Позабыв о своем намерении сделать закупки, он помчался вон из Смоленска, словно воображаемые события уже произошли и надо было уносить ноги из пекла. Только углубившись в священную рощу, он немного успокоился. Безмолвные ряды курганов как бы свидетельствовали о неизменности, нерушимости бытия, над которым не властны воля и слово человека.
И все же безотчетный страх перед будущим не покидал Ильина все время, пока ладья стояла у Гнездова. Лишь на следующий день, когда отвалили от берега и подняли парус, он смог отвлечься от тягостных мыслей о своей вине перед историей. Мерный плеск воды за кормой действовал убаюкивающе.
Глава IV
Кто убил Бориса и Глеба?
I
Овцын лежал на дне ладьи, глядя в небо, и пел об амуре легкокрылом, который ранил его отравленной стрелой и поселил в крови нестерпимый жар.
— Вася, сколько ты этих песен знаешь? — лениво проговорил Ильин. — Я, наверное, больше сотни переслушал, а ты все новые откуда-то добываешь, словно из бездонного сосуда какого-то.
— А почему ты никогда не поешь? — вопросом на вопрос ответил Овцын. Вот Анна нам тоже немало романсов пела, да и простонародные премило мурлычет. Даже Ивашка, и тот сколько песен знал…
Ильин бросил быстрый взгляд на Анну, полулежавшую на носу ладьи на охапке свежего сена, на Торира, который, сидя спиной к мачте, плел вершу из ивовых прутьев. Сам Виктор пристроился на кормовой лавке у рулевого весла.
— Я, Вася, в такое время родился… Как тебе сказать поточнее, в эпоху однодневок.
— Что ж, у вас поэты прекрасных стихов не писали? — недоверчиво спросила княжна. — Никогда не поверю.
Торир тоже подал голос:
— Не знаю, из каких мест ты, Удача, может, и впрямь у вас с этим туго. А вот у нас в Норвегии в каждой местности дюжина скальдов найдется. В народе так считают: ежели ты в стихе неловок, значит, не настоящий воин.
— Да, я слышал про это, — кивнул Ильин. — У вас приравнивают искусство стихосложения к телесной ловкости…
— Любая старуха, любой мальчишка могут сказать хорошую вису.
— Это что такое? — поинтересовался Овцын.
— Короткий стих, посвященный какому-нибудь приметному событию или забавному случаю.
— У нас это не заведено, — со вздохом сказал Ильин.
Они давно уже привыкли говорить в присутствии Торира так, что их родные времена представлялись как некие географические реальности. Даже Анна, судя по всему, не проговорилась пока о тайне их появления в этом веке.
— Слушай, ты же не рассказал о том, какие песни у вас поют, — напомнил Овцын. — Однодневки какие-то. А что сие значит?
— Понимаешь, у нас впервые, может быть, в истории русской поэзии возникло положение, когда не музыка на стихи поэта создается, а наоборот…
— Не понимаю, — Овцын приподнялся на локте. — Как это можно стихи на музыку сочинять?
— Сейчас объясню. У меня есть знакомый стихотворец — он как раз и промышляет тем, что пишет слова для песен. Делается это так: знакомый композитор, то есть сочинитель музыки, наигрывает ему свою новую мелодию, а горе-поэт подгоняет под нее подходящий стишок. Для начала пишется так называемая «рыба» — бессмысленный набор слов, подходящий к музыке по размеру и ритму, к тому же зарифмованный. Когда «рыба» готова, текстовик — так называют себя эти творцы — начинает придумывать какую-то ударную строчку, точно совпадающую по своему звуковому рисунку с «рыбой», а затем подгоняет таким же образом остальное.
— Ничего не могу уразуметь. — Василий даже головой встряхнул от досады. — Какие такие ударные строчки?
— Ну вот например: «Папа подарил, папа подарил, папа подарил мне куклу». Здесь все дело в том, чтобы пропеть эту строку так: «Па-па-па-да-рил, па-па-па-да-рил…» Или: «Пора-пора-порадуемся на своем веку…» Или: «Миллион, миллион, миллион алых роз». Улавливаешь?
— Чушь какая-то! — убежденно сказал Овцын.
Княжна передернула плечами и с брезгливостью заговорила:
— Да как вы могли докатиться до такой гадости? Ваши души топчут грязные дельцы, а вы подпеваете: «миллион, миллион…» Знал бы Чернышевский!.. Даже Пушкин, этот певец дамских ножек, и тот лучше ваших проходимцев…
— Я, наверное, переборщил, — Ильин поспешил оправдаться от имени своей эпохи. — У нас немало талантливых, честных людей. Но, как правило, путь их тернист, орденов они не хватают, премий не получают. Мы привыкли утешаться тем, что лауреаты один за другим отправляются в небытие, а неудачники продолжают светить десятилетиями…
Виктор вдруг резко оборвал себя. Что это он перед нею распинается? Не с золотых ли снов ее любимой Веры Павловны все началось: мечтали об общежитиях, о единообразии… Он не хотел признаться себе, что раздражение его вызвано вовсе не этим.
— А вообще знаешь, Анюта, мне надоели твои благоглупости, Помнишь, я обещал тебя Верой Павловной звать? Учти, что для меня она отнюдь не положительный персонаж. Это младшая сестра Манилова, живи она чуть раньше, обязательно вместе с ним грезам предалась бы, как башню до небес выстроить…
Во взгляде княжны он прочел нескрываемую издевку и понял: она прекрасно уразумела причину его вспышки. Анна даже не удостоила его ответа.
Именно с этого столкновения началось явное отчуждение их друг от друга. И с каждым разом напряженность между ними нарастала. Ильин даже начал избегать прямых обращений к Анне, но тем больше подтекста вкладывал в свои слова, когда она могла слышать его.
Вначале, когда они испытывали взаимное дружеское расположение, а потом и неодолимое влечение, споры их не носили характера непримиримости. Виктор бессознательно шел на разрушение иллюзий Анны, чтобы, во-первых, убедить ее в том, что Истина, ее постижение возможно только через посредство ее единственного обладателя — самого Ильина, а во-вторых, чтобы заземлить ее представление о грядущем — иначе сближение оказывалось просто невозможным, пока люди будущего виделись ей бесплотными херувимами. Все это теперь стало ясно Ильину после долгих часов придирчивого анализа того, что было между ними.
Виктор вновь и вновь возвращался к давним разговорам, и сейчас ему казалось: он слишком козырял «негативом», слишком нажимал на отрицательные черты своего времени. Открытие это было сродни чувству оскорбленного патриотизма.
В самом деле, он, гражданин века, далеко ушедшего в просвещении и прогрессе, хотел казаться каким-то сорви-головой, чуть ли не феодального пошиба…
Теперь, стоило Ториру отлучиться, он возвращался к одной и той же теме, адресуясь как будто бы к Овцыну, но краем глаза следя за реакцией Анны:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
