Она лежала на постели из шкур, и, казалось, светилась своим внутренним светом еще сильнее, чем накануне. Я позвала ее, но она далеко не сразу осознала мое присутствие. Да и то смогла только посмотреть на меня. Я вынула из рубахи сверток с лекарством.
— Я забеспокоилась, когда ты не пришла к повозкам, — сказала я, вставая рядом с ней на колени. — У меня есть лекарство, и я сейчас намажу твою рану. А потом принесу тебе поесть, потому что ты явно не силах сходить туда сама.
— Тебя не должны здесь видеть, — прошептала она. Ее голос был едва слышен.
Я подняла подол ее юбки и со всей осторожностью принялась накладывать целебную мазь. Рана выглядела отвратительно, но Сагария даже не поморщилась. Глаза мои наполнились слезами.
— Сагария, прошу тебя, не умирай! У меня есть план. Ты должна жить. Мы с тобой сбежим из города Аттилы и вернемся к моему народу.
Она улыбнулась.
— Я бы с удовольствием послушала о твоем плане, но тебе не следует здесь находиться.
— Прошу тебя, не умирай, — повторила я и начала рассказывать о своей задумке. Конечно, мне не нужно было говорить ей о дочери, няне и о многом другом. Но я не умолкала ни на миг, поскольку мне казалось, что пока на ее лице держится улыбка, пока она может меня слушать, — Сагария не умрет.
— Я люблю тебя как сестру, — прошептала я в завершение своей истории. — Мои братья тоже тебя полюбят, и франки, и бургунды. Тебе нужно просто дождаться, пока подействует мазь.
— А тебе нужно дождаться, пока умрет Аттила, — тихо ответила она.
— Да что же это такое! — воскликнула я. — Послушай меня! Подумай о том будущем, которое я для тебя приготовила. Ты должна держаться за эту мысль.
— Я тоже люблю тебя, сестра, — выдохнула она.
Или, может быть, мне показалось, что она так сказала, потому что с каждым словом ее голос становился все слабее, а губы почти не шевелились.
Она уходила от меня, и я не знала, что делать. Когда она отвернулась, я встала и бегом бросилась из ее хижины. Выскочив во двор, я попыталась двигаться медленнее, чтобы не привлекать к себе внимания. Я направилась к палатке с едой, думая о том, что если накормлю Сагарию, это удержит ее в стране живых. Но очередь была так длинна, что мне не удалось дождаться своего череда. Я стояла, сколько могла, но терпение мое иссякло, и я бросилась обратно в хижину Сагарии.
К моему удивлению, передо мной оказалась девочка-гуннка лет десяти от роду, напуганная, будто я застала ее за чем-то недозволенным.
— Я слышала ее стоны, — воскликнула девочка, — а сейчас они прекратились!
Я оттолкнула ее в сторону. Прекрасные миндалевидные глаза Сагарии были открыты, но безжизненны. На ее губах застыла легкая улыбка. Я упала на колени. Позади меня раздавался лепет девочки. Схватив запястье Сагарии, я почувствовала, что оно уже холодное и без пульса. Девочка продолжала что-то говорить, а я думала лишь о том, что должна остаться с подругой наедине.
— Беги за помощью! — крикнула я девочке. — Эта женщина умирает!
Девочка исчезла в то же мгновение, и тут я осознала свою ошибку. Теперь я должна была исчезнуть до прихода посторонних. Мое сердце бешено колотилось в груди. Я провела пальцами по безупречному лицу Сагарии и закрыла ее глаза. Внезапно мне пришло в голову, что я должна поискать письма, которые она хотела мне отдать. Оторвав взгляд от ее лица, я осмотрела хижину, но мне были незнакомы едва ли не все предметы, которые я там видела. Я встала на одно колено, готовясь бежать, но пальцы мои снова коснулись ее лица, и я уже не могла двинуться с места. Я дотронулась до ее щеки, губ, длинной белой шеи. Потом пальцы наткнулись на цепочку и сомкнулись над ней одним судорожным движением. Не думая ни о чем, я рванула цепочку. Она разорвалась, и, зажав зеленый камень в кулаке, я побежала прочь.
* * *
Все последующие дни я ходила к шатру с едой лишь по одному разу, и то, когда становилось почти темно и гауты собирались уезжать. В результате мне доставалось мало пищи, и я часто бывала голодна, но предпочитала голод риску быть опознанной той девочкой-гуннкой. Я не хотела, чтобы она показала на меня пальцем как на женщину, которая сбежала из хижины мертвой римлянки, унося в кулаке ее драгоценность. А еще я не ходила мимо хижины Эары. Теперь я сама сделала себя затворницей, но впервые за все время в городе Аттилы я радовалась, что никому нет до меня дела. Мне хотелось только думать о Сагарии и мечтать о том, как могла бы сложиться наша жизнь.
* * *
Возвращаясь вечером от шатра с едой, я услышала грохот. В небе, полном звезд, не было ни облачка, поэтому я поняла, что это стук копыт возвращающейся конницы гуннов. Я остановилась на холме неподалеку от моей хижины и прислушалась. Я видела, как жители города торопятся укрыться в своих жилищах. Но шквал звуков настолько зачаровал меня, что я не могла двинуться с места. Вскоре гунны вошли в город с дикими криками, держа факелы высоко над головой, и направились к воротам Аттилы. Один из всадников отделился от толпы и двинулся в мою сторону. Решив, что это Эдеко, я против своей воли упала на колени и заплакала от радости. Но когда всадник подъехал поближе, я заметила, что он слишком толст и сидит на коне сгорбившись. Это был один из моих охранников. Он приближался с криками, размахивая хлыстом. Я тут же вскочила и бросилась в хижину.
На следующий день я приготовилась идти в дом Аттилы, но охранник, увидев меня возле завесы, велел мне не высовываться наружу. Гунны вернулись в город не так, как обычно. И это позволило мне думать, что на сей раз их вылазка не увенчалась успехом. Поэтому приказ охранника я восприняла как подтверждение того, что Аттила мертв. Довольная воплощением нашего с Эдеко замысла, я задула лампу, уселась на шкуру в центре хижины и попыталась выбросить из головы мысли об Эдеко и том, что с ним случилось. Я представляла, что сейчас творится в доме Аттилы: выжившие военачальники и сыновья Аттилы, наконец получившие возможность выяснить отношения раз и навсегда, ввязываются в драки. И спорят, как и когда известить жителей города о том, что их повелителя нет в живых. Я пообещала себе, что когда начнется хаос, я узнаю о судьбе Эдеко, найду его сыновей и покину город.
Шло время, и мои раздумья, не дававшие мне спать весь день, прервал резкий окрик охранника:
— Женщина, ты что, еще не ушла в дом Аттилы?
Ужас, парализовавший мое тело, не мог бы быть сильнее, даже если бы мне в спину воткнули кинжал. Я ответила вскриком, перешедшим в стон. Внезапно я стала задыхаться, будто бы в моей хижине кончился весь воздух. Я быстро расчесалась и подготовилась служить Аттиле. В голове моей не осталось ни одной мысли. Я взяла цепочку Сагарии, которую сумела починить. В полость камня я накануне всыпала яд Эары. И теперь поклялась, что не дам Аттиле прожить больше ни одного дня.
Я шла к дому Аттилы на негнущихся ногах и с одной-единственной мыслью: сегодня я должна его убить. По дороге я проходила мимо жителей города и всадников, но видела их лишь краем глаза. Перед моими глазами стоял образ зеленого камня, который я раскрываю над чашей Аттилы. Но заметив Эдеко, я вернулась к действительности.
Эдеко сидел на коне и разговаривал с другими всадниками, однако по тому, как он посматривал по сторонам, я поняла, что он ждал меня. Увидев мою приближающуюся фигуру, он тронул лошадь и отделился от остальных.
— Ты бы поспешила, женщина, — прикрикнул Эдеко, приблизившись ко мне.
Когда он поравнялся со мной, то сделал вид, что наклонился над лошадью и торопливо прошептал:
— Аттила приготовил тебе западню. Скоро ты увидишь такое, отчего подогнутся твои колени, но ты должна держать себя в руках. Он будет наблюдать за тобой.
Потом Эдеко развернулся и поехал к остальным.
Проходя мимо всадников, я услышала, как один из них спросил Эдеко:
— Что это ты так суров с одной из жен Аттилы?
— Они еще не женаты, — отмахнулся Эдеко.
— А может, он ревнует? — подхватил второй.
— Кто? Я ревную? — ответил Эдеко, и все засмеялись.
Я удивилась тому, что поняла их разговор, потому что ноги мои, не слушавшиеся до этого, стали и вовсе деревянными, а разум буквально оцепенел. Я чувствовала, что дрожу, но, посмотрев вниз, увидела, что руки безвольно висят плетьми вдоль тела. Я свернула во двор и медленно прошла мимо людей, собравшихся у ворот. Они не выказывали никаких признаков ликования. Дойдя до шатров, принадлежавших женам Аттилы, я не заметила ни одной из них. Никто не сидел на подушках у входов и не пил вина из золотых кубков. Взглянув вперед, я увидела за оставшимися на пути шатрами и всадниками Аттилу. Он стоял на пороге и смотрел на меня. Я опустила голову и побрела дальше, с трудом переставляя непривычно тяжелые ноги. Я задыхалась, дышала ртом, но сосредоточила все свои усилия на том, чтобы успокоиться. Внезапно в моей памяти всплыли слова отца: «Да будет музыка. Мы должны петь о событиях, разбивших наши сердца». Я глянула направо, как раз вовремя, чтобы увидеть, как Херека, мать Эллака, задернула шелковые завесы шатра, из-за которых выглядывала. «Да будет музыка», — сказала я себе.
