Точно так же, как сейчас смотрел в темноту за окном купе мчащегося поезда.
3
Бьюкенен понял, что это снова с ним случилось.
Он опять впал в кататонию. Потирая болевшую голову, он чувствовал, будто возвращается откуда-то издалека. В купе было темно. За окном была ночь, и лишь время от времени мимо мелькали огоньки форм. Сколько же времени он так просидел?
Он взглянул на светящийся циферблат пилотских часов, часов Питера Лонга, и с чувством смятения увидел, что было восемь минут одиннадцатого. Из Вашингтона он выехал незадолго до полудня. Поезд давно уже должен был проехать всю Вирджинию. Сейчас он, наверное, далеко в Северной Каролине, а может быть, даже и в Джорджии. Вся вторая половина дня и весь вечер? — в тревоге подумал он. Что со мной происходит?
Голова болела ужасно. Он встал, включил свет в запертом купе, но испугался своего отражения в освещенном окне и быстро задернул шторки. Отразившееся в стекле худое лицо показалось ему незнакомым. Он открыл дорожную сумку, взял из несессера три таблетки аспирина и проглотил их, запив водой из умывальника в крошечном туалете. Отправляя свою естественную надобность, он почувствовал, что его сознание опять плывет, соскальзывает на шесть лет назад, и сосредоточился на том, чтобы остаться в настоящем времени.
Надо было входить в роль. Надо было снова становиться Питером Лонгом. Но в то же время надо было и действовать, функционировать. Нельзя было больше сидеть, уставившись в пространство. Ведь весь смысл поездки в Новый Орлеан и попытки узнать, почему Хуана послала эту открытку, и состоял в том, чтобы получить какую-то цель, какое-то чувство направления.
Хуана. Он не мог снова воплотиться в Питера Лонга, не вспомнив все о Хуане. Ей сейчас сколько? Тридцать один. Интересно, подумал он, держит ли она себя по-прежнему в форме? Она была невысокого роста, тоненькая, но ее натренированное военной подготовкой тело компенсировало эти «недостатки». Это было гибкое, сильное, великолепное тело. Интересно, она все так же коротко стрижет свои густые темные волосы? Тогда ему все время хотелось запустить в них пальцы, ухватиться и тихонько потянуть. Сверкают ли, как прежде, огнем ее темные глаза? Сохраняют ли ее губы тот прежний чувственный изгиб? У нее была привычка от усердия сжимать их и чуть-чуть выпячивать, и ему всегда хотелось погладить их, хотелось так же сильно, как и прикоснуться к ее волосам.
Что же было истинным мотивом этого возвращения в прошлое? — спрашивал он себя. Только ли желание выйти из оцепенения?
Или эта открытка что-то в нем пробудила? Он подавлял воспоминания о ней, как подавлял в себе и многое другое. И вот теперь…
Может мне не надо было се отпускать. Может, я должен был..
Нет, подумал он. Прошлое — это западня. Не тронь его. Оно явно не сулит тебе ничего хорошего, если от него ты впадаешь в кататонию. То, что ты сейчас чувствуешь, просто дурацкая ошибка. В своих прошлых жизнях ты оставил немало неоконченных дел и многих людей, которые тебе нравились, или, вернее, нравились твоим персонажам. Но раньше ты никогда туда не возвращался. Будь осторожен.
Но я не любил тех других людей. Почему она прислала открытку? В какую беду она попала?
С твоими кураторами случился бы нервный припадок, знай они, о чем ты думаешь.
Беда в том, что я так живо ее помню.
Кроме того, я обещал.
Нет, сказал ему предостерегающий внутренний голос. Обещал не ты, а Питер Лэнг.
Вот именно. А в данный момент я и есть он.
Я сказал именно то, что думал. Я обещал.
4
Радуясь отвлекающему воздействию голода и чувствуя облегчение оттого, что находится в движении, Бьюкенен-Лэнг отпер купе, выглянул в покачивающийся коридор, никого не увидел и совсем собрался было выйти, как вдруг решил, что купе запирается на слишком простой замок. Прихватив свою небольшую дорожную сумку, где лежали паспорт и револьвер, он закрыл купе и пошел искать вагон-ресторан.
Ресторан оказался через три вагона, и когда Бьюкенен вошел, то увидел, что он почти пуст, лишь несколько пассажиров допивали кофе да официанты убирали со столов грязную посуду. Свет верхних светильников вагона-ресторана отражался в оконных стеклах, и от этого помещение казалось освещенным непомерно ярко, так что в темноте за окнами ничего нельзя было разглядеть.
Потирая больную голову, Бьюкенен подошел к ближайшему официанту.
Официант, у которого был усталый вид, предвосхитил его вопрос.
— Сожалею, сэр. Мы уже закрылись. Завтрак начинается с шести утра.
— Боюсь, что я прилег отдохнуть и проспал все на свете. И сейчас умираю от голода. Не найдется ли у вас чего-нибудь, чтобы мой желудок не бурчал всю ночь? — Бьюкенен ненавязчиво протянул десятидолларовую бумажку.
— Да, сэр. Я понимаю вашу проблему. Посмотрим, что можно сделать. Возможно, найдется парочка сандвичей с холодным ростбифом, которые вы сможете взять с собой в купе.
— Звучит неплохо.
— И может, еще бутылка содовой.
— Лучше бы пива.
— Ну, — произнес чей-то голос у Бьюкенена за спиной, — пива у меня нет. Но на всякий случай я предусмотрительно запаслась сандвичами.
Не желая показать, что удивлен, Бьюкенен заставил себя выждать несколько секунд, потом медленно повернулся и оказался лицом к лицу с женщиной, которой принадлежал голос. Когда он увидел ее, ему пришлось собрать все свои силы, чтобы не выдать удивления. Потому что он действительно был удивлен.
У женщины были длинные потрясающие огненно-рыжие волосы. Высокая. Лет двадцати пяти — тридцати. Спортивная фигура. Крутой лоб. Отличной лепки скулы. Черты лица, как у манекенщицы.
Он знает эту женщину. Во всяком случае, видел ее раньше. В первый раз на ней были бежевые брюки и желтая блузка. Это было в Мексике. Она его фотографировала перед зданием тюрьмы в Мериде.
Во второй раз на ней были джинсы и рубашка из джинсовой ткани. Это было в Форт-Лодердейле. Она его фотографировала, когда он остановил свою моторку возле лодки Большого Боба Бейли на канале.
В этот раз на ней были коричневые поплиновые брюки и куртка-сафари цвета хаки со множеством карманов, причем в нескольких из них были какие-то предметы. Она походила на рекламную картинку из каталога для туристов. Футляр для фотоаппарата висел у нее на левом плече. Сам фотоаппарат болтался на ремешке через шею. Единственной деталью, которая не гармонировала с таким рекламным имиджем, был объемистый бумажный пакет, который она держала в правой руке.
Левой рукой она добавила свои десять долларов к тем десяти, которые Бьюкенен уже вручил официанту.
— Благодарю вас. — Она улыбнулась. — Я уже не надеялась, что мой друг вообще появится. Спасибо за ваше терпение.
— Ничего страшного, мэм. — Официант сунул деньги в карман. — Если нужно что-нибудь еще, то…
— Нет, спасибо, больше ничего не нужно.
Когда официант вернулся к своей грязной посуде, которую убирал со стола, женщина вновь перенесла внимание на Бьюкенена.
— Надеюсь, вы не сильно расстроились из-за тех сандвичей с ростбифом, о которых он говорил. Мои с курятиной и салатом.
— Простите?
— С курятиной…
— Я не это имел в виду. Мы с вами разве знакомы?
— Вы еще спрашиваете — после всего, что нам пришлось пережить вместе? — В зеленых глазах женщины заплясали огоньки.
— Леди, я не в том настроении. Уверен, что в поезде много других парней, которые…
— Ладно, поиграем, если вы настаиваете. Знакомы ли мы с вами? — Она задала этот вопрос и сама на него ответила: — Да. Можно и так сказать. Можно сказать, что знакомы, хотя, конечно, нас никто не знакомил. — Казалось, ее все это забавляло.
— Я не хочу быть с вами грубым.
— Ничего. Я к этому привыкла.
— Вы слишком много выпили.
— Ни капли. Но лучше бы я действительно пила. Мне ужасно надоело ждать здесь столько времени. Хотя, постойте… — Она повернулась к официанту. — Парочку бутылок пива было бы неплохо. Как вы думаете, мы еще можем их получить?
— Конечно, мэм. Что-нибудь еще?
— Пусть будут четыре бутылки, а к ним можно приложить и те сандвичи с ростбифом. Я чувствую, что ночь предстоит длинная.
— Тогда, может быть, кофе?
— Нет. Пива будет достаточно.
Когда официант отошел от них, она снова повернулась к Бьюкенену.
— Но, может быть, вы предпочитаете кофе?
— Что я действительно предпочел бы, так это узнать, какого дьявола вам от меня нужно?
— Получить у вас интервью.
— Что?
— Я репортер.
— Поздравляю. А какое отношение это имеет ко мне?
— Предлагаю вам пари.
Бьюкенен покачал головой.
— Полнейший абсурд. — Он собирался повернуться и уйти.
— Нет, правда. Спорим, что я отгадаю, как вас зовут.
— Пари предполагает: или что-то выигрываешь, или что-то проигрываешь. Я не вижу, что я выигрываю или…
— Если я неправильно назову ваше имя, то оставлю вас в покое.
