ладно? Отпусти, я пойду за тобой в комнату, и всё… всё, слышишь, всё сама сделаю. Любое желание: минет, анал, вообще всё, только перестань… прошу…
Я шептала, выкрикивала, говорила, плакала и билась. А он выкручивал мои руки, лежа на мне. И слушал с наслаждением, как любимую песню на репите. Именно из-за этого я и замолчала.
Не поможет.
Ему нравится всё это. Не знаю, наркотики ли так кардинально изменили Алексея, или он и трезвым играл со мной в джентльмена, развлекаясь, но сейчас передо мной зверь. И он откровенно кайфует.
Что мне сделать? Что я вообще могу сделать?
Не знаю. Не соображаю.
Может, не делать ничего? Я уже выдохлась, расслабилась, он все равно сильнее, и меня никто не спасет. На мои крики не реагировали, всем плевать, как обычно. Меня здесь могут разделать, или в кислоте растворить, но кто я такая? Да никто! Никому не нужная девка. Дианка только расстроится, если я не появлюсь дома. Мать не станет подавать никаких заявлений, отчим тоже, Рус… Рус умный, и послал меня куда подальше. Никто даже не узнает, если меня не станет, если он захочет поиграть до конца.
А он захочет. По глазам вижу — не выпустит живой. Сейчас вижу.
Нужно разозлиться, мне нужны силы, но тело ватное, безысходность трансформировалась в отупение, и мне как-то резко стало плевать.
— Эй, блядь, — он потряс меня за плечи, — заснула?
Хлопаю глазами, а тело почти не слушается меня. Его — слушается, трясется холодцом из-за этой встряски. Но одна радость — Алексей недоволен моим смирением.
Встал, скривив губы, поднялся с моего тела, и снова потащил куда-то за волосы.
Ну нет! Не могу! Пусть всё закончится сейчас, чем после насилия!
Мы у входа в спальню. В полной тишине, собрав все силы, плюнув на боль, равную снятию скальпа, я дернулась, и толкнула мужчину в спину руками и подставила подножку.
Всё случилось за секунду. Только что мне было невыносимо больно от хватки Алексея за мои волосы. И вот он уже отпустил их, и свалился лицом на пол.
На дверном косяке, об который мужчина ударился головой из-за моего толчка, небольшая красная полоска. Как от крови.
И она же расползается по полу. Не как в фильмах показывают, не огромной лужей. Небольшой, она льется из виска или из уха. Густая, почти черная.
В ужасе я склонилась над Алексеем, и закрыла лицо ладонями. Потому что увидела в этой лужице свое отражение.
Как в зеркале.
* * *
— Хватит, — прошептала я.
У Алексея снова звонит телефон. В третий раз. На его смартфоне на звонок установлена не стандартная мелодия, как это сейчас принято, а играет песня «Дойчланд» группы Раммштайн. Раньше я любила эту песню, а сейчас ненавижу.
— Хватит…
Телефон замолчал. Я снова побрела к мужскому телу. Кровью пахнет. И лужа крови… я думала что она не похожа на те огромные, которые демонстрируют нам с экранов? Нет, очень похожа. Теперь. Потому что это уже не маленькое черное зеркало, а лужа крови.
И она пахнет.
Здесь вообще пахнет неприятно. А окна не открываются, установлена сплит-система.
Прижала пальцы к мужской шее, отгоняя от себя тошноту, и… ничего. Снова. Он мертвый. Я сразу это поняла, но все еще надеюсь на чудо, и подхожу к Алексею из раза в раз. А затем отбегаю. Накрывает лютейшим страхом, почти до визга — я убила его! Господи, я человека убила!
— Убила, убила, убила, — повторяю зачем-то.
Снова опустилась на диван, отвернувшись от тела.
Телефон в комнате есть. Можно вызвать полицию, скорую. Даже нужно. Или нет? Нужно же? Да или нет?
Телефон снова зазвонил. Чертов «Дойчланд».
— Хватит, — зажала уши ладонями, согнулась, спрятав голову, и не выдержала. Метнулась к одежде, и начала натягивать ее на себя. На минуту стало легче — в этом проститутском наряде я чувствую себя менее грязной, чем голая.
Менее убийцей.
— Может, живой, все же? — прошептала, и в четвертый раз пошла ко входу в спальню.
Лежит. Не шевелится. Не дышит, но тело теплое. Как быстро он должен остыть? Может, это не смерть, а сильная травма?
Еще и эта кровь! Меня сейчас стошнит!
Я перевернула Алексея на спину с большим трудом, он неповоротлив, и… стал холоднее. Рука моя ходит ходуном, но я пересилила себя и приблизила ладонь к его носу. Ничего. Не дышит. И сердце не бьется, пульса тоже нет. Крови слишком много вытекло.
Он ударился виском.
И он мертв, пора это признать.
Я его убила.
Я.
— Господи, — завыла тихо, уже не сбегая от лежащего передо мной мужчины, — что делать? Что мне делать-то?
Уперлась ладонями в пол рядом с телом, не могу подняться. Может, лечь рядом, и умереть?
Я виновата или нет? Я же защищалась! Нужно позвонить в полицию, объяснить им, может, поверят. Есть же процедуры, криминалисты пусть работают, я… я не виновата!
Наверное.
Но чувствую я себя убийцей. Каким бы он ни был — я его убила, пусть и не планировала этого.
Мои ладони в крови. Все же, испачкалась. Села рядом, привалилась к стене спиной, и дала себе еще минуту, чтобы подумать. Хотя я в безвыходной ситуации. Даже если бы мы были за городом в хижине, я бы не стала прятать тело. Просто не смогла бы.
Еще одно табу.
В младших классах мы с подругой, с которой ходили в школу и обратно, узнали, что существует смерть. Убийства. Криминальную Россию посмотрели. И обе ужасались, обе не понимали, как же может человек жить дальше, лишив жизни другого человека! С детским непониманием это обсуждали. Этот разговор был один раз, мы часто обсуждали всякое-разное, как и все дети, но сейчас почему-то вспомнился тот далекий момент.
Я не изменилась с того дня, когда мне было восемь, и я шла в школу с одноклассницей, болтая про убийц. Это клеймо. После этого как дальше жить? Как спать? Как по утрам просыпаться? Как сестре волосы плести этими самыми руками, которые сейчас в крови? И ведь не обвинить никого, я сама сюда пришла, и сама всё сделала.
Сама.
Меня посадят. Не станет полиция меня выгораживать, для таких как я не работает презумпция невиновности. Сяду, и надолго.
— Нужно вызвать полицию, — пробормотала я, и даже поднялась на ноги.
Дошла до дивана, и села. А затем легла, свернувшись калачиком. Мне нужна еще минута, прежде
