Миновав могильник, Виктор долго еще размышлял о том, что древний человек постигал истину интуитивно, в то время как его потомкам для прорыва к ней приходилось воздвигать лестницу из умозрительных построений. «Да дарует бог философу понять то, что лежит у всех перед глазами». Кто же это сказал, кажется, австрийский мыслитель Витгенштейн… Формула капитуляции рационализма… В самом деле, какая разница, каким образом я и мой далекий предок приходили к одним и тем же выводам — он нюхом, вслепую, а я — при свете неоновой лампы. Приобретя нечто в способности осмысления, человек столько же терял в силе интуиции, но сумма понимания всегда оставалась неизменной. В сущности, прогресс означает лишь накопление информации, но к постижению истины мы не приблизились ни на шаг со времен Сократа или раньше! — с тех пор, как кроманьонец намалевал охрой силуэты быков и людей на стене пещеры. Мы просто научились дробить истину, толочь ее в пыль — и все затем только, чтобы из нейтрино, электронов, атомов, молекул снова лепить целое. Пошли по параболе, думая, что она выведет в иной мир, а оказалось, что кривая замкнулась, мы вернулись к исходной точке, опустошенные, неспособные крупно чувствовать и мыслить, обреченные на бесконечное самокопание»…
Смядынь, извилистая речка, впадавшая в Днепр к западу от Смоленска, образовывала в своем устье тихую заводь. Здесь была оборудована пристань, на которой перегружались товары с судов, пришедших по пути из варяг в греки. Все новости первыми узнавали крючники, таскавшие мешки и бочки. Они были и главными толкователями политических событий для массы простонародья. Ильин и в первое свое посещение обратил внимание на кучки бородатых грузчиков, окруженных почтительно внимающим людом.
И на этот раз несколько плечистых молодцов, одетых в латаные посконные рубахи, с бесформенными сыромятными поршнями на ногах, оживленно обсуждали последние новости, а заглядывавшие им в рот поселяне ловили обрывки умных разговоров, молча отталкивая друг друга, чтобы пробиться поближе к аналитикам. А те важно расчесывали бороды костяными гребнями и говорили о знамениях, случившихся в недавние времена.
— Когда у Трегуба Узла овца двуголового ягненка принесла, я вам что говорил? — торжествующе подбоченясь, сказал чернявый мужик с низким лбом и мощными надбровными дугами.
— Хэх, да я еще зимой толковал, что быть побоищу за стол Киевский, возмущенно вскинулся востроносый молодой грузчик с редкой рыжей бородой. Помнишь, филин на церковь каждый вечер прилетал, я и скумекал…
Чернявый наморщил лоб так, что грубые волосы, разделенные на прямой пробор, сомкнулись с кустистыми бровями, и пренебрежительно отозвался.
— Эка премудрость! Догадался он, когда об том все бабы судачат. Я-то ведь вам про то говорил, что Ярослав со Святополком власть поделят.
— А это мы еще посмотрим, — с хитрым прищуром сказал третий — богатырь в мешковатом рубище. — Борис тоже не лыком шит.
— Да и Глеб голова, — заметил долговязый мужик в островерхом колпаке, похожий на бурлака с репинской картины.
В сознании Ильина немедленно отозвалось: «Бриап — это голова». Вот, оказывается, какая богатая родословная у пикейных жилетов! Под стать царствующим особам генеалогия — девять веков. Если б те хилые старикашки из Черноморска увидели этих плечистых молодцов, вряд ли признали бы в них своих предков.
— Святополк всех одолеет, — убежденно заявил чернявый и с особой, прямо-таки государственной значительностью наморщил чело.
— Ах ты, какой скорый, — язвительно сказал востроносый. — Борис на печенег с войском ушел. Ужо придет под Киев, посмотрим, кто одолеет. Чья сила, того и власть.
По всему было видно, что эти двое — постоянные антагонисты, любое утверждение чернявого вызывало немедленное возражение востроносого. Остальные пращуры пикейных жилетов группировались вокруг них примерно равными командами.
Послушав прения грузчиков, Ильин узнал много нового. Оказалось, что только за последние сутки вверх и вниз по Днепру проследовали несколько ладей с дружинниками. Одни спешили в Смоленск, другие поднимались к волоку на Волгу, чтобы попасть в Суздаль, третьи переволакивались на Касплю, по которой проходил путь на Полоцк и Новгород.
— Того и гляди, сами князья скоро здесь объявятся, — рассуждал чернявый. — Все теперь к Киеву потянутся.
— Как бы не с войском пришли, — озабоченно отозвался репинский бурлак. — Знать, не всем по нутру Святополково княжение.
Ильин с невольным уважением взглянул на спорщиков. Не-ет, напрасно он их пикейным жилетам уподобил. Они не из праздного интереса судачат, любая сумятица на Руси по их жизни тяжелым катком прокатится. Оттого и горячатся, наскакивают друг на друга. Да по правде сказать, и в проницательности им не откажешь.
Даже для него — несмотря на его хорошее знакомство с историей этого периода — было немало непонятного в побудительных мотивах тех или иных поступков князей. А эти люди, стоявшие на самом низу социальной лестницы, вполне точно представляли себе внутренний мир тех, кто должен был видеться им едва ли не полубогами.
— Борис с Дикого Поля вернется, сила у него великая… — размышлял востроносый. — Как бы не слететь Святополку…
— Я вот что, братцы, смекаю, — прервал его богатырь в рубище. — Пока Борис с печенегом бьется, Ярослав может с дружиной заявиться — он ведь наверняка прознал, что Святополк в Киеве без войска сидит.
— Тут правда твоя, — вздохнул чернявый. — Коли он поспешит, так и отцовский стол из-под брата вышибет. Рать-то у него немалая, говорят. Собирался он с Владимиром биться, на тот случай и варяг к себе зазвал.
Ильин решил сходить в город, потолкаться на рыночной площади. Авось и там узнает что-нибудь интересное, а между делом и закупит кое-какую снедь да свезет ее на наемной подводе к ладье.
«Надо уносить отсюда ноги поскорее», — думал он, шагая по торной дороге к возносившимся над дубравой холмам, увенчанным частоколом. Смоленск, стоявший на скрещении важнейших водных путей — с Западной Двины, с Ловати, с Волги, с Оки — неизбежно должен был оказаться на дороге у любого из князей, сидевших в отдаленных городах, и теперь, во время смуты, могущих попытаться силой взять Киевский стол.
В житии Бориса и Глеба, помнилось Ильину, говорилось, что муромский правитель Глеб был умерщвлен здесь, на Смядыни наемными убийцами, подосланными Святополком. К сожалению, Ивашка не сказал ему, когда именно совершилось злодеяние, а дату его вполне можно было выяснить, если бы Ильин догадался спросить о днях памяти Глеба по церковному календарю.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
