтобы ни одна чешуйка не упала с ее изящных крылышек, доставляют ее в этот беззвучно тихий зал. Крылья ее впечатывают в белый пенопласт, и человек в черном успокаивается. На время…
У него есть все. Полное собрание птичьих яиц с омертвевшими зародышами — некоторые из них были последними из вида. Набитые шкурки ящериц, когда-то веселых, непоседливых и шустрых. Монеты исчезнувших народов и правительств. Собранные из черепков изумительные расписные вазы. Шкуры и чучела вымерших животных. Полное собрание костей динозавров в ящиках с номерками и бирками. Перо нелетающей птицы. Скелеты из разных гробниц, чьи кости и зубы перемешались с бусами. Мумии из древних захоронений — легкие, высохшие; одни присыпаны красной охрой, другие скорчены в больших сосудах, третьи завернуты в пелены, как дети, которым не суждено родиться. Прекрасная коллекция драгоценных кристаллов, геометрически правильных, первородно-чистых, навечно замерших в момент творения и с тех пор хранящих форму естественной огранки.
Когда человеку в черном сюртуке надоедают жуки, он изучает чучела или камни.
Все расписано, раз и навсегда разложено по полкам стеллажей, все линии которых параллельны или перпендикулярны друг другу.
Куда бы ни скользнул взгляд — везде он видит монотонное пересечение горизонталей и вертикалей под единственно дозволенным прямым углом.
Окон здесь нет.
Замер маятник времени. История остановилась…
А где-то далеко светит яркое солнце и бушует жизнь. Все в ней переплетено, странно, сложно; в ней нет прямых углов, простых чисел и решений. В разогретом мареве звенит птичья трель и первая бабочка летит неровным, ломким движением, пытаясь преодолеть свежую струю ветра. Деревья сплетаются в небе гибкими ветвями, а под землей бугрятся, сцепляясь, корни. Все ярко, живо, неправильно…
