Элефантов представил отвращение в глазах Марии, и кулаки разжались.
Но ярость требовала выхода. Проколоть шины «Москвича»? Разбить стекла?
Еще глупее.
Ссутулившись, Элефантов побрел прочь.
В конце концов, Эдик ни в чем не виноват. И она тоже. Когда у них все начиналось, он был равнодушен к Марии и его не стоило принимать в расчет. А сейчас изменить устоявшиеся отношения непросто. Для этого недостаточно дарить женщине цветы и писать стихи. Надо убедить ее в глубине и искренности своих чувств, войти в ее жизнь, стать для нее необходимым…
И он сумеет это сделать!
Но безукоризненная логичность рассуждении не помогла Элефантову.
«Значит, все верно? Женщина, которую ты любишь, спит с каким-то хлыщом, а ты считаешь это правильным? — внутри сидел злой бес, считавший своим долгом как можно сильнее растравить ему душу. — Браво! Ты прямо образец объективности! И всепрощенчества!»
У Элефантова пропал аппетит и появилась бессонница. Осунулся, похудел. Как оленю с простреленным легким, ему не хватало воздуха, и он ходил с полуоткрытым ртом, не видя ничего вокруг.
Как-то вечером его неудержимо повлекло к дому Марии, он надеялся на чудо, и оно произошло: «Москвич» 12-27 КЛМ по-прежнему стоял у подъезда.
Значит, машина принадлежала кому-то из жильцов! Значит, когда он в прошлый раз мучился подозрениями у безобидного автомобиля, в квартире на седьмом этаже никого не было! И хотя он понимал: это дела не меняет, то, чего он стыдился и боялся, скорее всего происходило в другом месте, у Эдика, в Южном микрорайоне, у него будто камень с души свалился. Странное существо — человек!
Правда, через некоторое время тоска нахлынула снова и с утроенной силой. Мария готовилась к выписке. Здесь он разнообразил длинные часы вынужденного безделья, помогал отвлечься от невеселых больничных размышлений, ободрял и поддерживал ее… Такая роль стала привычной для обоих. А как сложатся их отношения теперь? Ведь он может попросту оказаться ненужным…
— Я пока поживу у мамы, но буду звонить, — рассеянно сказала на прощание Мария. — И ты звони, когда захочешь.
Конечно, она не привязалась к нему так, как он бы этого хотел. Пока.
Но скоро все переменится.
Сидящий в Элефантове бес издевательски засмеялся.
А, собственно, отчего все должно перемениться? Почему Мария вдруг предпочтет тебя остальным? Что есть у тебя за душой? Возможности, власть, деньги? Вот то-то!
Зато у меня голова на плечах!
Эка невидаль! Посмотри вокруг — вон их сколько, голов-то! Да еще каких, не чета твоей! Модные прически, фирменные шляпы, кожаные и замшевые кепочки! А что под ними — никого не интересует. К тому же там у всех одинаково — серое мозговое вещество. И каждому хватает: на недостаток ума никто не жалуется. Правда, ты гордишься своей способностью быстро перерабатывать информацию, выдавать качественно новые мысли, идеи, теории… Но кому это нужно? И какая польза, например, Марии от твоего хваленого интеллектуального потенциала?
И тут Элефантова осенило. Надо предложить Марии заняться наукой! Это ее захватит, отвлечет от глупостей и мелочей, на которые можно незаметно растранжирить всю жизнь. Перед ней откроется необозримое поле для приложения сил, появятся реальные перспективы! Скоро он получит отдел, и Мария сможет беспрепятственно разрабатывать свою тему. Да, в конце концов, у него самого собрано материала не на одну диссертацию!
Его идея Нежинской понравилась.
— Я и сама думала над этим. Я себя знаю, я справлюсь, буду работать как вол, надо только взяться. И чтобы меня кто-то подталкивал, направлял…
— Не беспокойся, я сумею подтолкнуть тебя, помочь. Через три года ты защитишься, гарантирую!
Элефантова распирала радость: он сможет сделать для своей любимой большое дело, станет ей полезным, у них появятся общие интересы, общая цель… Но почему на ее лице явственно проступает сомнение?
— Тебя что-то смущает?
— Все не так-то легко, — она помедлила, как бы раздумывая: продолжать или нет. — Ты, например, до сих пор не кандидат.
Элефантов немного обиделся.
— Я же не ставил пока такой цели. Занимался другими делами, экспериментировал, распылялся. Сейчас оформляю результаты и выйду на защиту. Ты что, сомневаешься?
— Да нет.
Сомнение на лице не исчезало.
— Так в чем же дело? Тебе будет легче идти за мной. Я отдам половину того, что собрал, определю направление поиска, не будет получаться — напишу сам!
— Вот это меня и смущает: все будет находиться в твоих руках.
Они катались в колесе обозрения, кабинка медленно поднималась над городом, руки Элефантова, нервные и жилистые, лежали на металлическом штурвальчике.
— А чем плохи мои руки? — он крутанул штурвальчик, и кабина завертелась вокруг оси. — Ничем не хуже чьих-либо других!
Бодрым тоном он пытался затушевать неприятное ощущение: Мария боится зависимости, но от друга, к которому искренне расположен, нельзя зависеть…
— Да, не хуже… — неуверенно согласилась Мария. — Ну что ж, попробуем…
Прощаясь, он напросился к ней в гости и, дожидаясь назначенного дня, страшно волновался. Если раньше он ждал каждого телефонного звонка, то теперь боялся, что Мария передумает и отменит встречу.
Он не стал вызывать лифт и пошел пешком, опасаясь, что Марии не окажется дома. Когда дверь открылась, волнение не прошло, к нему добавились неловкость и скованность, которых он не испытывал даже при первом свидании.
Он неуклюже вручил Марии цветы, положил на стол фрукты и поцеловал в щеку, ощутив горький привкус.
— Ты как будто продолжаешь проведывать меня в больнице, — засмеялась Нежинская.
— Наверное, уже привык, — Элефантов старался никак не проявить волнения и неловкости. — Ты ничего не чувствовала вчера, да и сегодня с утра?
— Ничего, — непонимающе посмотрела она. — А что?
— Ужасно тосковал по тебе, просто выть хотелось. Задрать голову и выть по-собачьи…
Он уткнулся лицом в ее ладони, по одному целовал тонкие пальцы.
— Какой ты нежный, — как-то задумчиво сказала Мария. — Я давно тебя таким не видела…
— Ты никогда меня таким не видела. Я люблю тебя.
Этого он не говорил ни одной женщине, даже собственной жене. Чтобы избегать красивостей.
— Что? — она, очевидно, тоже не ожидала таких слов.
— Я люблю тебя.
Он привлек Марию, целовал щеки, лоб, глаза.
— Почему ты такая горькая?
Мария тихо засмеялась, и он уловил ответный порыв.
— Это косметическая притирка. Я же не думала…
Она не договорила.
Губы Элефантова вобрали привкус лекарства, и теперь горьким казалось все: нежная шея, трогательно худенькие ключицы, горькой была плоская чуткая грудь с большими коричневыми сосками, упругий живот, длинные гладкие ноги… Горькими были мягкие губы и быстрый горячий язык, и она, ощутив эту вернувшуюся к ней горечь, на миг отстранилась:
— Горькая любовь?
— Нет… Вовсе нет… — ему хотелось высказать все, что делалось на душе, но слов катастрофически не хватало. — Эта горечь — ерунда…
— Ты стал совсем другим… Такой ласковый…
— Господи, Машенька, как я в тебя влюбился…
— Через три года? — Мария смеялась.
— Да, через три… Я так мучился, переживал…
Первый раз он полностью исповедовался, наизнанку выворачивал душу, и ему совсем не было стыдно.
— Я же этого не знала.
«Конечно, не знала. А теперь знает. И все будет по-другому», — билась радостная мысль…
Принимая душ, Мария прихватила волосы резинкой, и они торчали вверх, как корона. Она ходила по комнате обнаженной, и Элефантов любовался ею, про себя удивляясь переменчивости восприятия.
— Знаешь, чем отличается любимая женщина от нелюбимой?
— Нет, — она выжидающе глянула ему в глаза.
— На нее приятно смотреть и после этого, — он сделал паузу. — А мне приятно смотреть на тебя.
Она села на диван, и он, как мечтал когда-то, положил голову на острые коленки.
— Будешь меня любить?
— Почему «будешь»?
Подразумевалось, что она уже сейчас любит, но Элефантову ее тон не показался убедительным.
— Будешь со мной?
Ставя вопрос по-другому, он все-таки рассчитывал получить более четкий и обнадеживающий ответ.
— Надеюсь.
Снова ему не понравилась неопределенность и нотки равнодушия в голосе.
«Просто ей надо ко мне привыкнуть, — решил он. — А для этого требуется время».
Уходить не хотелось. Элефантов долго прощался в прихожей, оттягивая момент, когда надо будет открыть дверь и захлопнуть ее за собой.
— Все было хорошо? — спросил он напоследок.
— Да, спасибо, ты молодец.
— Тебе спасибо.
Замок щелкнул, и Элефантов побежал вниз по лестнице. Все его существо пело, только в глубине души чувствовался неприятный осадок: на простыне он заметил несколько постыдных пятен — следы своего предшественника. Или предшественников?
