Гарольд придвинул стул вплотную к кровати и взял в свои руки ту ладонь, на которую сестра не опиралась.
– Надеюсь, для похорон у тебя найдется более уместный наряд.
– Конечно. Это я могла бы надеть на торжество коронации.
– Чьей?
Эдит надула полные губы.
– Бог решит.
– Бог не станет в это вмешиваться!
Эдит втянула в себя воздух.
– Ты слишком заносчив, Гарольд. Ты искушаешь судьбу подобными речами.
Он пожал плечами.
– Ладно, перейдем к делу. Что посулил тебе герцог Вильгельм?
– Дворец королевы Эммы в Винчестере и собственный двор.
– Я могу дать тебе больше.
– Что именно?
– Настоящего мужа.
Она вздохнула не без горечи, повернулась на спину, маленькие груди поднялись и опали, темные соски на миг проступили сквозь тонкий шелк.
– Ты еще можешь родить ребенка...
– Во всяком случае, любиться я еще могу, и я бы предпочла нормального мужа, которому нет нужды втыкать чужой член себе в задницу, но если бы только это мне и требовалось, я бы нашла, с кем поблудить.
– Я дам тебе короля.
– Какого короля?
– Ирландского. Там, на юге, правят наши родичи даны. Я бывал в тех краях, ты же знаешь. Там люди изысканнее, они лучше разбираются в золоте и драгоценных камнях, их певцы и музыканты гораздо искуснее наших. Все, что ты любишь. Так далеко на запад нормандцы не заберутся.
– И тем самым ты избавишься от меня, верно?
– Да нет же. Я приеду в гости, когда все уладится.
Теперь он сжимал в своих руках обе ладони сестры, касался мягкого теплого свода ее живота.
– Так что же тебе от меня надо? – спросила она.
Наклонившись, он зашептал ей в ухо. Эдит вздрогнула, когда усы Гарольда коснулись ее лица, и крепче сжала его руки.
– Да, – прошептала она, – да, я сделаю это, хорошо.
Он выпрямился, и улыбка заиграла на лице. Эдит посмотрела на брата в упор, на его сине-зеленые глаза, копну темных, начавших седеть волос, крепкую шею, широкие плечи. Выпустив его руки, королева засунула обе ладони ему под куртку, провела по бокам от талии до плеч, завела руки брату за спину, коснулась лопаток, радуясь железным мышцам и твердым, как камень, костям. Она притянула Гарольда к себе.
– Двадцать лет назад ты был у меня первым. По правде говоря, ты был единственным – настоящим...
– Я думал, отец...
– Это было в четырнадцать лет, он заставил меня. А ты, после того, как был со мной, ты отдал меня этому порченому монаху, этому содомиту... я хочу тебя снова, Гарольд. Удели мне частичку себя, и я сделаю тебя королем Англии.
Уолт, стоявший у входа в альков, оглядел зал, от ближайших к нему теней до светлого проема вдали, спрашивая себя, слышал ли кто этот вопль, и если слышал, мог ли принять его за плач женщины, скорбящей по умирающему мужу? Какой-нибудь монах мог и ошибиться, но настоящий мужчина сразу бы понял, в чем дело...
Сам он относился к происходящему спокойно, даже с сочувствием. По закону кровосмешение каралось продажей в рабство, но по всей стране такие сношения были обычным делом, они укрепляли родственные узы, а родство – основа всего общественного здания. Старинные боги только этим и занимались. Он подумал, что сказала бы по этому поводу другая Эдит, Эдит Лебединая Шея, и сразу же отмахнулся от этой мысли. Не его это дело.
За час до рассвета Гарольд раздвинул занавеси, обхватил Уолта за плечи и отвел его к большим дверям.
– Оставайся здесь, пока король не умрет, – приказал он. – Посмотри, что произойдет, а потом мчись в Уолтхэм, словно вспугнутая ворона, – мне нужно узнать обо всем как можно быстрее.
Хлопнул Уолта по плечу, прошел через зал и скрылся. Уолт прислонился к деревянному косяку двери и принялся ждать, гадая, долго ли ему еще терпеть завывание монахов и собирается ли кто-нибудь из собравшихся в зале нынче завтракать.
Фрейлины возвратились. Мальчик принес поднос с едой – вареные яйца, ржаной хлеб, парное молоко. Уолт попросил накормить и его, но паж возразил, что яйца предназначены только для женщин и больных. Он сбегал куда-то и принес еще хлеба с тонкими ломтиками красной копченой говядины и чашу эля. Уолт поинтересовался, какая нынче погода, мальчик ответил, что снегопад продолжается, но не слишком сильный, дороги не заметет. Он обещал присмотреть, чтобы лошадку Уолта накормили и напоили, прежде чем подседлать.
Через четыре часа после рассвета, когда монахи пели службу третьего часа, вокруг кровати, где лежал король, началось какое-то движение. Мальчик-прислужник сорвался с места, второпях наступил на полу своей одежды и упал. Уолт первым подскочил к нему, поднял его на ноги и шепотом спросил:
– Что случилось?
– Король. Он уже хрипит.
Мальчик ринулся бежать дальше, но занавес уже раздвинулся – одна из дам, состоявших при королеве, не спускала с него глаз, – и вышла королева Эдит, подметая пол треном длинного черного платья, отделанного горностаем. Волосы ее были убраны траурными лентами также с каймой из горностая. Королева быстро, с высоко поднятой головой, прошла через зал, ее худощавое тело казалось воплощением королевского достоинства. Монахи расступились перед ней, как море перед Моисеем. Эдит взошла по лестнице, опустилась на колени у ложа умирающего, приложила ухо к его губам.
В горле у Эдуарда что-то заскрипело, словно сухая ветка на ветру, пузырек слюны вылетел изо рта и тут же лопнул. Король выпустил газы. Король умер.
Королева Эдит поднялась, распрямилась во весь рост, посмотрела вниз, в зал, и промолвила громким, отчетливым голосом – он раздался сверху, точно звук трубы:
– Супруг мой, король, умер. – Она набрала в грудь побольше воздуха и продолжала: – Вот его последние слова: «Предсказываю: выбор Витана падет на Гарольда Годвинсона. За него мой голос»[72].
Когда королева произносила эти слова, ее окружало сияние, которого никто не замечал прежде, во все двадцать с лишним лет ее замужества. Этой женщине вдовство было к лицу.
Глава тридцать восьмая
На следующий день, шестого января 1066 года, в день Крещения Господня, в день, когда Он явлен был трем волхвам и всему миру, Гарольд Годвинсон, эрл Уэссекса, был явлен своему народу в качестве короля.
Но прежде, чем избирать нового короля, нужно было избавиться от старого. Рано утром, как только собрались все имевшие право заседать в Витане, западные двери широко распахнулись, и тело Исповедника на высоко поднятых носилках вынесли в каменный зал, на холодный воздух. Дыхание смешивалось с дымом благовоний, впереди несли крест, окутанный черной тканью, монахи пели «Requiescat in Aetemum»[73]. Члены Витана обнажили головы, кое-кто опустился на колени, а затем все последовали в траурной процессии за королевой Эдит, надевшей свою серебряную корону с чередовавшимися жемчужными крестами и сапфирами. Они перешли в центральную часть зала. Эдит остановилась, закрывая лицо тонкой вуалью из расшитого шелка, слегка покачнулась, но Гарольд поспешно подхватил сестру и остаток пути прошел рядом с ней.
У часовни они свернули вправо, прошли через северный придел храма и приблизились к главному алтарю. Распятие еще не было отделено ширмой, окна не успели застеклить, здесь царил холод, хотя в церковь порой заглядывали яркие лучи солнца. Ряд камней извлекли из свежей кладки, вырыли продолговатую яму в намытой Темзой земле – король ляжет в могилу под плитами собора.
Заупокойную мессу служил Элдред, архиепископ Йоркский.
Члены Витана, почти сто человек, стояли вокруг могилы. Одни, озябнув, потихоньку переминались с ноги на ногу, другие кашляли или чихали, наиболее невоспитанные зевали и сплевывали – им было скучно, и те, кто еще не видел новый собор, разбрелись по сторонам поглазеть на его чудеса.
Наконец служба закончилась. Один из слуг снял с головы Исповедника корону, пряди седых волос на миг поднялись от легкого дуновения ветерка. Другой слуга снял с груди короля золотой крест, инкрустированный дорогими камнями, и заменил его деревянным, третий с большим трудом стащил с распухшего безымянного пальца королевский перстень с гигантским сапфиром.
Тело на черных кожаных ремнях опустили в могилу. Королева выступила вперед и бросила в могилу пучок бессмертников, перевитых веточкой розмарина.
– Нежнейшее – нежнейшему, – молвила она. – Спи с миром![74] – и отвернулась, промокая глаза платком.
Едва отзвучало последнее «аминь», все чуть ли не бегом устремились в южный придел, где уже были расставлены столы, скамьи и стулья.
Архиепископ Элдред уселся в большое кресло во главе стола и призвал собравшихся к порядку.
– Король умер, – провозгласил он, – и нам, членам Витана Англии, подобает избрать нового короля. Кто выскажется первым? Гарольд, сын Годвина! От имени короля ты правил этой страной и защищал ее более десяти лет. Тебе слово.
