— Бабушка, а Конец Света — это уже сейчас?
— Знаешь, Серёженька, я столько разных эпох пережила, и всегда были и лжепророки, и беды, и напасти…
— А чего не было?
— А ты уж и сам подметил. Мерзости запустения… Мерзость запустения всё больше, как чёрная воронка, втягивает людей. Понимаешь?
— Как чёрная воронка? Как чёрная дыра? Я в мультике смотрел, как космонавтов засасывала чёрная дыра…
— Почти так, — улыбнулась Галина Петровна. — Только разница в том, что некоторые хотят, чтобы их засосало, а некоторые не хотят бороться, чтобы их не засосало…
Михаил Давыдович между тем снова начал читать. Сначала бормотал себе под нос, затем всё громче и громче. Все снова замолчали. Пантелей вышел на крыльцо.
Улица встретила всё тем же недвижимым мраком, в котором, казалось, безвозвратно утонули звуки. Ан нет. Где-то на соседних улицах послышался гул двигателя автомобиля. Но и он стих. Пантелей вспомнил тихие ночи в деревне, куда он ездил на практику. Настолько тихие и настолько безмятежные, что ночь представлялась пушистой чёрной кошкой, а звёзды высевались в небе пучками созвездий, как бисеринки. И та ночь дышала. Дышала вкрадчиво и ровно полынным духом, ароматом лугов, набираясь сил к завтрашнему дню.
Пантелей приехал в деревню на практику по собственному желанию. Так ему посоветовал завкафедрой. Мол, на современной аппаратуре да на анализах все могут, а ты попробуй, как в девятнадцатом веке — на глаз, на слух, на опыт… Такие врачи — на вес золота. Компьютерная томография только подтверждает их диагнозы. И Пантелей поехал.
Деревня оказалась тихой, потому что все, кто пил, уже спились до смерти, и даже поминать их на кладбище было некому. Олигархов, фермеров и бизнесменов этот забытый уголок, к которому вёл размываемый дождями просёлок, не интересовал. Как не интересовал он и районную администрацию. Вот и доживали в нём свои дни старики и старухи, женщины, похоронившие мужей, павших в битве за рыночные реформы, занятная и приветливая детвора возле них, и выжившие, работящие, но не чающие никакого просветления в своей жизни мужики. Жили огородами, лесом, рекой и подачками от районного и федерального начальства. Зато ночи здесь были удивительно спокойные: без пьяного мата, без треска мотоциклов, без визга тормозов, без очереди к ночному ларьку, без пульсирующего баса дискотеки и снующей по улицам молодёжи с какой-то первородной, первобытной агрессией на лицах. Молодёжи почти не было… Зато ночи были настоящие. Такие, какие дал человеку Господь Бог. Как в русских сказках, где месяц-рожок, где ветер-дружок. И собаки не выли и не лаяли, словно наслаждаясь этой мягкой тишиной. Даже трассы самолётов пролегали где-то вдали. И только ртутные капельки спутников напоминали, что где-то есть несущаяся в пропасть цивилизация.
Вспоминая те ночи, Пантелей вдруг подумал о том, что сейчас согласился бы жить на окраине такой деревни. Бегать сквозь такую ночь принимать роды или сбивать температуру малышу, а потом возвращаться с чувством выполненного долга и дышать… дышать… дышать… распахнутым до самого чрева вселенной небом. Или просидеть на крыльце до первых петухов, чтобы увидеть ненадоедающее чудо рассвета.
— Господи, ну почему же люди делают друг другу зло, почему одни хотят больше других и почему даже добрые принимают их правила игры? — задал свой детский вопрос Пантелей в сторону, где должно было быть небо.
7
В первое утро, когда Тимур начал осознавать всё происходящее, он даже порадовался. На улице стоят сотни машин — бери любую и езжай, куда глаза глядят. В магазинах и кафе можно взять, опять же, всё, на что упадёт взгляд. Он сначала так и поступил: вырядился в дорогущий костюм из бутика, прихватил оттуда кожаную куртку престижной марки, нацепил на руку золотые часы Ролекс, но когда вышел на улицу, понял, что никому это теперь не нужно. Даже ему самому. Странное это было чувство — всё, что ещё вчера казалось ценностью, сегодня абсолютно теряло смысл. Ещё вчера они с братом мечтали заработать миллионы и построить по домику на берегу Каспия, а то и Средиземного моря, а сегодня он бродил по торговой базе, которая частично принадлежала брату, не находя ни единой души, крутил в руках бесполезный мобильный телефон и даже не испытывал тревоги, потому что и она потеряла смысл.
— Селим! — позвал он брата, открыв дверь арочного склада, и по эху понял, что его здесь нет, что здесь вообще никого нет. Ни склочных азербайджанцев, ни молчаливых чеченцев, ни энергичных хохлов, ни «принеси-подай» таджиков, ни русских продавщиц и бухгалтеров.
И город был таким же пустым. Пока не ударил колокол.
Когда пришлось выбирать между быстро растущей армией Садальского и какой-то странной группой Никонова, Тимур даже не раздумывал. Он внутренне почувствовал правоту Никонова, Макара, мятущегося Эньлая и этого взрослого ребёнка Пантелея. В молодости он один раз уже ошибся. Ушёл в лес, взяв в руки оружие, и неизвестно, что бы с ним было дальше, если бы старший брат Селим не нашёл его там и не вывел оттуда, не увёз подальше на север, куда вряд ли могли дотянуться лесные друзья. Теперь он вспоминал этих напыщенных толкователей Корана, вкрадчиво называвших его «братом», с пониманием того, что просто-напросто стал марионеткой в чьих-то руках. Селим не был силён в исламе, он просто спросил: твой брат я или они? И Тимур вспомнил, как в детстве старший брат всегда приходил ему на помощь, как они держались друг друга… «Я не знаю ни одного человека, который добился бы чего-нибудь, кроме презрения, убивая людей», — сказал Селим. «Я плохо знаю Коран, но думаю, что Всевышний создал разных людей не просто так. И Он их создавал не для того, чтобы кто-нибудь от Его имени убивал их. Знаешь, что сказал Расул Гамзатов? Нет? Он сказал: мы вошли в Россию не добровольно, и добровольно из неё не выйдем». Больше у него аргументов не было, старший брат повернулся и пошёл. Тимур пошёл следом, как в детстве, когда мама звала их с улицы.
И сейчас Тимур был уверен, что Селим встал бы на сторону именно этих людей. Садальский напомнил Тимуру тех замшелых чиновников со стеклянными глазами, которые лгали народу так, что сами верили в собственную ложь. Такие люди вызывали два желания: плюнуть и уйти.
Тимур смотрел в окно, в этот замороженный сумрак и не боялся схлопотать пулю. Он и раньше не особо чего-либо боялся, а теперь страха не было совсем. Зато было большое желание совершить что-нибудь хорошее для людей, которые его окружали. Просто так. Без наград и последующего уважения. Просто потому, что они пусть и разные, но всё же добрые люди. Они не станут вырывать кусок хлеба друг у друга… Те, которые с Садальским, — станут. А сам он постарается отобрать всё, до чего достанут его руки.
Тимур улыбался своим мыслям, воспоминаниям, и, словно услышав его внутренний голос, к нему подошёл Никонов:
— Надо совершить подвиг, — сказал он, чем нисколько Тимура не удивил.
— Когда надо? — вскинул ломаную чёрную бровь Тимур.
— Чем быстрее, тем он будет эффективнее. Я прошёлся тут по улице. Они даже разведку, наблюдение ещё не выставили. Посты. Значит, вояк с головой у них нет. Припрутся всем скопом, максимум до чего допрут — окружить здание со всех сторон. И пока они этого не сделали, людей надо по-тихому вывезти. Там на соседней улице стоит большой автобус. Больше, чем наш. Думаю, сможем погрузить почти всех. Ты умеешь водить автобус?
— Э-э, — наигранно обиделся Тимур, — я фуру водил. Танк уведу, если надо.
— Мы нашли переход по подвалу в морг…
— В морг? — скривил лицо Тимур.
— В морг. С твоего торца его видно. Вон, — Олег указал рукой, — здание в углу, там же судебно-медицинская экспертиза была… В общем, если из него выйти, то сразу на соседнюю улицу, минуя больничный парк. Врубаешься?
— Обижаешь.
— Мы останемся. Я, Эньлай, Макар… ну, может, ещё кто-то… В общем, мы будем оборонять то, чего нет. А ты вывози людей и Пантелея.
— Куда вывозить?
— Вывези за город, а дальше… — Олег задумался, покусывая губы, потом решился и сказал: — Макар считает, что он сам дорогу найдёт.
— А вы?
— А мы догоним, если получится.
— Э?! — возмутился Тимур. — Значит, вы тут воевать останетесь, а я поеду инвалидов вывозить?
— И я не согласен, чтобы из-за меня кто-то оставался, — за спиной Никонова неожиданно появился Пантелей, — если им нужен я, то я пойду к ним.
— У-м-м-гы-м… — буквально простонал что-то невнятное Никонов. — Пойми, — обратился он к Пантелею, — ну приведут тебя к Садальскому, он скажет: твори для меня чудеса, а ты начнёшь ему объяснять, что чудес по заказу не бывает, а он не поймёт… А дальше…
— Дальше ему не рассказывай, — быстрее понял Тимур, — Пантелей, ты говоришь — ты им нужен. Ты вниз спустись! Там действительно те, кому ты нужен. Они без тебя не смогут. Ты же… это… клятву Гиппократа говорил…
Пантелей заметно растерялся.
— Надо ехать, — поддержал Никонов.
