– Да за что же, господи, наказанье это! Чего ты ревёшь-то? Через два дня замуж идти, а она…
– Не пойду я никуда! Ни за кого! - рыдания стали ещё отчаяннее. - Нужен он мне, этот Федька! Что я с ним делать буду?
– Так ведь сама ж хотела, дура!
– Хотела! А теперь не хочу! Сгори они все, никого не хочу! Где Илья?!
– Да где же я его тебе возьму! - завопила Стешка. - Ума лишилась, мать моя?
Вон воды выпей, облейся, а то сейчас на твои вопли весь дом сбежится!
Хочешь, чтоб Яков Васильич тебя, как куль рогожный, связал и в таком виде под венец доставил? Что ему будет, Илье твоему? С бабой своей наверняка милуется. Говорила я тебе, что он к баташевской горничной бегает?!
Ни стыда ни совести у цыгана, а ты по нему панихиду служишь. Да стоит ли он, кобель!..
– Замолчи, - вдруг сказала Настя, приподнимаясь.
Стешка умолкла, прислушалась. Снизу донёсся хлопок двери, голоса.
– Митро пришёл!
Настя вскочила. Торопливо черпнула воды из ковша, протёрла лицо и бросилась из комнаты.
С одного взгляда было заметно, что Митро к разговорам не расположен.
Мрачный, как туча, он стоял возле рояля и тянул вино прямо из бутылки. Настя, вбежав в залу, остановилась на пороге, вопросительно взглянула на брата.
– Чего ты, Настька? - из-за бутылки невнятно спросил Митро.
– Где ты был? - с трудом переводя дыхание, спросила Настя.
– По делам. - Он поставил бутылку на рояль, пожал плечами. - А что?
Стряслось что-нибудь?
– Нет… ничего… - Настя улыбнулась, попытавшись принять непринуждённый вид. Митро недоверчиво смотрел на неё.
– Да что с тобой?
– Ничего… Право, ничего. - Настя села на стул, взяла на колени гитару, пробежалась пальцами по ладам. Небрежно спросила: - Варьки Смоляковой не видал?
– Нет. - Узкие глаза Митро глядели в упор. - А зачем она тебе?
– Ну, как же? Платье моё крепжоржет забрала - выкройку снять и не отдаёт. - Из-под пальцев Насти вызванивала весёлая мелодия. - В чём я сегодня вечером выйду? Что за мода - невесть куда на три дня пропадать?
Полгода в хоре, а всё как дикие…
Митро пробурчал что-то, снова взялся за бутылку. Настя следила за ним из-под полуопущенных ресниц. Затем, отложив гитару, встала.
– Схожу-ка я к Макарьевне. Варька-то мне ни к чему, а платье наверняка там валяется. Заберу, и кончим дело.
У Макарьевны - тишь, духота, сонное жужжание мух, запах прокисших щей. Хозяйка сидела на кухне, подперев кулаком морщинистую щёку и дребезжащим голосом напевая "Гей вы, улане". Услышав удар двери, она вскочила, тяжело переваливаясь, побежала в сени… и разочарованно остановилась.
– Настя?..
– Я, Макарьевна. - Настя, не здороваясь, кинула взгляд через плечо хозяйки. - Не появились?
– Нетути… - Макарьевна вытерла слезинки в уголках глаз, тяжко охнула. – Уж не знаю, что и думать… Ни его, окаянного, ни Варвары. Один Кузьма пришёл тока что. Злющий, даже есть не просит!
– Я к нему. - решительно сказала Настя, проходя в горницу.
Макарьевна посмотрела ей вслед, собралась было сказать что-то, но передумала и, вздыхая, побрела обратно в кухню.
Кузьма лежал на нарах, задрав ноги на стену, глубокомысленно чесал живот. На звук шагов он скосил глаза. Увидев входящую Настю, удивился, сел, одёрнул рубаху.
– Настька? Здравствуй… Что случилось?
Настя, не отвечая, плотно прикрыла за собой дверь. Подумав, опустила засов. Подойдя к окну, закрыла и его, и в комнате стало темно. Кузьма испуганно привстал, но Настя остановила его, взяв за руку.
– Чяворо, сядь. Христом богом прошу, сиди. Послушай меня…
– Да что ты? - прошептал Кузьма, косясь на закрытое окно.
– Кузьма, милый, попросить хочу…
Голос Насти вдруг сорвался, и с минуту она сидела молча. Из-под её опущенных ресниц, блестя в свете лампадки, бежали слёзы. Кузьма не смел пошевелиться, боялся даже высвободить руку из Настиных пальцев. Наконец она перевела дыхание. Сдавленно сказала:
– Я знаю, ты мне скажешь, не будешь меня мучить. Ты ведь знаешь, ты ведь был там. Да? Был? Скажи…
– Где, Настя?
– Где Илья сейчас… Нет! - вскрикнула она, когда Кузьма попытался было возразить. - Нет, чяворо, не ври мне… Скажи - живой он? Илья… живой он?
Кузьма опустил глаза. Не далее как час назад он поклялся Митро, что до смерти не увидит родной матери, если кому-нибудь расскажет про Илью. А сейчас на него смотрели умоляющие, блестящие от слёз глаза Настьки, и он начал мучительно решать: так ли уж будет тяжело никогда не увидеть мать?
– Кузьма! Ну что ж ты молчишь? Кузьма, я в колодец брошусь! Клянусь, ты меня знаешь! - Настя заплакала, уже не скрываясь. - Прямо сейчас пойду и…
и… под пролётку кинусь! Пожалеешь тогда…
– Не надо под пролётку! - завопил Кузьма. - Я скажу!
Через пять минут Настя опрометью вылетела из дома Макарьевны. Перебежала двор, хлопнула калиткой, вихрем пронеслась по Живодёрке, и вскоре её голос звенел уже на Садовой:
– Извозчик! Извозчик!
– Куда это она подхватилась? - озадаченно спросила выглянувшая через плечо Кузьмы Макарьевна.
– Куда-а… - Кузьма прислонился к дверному косяку, ожесточённо почесал обеими руками голову. - К нему, как бог свят. К Илюхе. Вот дела, а мне и в башку никогда не забредало…
– Да что тебе туда вовсе забредало, дурень? - сердито спросила Макарьевна. - Скажи лучше - жив Илья-то?
– Жив пока. - Кузьма тяжело вздохнул. - Ох, и сделает из меня Трофимыч антрекот бараний… И прав будет. Ну, не могу я на ейные слёзы спокойно глядеть, душа не терпит!
Макарьевна вздохнула, перекрестилась. Подобревшим голосом сказала:
– Иди уж в дом, антрекот. Накормлю чем-нибудь. И в кого ты без башки уродился?
*****После полудня пришла гроза - первая в этом году. С самого утра парило, воздух стал густым и тяжёлым, в доме было не продохнуть: не помогали даже открытые окна.
У Ильи отчаянно болела голова. Он, чертыхаясь, тянул из обливной корчаги тёплый квас, каждый час ходил умываться к ведру, но легче не становилось. В доме было пусто: вся семья отправилась на именины к соседям, Варька убежала на Рогожскую дорогу - узнавать про стоящих там цыган. Илья ждал её весь день, поминутно взглядывая на хрипатые ходики, но сестра всё не появлялась. Вместо неё приходила Манька, которую оставили ухаживать за гостем, предлагала то холодный сбитень, то чай с бубликами, то кислые щи, рассказывала новости с Сухаревки, - до тех пор, пока Илья не попросил хозяйку оставить его в покое, а ещё лучше – отправляться на именины вслед за семейством. Манька, надувшись, ушла в кухню. Он с облегчением растянулся на кровати и стал смотреть в окно на ползущую из-за церкви Успения Богородицы тучу.
Туча была огромной, с дымящимися жёлтыми краями, то и дело вспыхивала молниями. Вот она перевалила через церковные кресты, и на улице сразу потемнело. Порыв ветра вывернул наизнанку листья лип, погнал по тротуару пыль и мелкий мусор, задрал подол у выходящей из лавки попадьи. Вбежавшая Манька захлопнула окно, накинула полотенце на маленькое зеркало и перекрестилась на образа:
– Господи, спаси и сохрани… Илья, ты спишь?
Он молчал, не открывая глаз. Дождался, пока Манька выйдет, и, встав с кровати, снова открыл окно. Ставень, чтоб не стучал, прижал валяющейся на подоконнике ржавой подковой. На уличную пыль тяжело упали первые капли. Туча зашевелилась, грохнула, полоснула синей, яркой вспышкой, - и полило как из ведра.
Илья высунулся в окно. Холодные капли захлестали его по разгорячённому лицу. От свежести воздуха перехватило дыхание. Илья потянул ноздрями, зажмурился, улыбнулся. Сердце защемила сладкая тоска. Неутолимая, не прошедшая за полгода тоска по кочевью. Целый день он думал о том, что снова вернётся в табор, и сейчас, глядя на струи дождя, снова и снова представлял себе пыльную дорогу, раскачивающиеся телеги, усталых лошадей, лица цыган… Внезапный скрип открывшейся двери вернул его в действительность, и Илья едва успел отскочить от окна. Закрыть его не осталось времени, но вбежавшая в горницу Манька даже не заметила этого.
– Илья! К тебе тут…
Она не договорила. В горницу, отстранив её, быстро вошла Настя. Она была в своём простом чёрном платье, без шляпки, без шали. Капли дождя сбегали по её лицу. Илья был захвачен врасплох, но всё же заметил, как страшно, до черноты, Настя похудела и осунулась. Её глаза, обведённые сизыми кругами, казались ещё огромнее. Она сделала несколько шагов, оставляя за собой мокрые следы. Шёпотом выговорила:
– Живой… Слава богу, живой… - опустилась на пол и заплакала.
Илья молча стоял и смотрел на неё. В дверях с открытым ртом застыла Манька. Илья поднял на неё тяжёлый взгляд. Цыганка охнула, перекрестилась и кинулась в сени.
– Что ты… встань… Зачем? - наконец с трудом выговорил он. Нагнулся, подавая руку. Настя судорожно уцепилась за неё, и Илья заметил, что она дрожит.
