29 июля 2002 года
Площадь, Парад по случаю Белой Революции
Шах Мат…
Да здравствует Июльская революция…
Да здравствует вождь Июльской революции, Их Сиятельство, шахиншах Хосейни…
Это был очень светлый день. Светлый настолько, что это потом врезалось в память. Очень тихий, с легким ветерком как раз таким, чтобы чувствовать свежесть, но недостаточно сильным, чтобы поднимать с земли пыль. И небо — прозрачно-голубое и ни единого облачка, омрачающего собой лазурный небосвод.
Собираться я начал с самого утра — парад назначили на утро, начало — в десять часов по местному времени. Тот же самый фрак, в котором я вручал верительные грамоты — до этого не было ни единого повода его надеть. Пропуск — у меня был пропуск на первую трибуну, там собирались командующие всеми родами войск, командующие округами. Первая трибуна считалась самой почетной, выше нее была только трибуна, не имеющая номера, отдельная. Там имел право находиться лишь Светлейший, окруженный офицерами личной охраны.
Как и все диктаторы Светлейший был тщеславен. Будь он хоть немного более умным и предусмотрительным — он встал бы как раз посреди своих военных, он не стал бы возводить для себя отдельную трибуну. Тем самым, он сделал невозможным бы покушение на себя на параде со стороны военных — потому что пули сразили бы не только его самого, но и заговорщиков. Но он был тщеславен этот Навуходоносор нашего времени, он желал выделяться, он хотел быть на трибуне один и только один.
И за это поплатился…
На трибуне должны были быть только мужчины, женщины не допускались — поэтому приглашение было на одну персону. Приведя себя в порядок, я вышел из дома, молча прошел к машине. Вали захлопнул за мной дверь, пробежал к своему, водительскому месту, аккуратно и плавно отчалил от тротуара.
Если в Зеленой зоне дороги были еще относительно свободными — то чем ближе мы подъезжали к центру города — тем плотнее становился транспортный поток, тем больше приходилось ждать. Увы, но среди персов было немало людей, кто на права не сдавал экзамен, а получил их благодаря связям, благодаря тому, что на нужном месте сидит человек из их рода. Проблемы это создавало немалые — предвидя это, я и выехал пораньше…
Стоп…
Кордон, за который не пропускали уже никого за исключением кортежей высших чиновников правительства и самого Светлейшего находился примерно в полукилометре от площади двадцать девятого июля. Там дорога была перекрыта полностью не только переносными полицейскими заграждениями — но и мотками колючей проволоки. Два бронетранспортера стояли по обе стороны дороги, примерно взвод солдат находился у заграждения, вдвое больше полицейских перекрывали улицу, отгоняли любопытных проверяли документы и помогали припарковать автомобили на специальной стоянке.
— Господин Воронцов! — раздалось со спины, как только я вылез из машины
Я оглянулся — посол Североамериканских соединенных штатов, Джеффри Пикеринг, приглашающе махал мне рукой от своего Кадиллака, припаркованного чуть дальше. Рядом с ним стоял и посол Итальянского королевства, мой сосед, Джузеппе Арено.
— Господа, вас не пропускают за оцепление? — спросил я
— Отнюдь. Мы решили идти все вместе, сейчас ждем сэра Уолтона
— А как же фон Тибольт?
— Он сказался больным. И граф фон Осецки тоже…
И даже тогда, когда мне сказали, что сразу трое послов — Священной Римской Империи, Австро-Венерского королевства и Великобритании сказались больными — я не заподозрил неладное. Хотя стоило бы.
— Я слышал, фон Тибольт совсем нездоров…
— Ай, бросьте сударь. Фон Тибольт нездоров все время, как я его знаю. Но это не мешает ему плести интриги — отмахнулся
— А фон Осецки?
— А фон Осецки невоздержан в своей любви к крепким охотничьим настойкам на травах. В этом и заключается причина его частого нездоровья
Странно — но отношения у меня сложились именно в этом кругу — Арено, который был хоть и подонком, но простым и понятным подонком, простоватый и честный Пикеринг и все. С теми, кто считался для Российской Империи союзниками или нейтралами — фон Тибольт и фон Осецки — отношения категорически не складывались, а сэр Уолтон Харрис в последнее время просто старался меня избегать.
— Говорят в Багдаде неспокойно… — спросил Пикеринг
— В Багдаде и в самом деле неспокойно — любезно подтвердил я — но не более того. Обычный бандитизм, к сожалению, изжить его невозможно, равно как и преступность.
— Десять минут… — Арено достал из кармана старомодные часы на цепочке — если сэр Тимоти не проявляет уважения к договоренностям, думаю господа, нам можно идти. Десять минут — предел моего терпения.
— Я бы ожидал этих слов от фон Тибольта но от вас… — заметил я
— Ай, бросьте! — легко отмахнулся Арено — всю эту чушь про необязательность итальянцев, про то, что они могут опоздать на час и не читают нужным при этом извиниться — все это говорят про нас немцы, самым наглым образом называющие себя римлянами. Право слово надо было вовремя прекратить все это, как только они начали называться римлянами. Римлянами они никогда не были и не будут, варвары как есть…
— Это так… Думаю, нам и в самом деле стоит поспешить господа… — взглянул на часы и я
Легко пройдя сквозь кордон — полицейские как всегда больше уважения выказывали иностранцам, чем подданным Их Сиятельства — мы неспешно пошли площадь мимо длинных рядов боевой техники, заполонивших улицу…
Их танк, сильно модернизированный Богатырь-6, стоял одним из последних в колонне из тридцати танков. Колонна танков выстроилась из расчета три по десять, три ряда по десять машин в каждом — потому что ширина улицы другое построение не позволяла. Выезжая на площадь, они должны будут принять чуть влево — так что их танк будет в первом ряду, том, что пойдет совсем рядом с трибуной.
На месте командира танка был майор Мухаммед Техрани, заместитель командира роты в танковой бригаде. На это дело он пошел сам, потому что его присутствие, присутствием в танке хоть одного из офицеров была какой-то гарантией, что это не провокация САВАК, что это все — в самом деле. Майор Техрани не только раньше служил в Гвардии Бессмертных, откуда был переведен по возрасту — с повышением — но и был, и до сих пор оставался осведомителем САВАК. В агентурной картотеке он был на хорошем счету — выдал четверых негодяев, что осквернили свои поганые рты клеветой на Светлейшего. Тем самым он доказал свою преданность персидскому народу и лично Светлейшему и заслужил право присутствовать на параде. Дабы лицезреть, и дабы враги Персии — тоже лицезрели ее мощь.
На месте наводчика был подполковник Али Бехрузи, заместитель командира танкового полка. Сам он сел в танк, потому что никто другой из заговорщиков не имел такой военно-учетной специальности — наводчик танка, а он имел. Когда это давно он служил именно наводчиком танка, до того как его карьера пошла в гору.
На месте механика-водителя был сын подполковника Бехрузи, младший лейтенант Ахмад Бехрузи. Единственный из всех кому можно было доверять безоговорочно — просто он занимал слишком ничтожную должность — механик-водитель танка, и у него было слишком невысокое звание — младший лейтенант, чтобы им интересовался САВАК. Остальные — и подполковник Бехрузи и майор Техрани входили в тройки, и если то, что они задумали сегодня провалится — тогда конец не только им и их семьям — но и тем, кто находится в одних тройках с ними. За то, что просмотрели. Не разоблачили. Не сообщили.
Но страх не вечен.
Да, страх не вечен, и Светлейший, умный и прозорливый вождь персидского народа, в гордыне своей забыл об этом. Страх и в самом деле не вечен и мудрейшие диктторы используют этот инструмент очень осторожно и дозировано. В величайших диктатурах мира на площадях не стоят виселицы, по улицам не разъезжают по ночам черные фургоны и людей не раскатывают катками по асфальту. Да, казни там есть — но их количество исчисляется десятками в год, но не сотнями и никак не тысячами. Потому что если страх становится всеобъемлющим — кое-кто может и переступить через порог страха. Сказать сам себе, что лучше ужасный конец, чем ужас без конца. И тогда начинается самое страшное. Любая спецслужба мира, занимающаяся охраной первых лиц государства, никого так не боится, как боится людей, перешагнувших порог страха. Боится терпеливого, одинокого человека, не испытывающего страха годами вынашивающего план мщения, готового отказаться от своей жизни как от проигранной карты только для того, чтобы свершить задуманное. Потому что такого человека невозможно вычислить заранее, он обычно ни с кем не бывает связан, никак не показывает своих намерений до последнего момента, его некому выдать. И когда он наносит удар — шансы обычно бывают пятьдесят на пятьдесят. Иногда даже меньше…
