Таким образом, с католическими правителями западных областей митрополии Киприан вел себя дипломатом и умел сохранять с ними хорошие отношения, поддерживая в то же время постоянную связь с Константинополем, который все больше нуждался в его помощи, но мало что мог в свою очередь предложить митрополиту, чтобы поддержать его начинания. Например, из черновика письма патриарха Матвея Киприану (1400г.) мы узнаем, что император Мануил II и патриархат не раз обращались к московскому князю за деньгами, что Михаил Вифлеемский, на этот раз вместе с двумя важными византийскими чиновниками, вновь отправился на Русь за пожертвованиями. [753] Послание сообщает о недавнем примирении Мануила II с Иоанном VII и о том, что Мануил поехал искать помощи во «франкские земли». Униженный проситель, Матвей чрезвычайно хвалит митрополита Киевского: «О возлюбленнейший брат; поскольку ты проявил себя в прошлом как любящий ромеев человек, покажи себя и ныне и вели и советуй всем делать так, как мы предлагаем и предписываем. Убеди их, что жертвовать на охрану святого града лучше, чем на дела благотворительности, помощи нищим и выкуп пленных»…
Неизвестно, можно ли где–нибудь еще у церковных иерархов найти подобный прейскурант христианских добродетелей, но русские и в этот раз, как и в прошлом, проявили, очевидно, большую щедрость в отношении осажденного Баязидом Константинополя. Однако город был на время спасен не западной или русской поддержкой, а победой, которую Тамерлан одержал над Баязидом в битве при Ангоре (1402 г.).
Сверх забот о единстве митрополии, основной исторической заслугой Киприана было деятельное, настойчивое и умелое распространение на Руси богословских, литургических и литературных византийских традиций. [754] Но если говорить о его месте в русской истории, то главнейшим делом Киприана стало составление полного общерусского летописного свода; теперь все разнообразие летописей собралось в историю единого народа, наследника древнего Киевского государства Владимира и Ярослава и члена «византийского содружества». [755] Этот свод, завершенный к 1408 году (уже после смерти митрополита) вполне отражает те взгляды, которые можно обнаружить в посланиях Киприана и в его практической деятельности как предстоятеля церкви: великое княжество Московское, наиболее надежный центр православия, первенствует среди русских княжеств, но не обладает культурной или политической монополией. Доблести и заслуги западных и юго–западных княжеств, и, конечно, роль литовских князей, получают надлежащее признание и оценку. Наряду с этим, о промахах, просчетах и преступлениях как московских, так и литовских властей в общем рассказывается беспристрастно.
В героической борьбе за единство митрополии Киприан, возможно, и допускал иногда ошибки, но всегда был независим. Чтобы сохранить независимость, он с редкой изворотливостью и упорством пользовался «византийскими связями», тем более, что независимости этой часто угрожали как с востока, так и с запада. Киприан остался верен традициям византийского монашеского исихазма. Это проявилось не только в том, что он ввел на Руси константинопольский текст «Синодика православия» (который читается в первое воскресенье Великого поста и содержит торжественное прославление богословия св. Григория Паламы и осуждение его противников), [756] но и в том, что он сам переписывал произведения монашеской духовности: сохранились собственноручно переписанные им по–славянски «Лествица» преп. Иоанна Лествичника и творения Псевдо–Дионисия. [757] Русские исихасты XVI столетия, т. н. «нестяжатели», любили ссылаться на «Ответы» Киприана игумену Афанасию, в которых митрополит, ссылаясь на собственный афонский опыт, осуждает приобретение монастырями больших имений и работников, так как считает недопустимым извращение монашеских идеалов. [758]
В последние годы Киприан уединенно жил в Голе–нищеве, погруженный в книжные занятия и молитву. Он избегал Москвы даже тогда, когда необходимо было совершать епископские поставления. [759] Умер митрополит Киприан в том же уединении 16 сентября 1406 г. [760]
Заключение. Мечты и реальность
История России чаше освещалась с точки зрения общих теорий, чем история любой другой европейской страны. В применявшиеся историками схемы неизбежно включался пункт о «влияниях» — византийском, западноевропейском или татарском. И всякий раз построения того или иного автора определялись его индивидуальным отношением к — соответственно — византийской, монгольской или западноевропейской цивилизации. Так что, когда речь идет о византийском влиянии в России, вывод зависит от взгляда автора на Византию и ее государственное устройство. В. Вальденберг, например,, широко используя источники, показал, что русские унаследовали от Византии идею ограниченности императорской власти и ее подчиненности высшим религиозным ценностям, хранимым церковью. [761] Англичанин Р. Г. Дженкинс, напротив, совершенно по–другому понимал Византию и, следовательно, ее влияние на Россию. Он считал, что в Византии получил развитие императорский абсолютизм, который переняли и русские цари, и современные советские руководители. «Современное русское государство, — пишет он, — просто сохраняет старую царистскую традицию… Многовековая структура остается в существе своем прежней», и «в этой структуре очень легко узнать византийский дворец Третьего Рима». [762]
Похожие разногласия мы встречаем у историков, рассматривающих татарское влияние. Одни видят в татарах лишь враждебную силу, которая вызвала к жизни национальное сопротивление и тем самым стимулировала возрождение национального самосознания, [763] другие, следуя основоположнику русской историографии H. M. Карамзину, считают, что «своим возвышением Москва обязана ханам». Так называемые «евразийцы» полагали, что татарский образ правления лег в основу русской государственности: татарские правители заняли место вселенской Византийской империи, [764] и русские цари, правившие в основном на тех же территориях, стали не более и не менее, как наследниками ханов. [765] Другие исследователи напоминали о том, что московский Кремль в XV веке строили итальянские архитекторы, напоминали о притоке европейских идей, утверждая, что Московская Русь утратила связь с Византией и в политический и культурный обиход вошли идеи, сродные скорее Макиавелли, чем греческой патристике. [766]
Я не буду обсуждать эти точки зрения, отражающие разные аспекты неизбежно сложного исторического процесса. Но поскольку речь идет о византийском влиянии в истории Руси, то следует помнить, что для XIV века принадлежность к наднациональной — в потенции — универсальной — православной общности с центром в Константинополе была основополагающим фактором развития культуры и важным политическим фактором. Эта принадлежность получила выражение в богослужении и гимнографии церкви, в сильном административном аппарате, которым управлял митрополит Киевский и всея Руси. Византийские клирики и дипломаты постоянно посещали Русь, а русские паломники и купцы бывали в Византии и других центрах средневекового востока.
Большая часть литературных — церковных и светских — произведений была известна русским в переводах с греческого. Византийские мастера украшали русские церкви и учили местных иконописцев. Понятно, что византийская средневековая цивилизация была составной частью самой русской жизни, в то время как татарское владычество всегда оставалось ненавистным «игом», существующим de facto и навязанным силой, хотя подчас его и использовали в качестве орудия против других врагов, особенно западных. Во всяком случае, монгольская культура никогда сознательно не принималась русскими за образец. И если татарских ханов, как и византийского императора, русские именовали «парями», то само по себе это нисколько не обнаруживает настоящей лояльности к Золотой Орде. В славянском переводе Библии так же именуются и цари Вавилона, Халдеи, Египта. Если византийские «цари» отличались от татарских, то именно тем, что греческий император признавался единственным и вселенским «православным» и «христолюбивым» самодержцем. [767]
Когда мы пытаемся понять, как политические теории и идеи передавались из Византии на Русь, следует помнить, что ни в Византии, ни на Руси они не были неизменны и статичны. Например, допущение, что в Византии всегда и во всех случаях господствовал «цезарепапизм», не ведет ни к чему, кроме недоразумения. Явными проявлениями цезарепапизма были декрет против «Трех глав» Юстиниана I или принуждение Михаилом VIII греческого духовенства к унии с Римом, но византийские учителя русских — неколебимые монахи–исихасты — говорили об этих случаях как об очевидных злоупотреблениях властью.
