— Как удивительно, что эту пещеру нашла именно я… — прошептала Марина.
— Так должно было случиться. На это есть намек и в записях Маритимуса. Перед смертью он ходил к знаменитой предсказательнице и спрашивал ее: «Найдутся ли сокровища, спрятанные моим дедом в далекой земле?» И она ответила: «Найдутся через много веков. Твой далекий потомок найдет их с помощью морской девы». Он подумал, что морская дева — понтийская русалка, в существование которых верили многие моряки. Но теперь-то я знаю, что слова «морская дева» могут относиться к твоему имени.
— Ты прочел эти записи и сразу поверил им? Решил ехать в Таврику за сокровищами?
— Нельзя сказать, чтоб я так уж сильно поверил в эту немыслимую историю. Но она не давала мне покоя. Я слышал рассказы генуэзских моряков о далекой Таврике, где в горах много пещер, священных родников и древних храмов. И что-то подсказывало мне, что повесть Маритимуса правдива, хоть и кажется сказкой. Ведь недаром легенда об этом предке передавалась в нашем роду из поколения в поколение. Я спрятал записи в тайник и решил при первой же возможности отправиться в Таврику и попытать счастья. Но прежде надо было съездить в Геную, отдать долг Джаноне дель Боско. И может быть, заручиться его поддержкой. Однако тут новое горе свалилось на меня: умерла Примавера. От ее старой служанки я узнал, что сестра умерла не своей смертью; ее убил Густаво, ожесточенный тем, что она не проявляла к нему любви и покорности. Я поклялся себе, что не уеду из Рима, пока не отомщу злодею. Ночью я подстерег Густаво, когда он возвращался из одного разгульного притона, и набросился на него с оружием. Наш поединок длился недолго, потому что ярость и боль за сестру удваивали мои силы. Враг был убит, Примавера отомщена, но для меня начались новые бедствия. Оказалось, что братья Одерико, подстрекаемые Чечилией, приехали вместе с ней в Рим и начали тайно следить за мной. Они видели, что я убил Густаво, и пригрозили выдать меня властям. За убийство этого чиновного негодяя, друга префекта, мне грозила тюрьма, пытка и смертный приговор. Я оказался перед выбором: женитьба на Чечилии или позорная казнь. Сначала я пытался как-то договориться с Одерико, но они и тут обхитрили меня, подпоив вином, в которое было что-то подмешано. После этого застолья венчание с Чечилией прошло для меня как в тумане. Но утром, проснувшись и увидев, что лежу с ней в одной постели, я опомнился и, пока Чечилия еще спала, бежал через окно. В то же утро я помчался в Геную и хотел снова обратиться за помощью к Джаноне дель Боско, но его в городе не оказалось. Теперь я думаю, что это было даже к лучшему, потому что вряд ли генуэзский чиновник захотел бы из-за меня ссориться с префектом Рима. Но тогда я готов был рассказать Джаноне всю правду, и его отсутствие меня весьма огорчило. Свой долг ему я отдал через его секретаря, а сам тут же устремился в порт, где, на мое счастье, большой купеческий корабль готовился отплыть в Кафу. Все это я проделал очень быстро и тайно, так что никто из моих генуэзских знакомых не видел меня и не мог сообщить Одерико, куда я делся. Оказавшись в Таврике, я стал искать способ подобраться к загадочной пещере. Узнав, что недалеко в горах живет отшельник Симоне, я через его сына познакомился с ним и прикинулся мистиком, который ищет таврийские места силы. Ну а дальше ты знаешь… — Донато нахмурился и замолчал.
Молчала и Марина, потрясенная его рассказом. Потом, преодолев смятение мыслей и чувств, она обратилась к нему с горьким упреком:
— Ты, наверное, хочешь, чтобы я посочувствовала твоим бедствиям. А сам-то ты меня жалел, когда обманом влез мне в душу? Я ведь думала, ты ищешь какие-то духовные сокровища, реликвии, а тебе просто хотелось добраться до золота и драгоценностей. Для того я и была нужна. Потому-то ты целовал меня и делал вид, что влюблен. И я, как дура, тебе поверила. А оказывается, у тебя не было никаких чувств, одна корысть!
Она чуть не заплакала и отвернулась от Донато. А он, преодолевая сопротивление девушки, взял ее за плечи и строго, как ребенку, сказал:
— Ты обещала спокойно выслушать меня до конца, а вместо этого фыркаешь и набрасываешься с упреками. Подумай сама: если бы у меня действительно не было к тебе никаких чувств, разве я сейчас открыл бы тебе всю правду? Нет, я играл бы с тобой до конца, не пожалел бы твоей чистоты и твоего сердца. А после того, как ты привела бы меня к сокровищам, я бы тебя хладнокровно бросил. Вот как поступил бы человек, у которого на уме одна корысть.
— Кто знает… — пробормотала Марина. — Может, ты хитрей, чем я думала.
— Да не в хитрости дело! Просто я полюбил тебя! Полюбил по-настоящему, потому и не хотел больше тискать тебя по углам, целовать украдкой и соблазнять, словно глупую простушку. Когда мужчина всей душой любит женщину, она для него — святыня, а не предмет вожделения. Это я понял лишь теперь, полюбив тебя. И еще понял, что раньше никого не любил, а только желал.
Марина вспомнила чувственную сцену в Сугдее, когда Донато обнажил и целовал ей грудь. Даже тогда, хоть она и хотела верить в его любовь, тревожное сомнение закралось в ее душу. Теперь же Марина отчетливо поняла, что те грубовато-откровенные ласки Донато отнюдь не были доказательством настоящей любви, в то время как его нынешняя сдержанность могла свидетельствовать о более серьезных и возвышенных чувствах.
Ей захотелось не то позлить Донато, не то проверить искренность его признаний, и она не без лукавства спросила:
— А что ты сделаешь, если я вовсе не покажу тебе пещеру с сокровищами? Да еще и расскажу все отцу Панкратию или кому-то другому?
В его глазах заблестели искры не то удивления, не то гнева, и Марина, невольно отступив на шаг, воскликнула:
— Наверное, ты сейчас готов убить меня прямо на этом месте!
— Какая ты еще маленькая дурочка. — Донато вздохнул и покачал головой. — Я рассказал тебе о сокровищах потому, что верю тебе, верю в твою любовь. А ты сейчас пытаешься со мной играть, проверяешь мои чувства. Но я сто раз готов повторить, что люблю тебя! Люблю не ради корысти! Люблю, хоть и не имею на это права!
Он порывисто обнял Марину и долгим, страстным поцелуем приник к ее губам.
— Зачем ты так со мной?.. — она слегка задохнулась. — Теперь я уже не пойму: твои поцелуи искренни или это снова притворство?
— Какое притворство? — в низком хрипловатом голосе Донато прозвучала боль. — Да я с ума схожу по тебе, но должен сдерживаться!
Горящий взгляд его черных глаз, казалось, мог обжечь, а руки могучим кольцом сжимали хрупкий стан Марины.
— Отпусти меня… — прошептала она чуть слышно, но не отодвинулась, а положила голову ему на грудь. — Все равно у нас с тобой нет будущего. Не судьба.
