Схему русского здания гимназии скачали в Интернете и внимательно изучили — хорошего было мало. Здание гимназии требует большого количества лестниц — для обеспечения быстрой эвакуации детей при пожаре и потому что дети все одновременно перемещаются с этажа на этаж при переходе с урока на урок. Четыре лестницы — значит, четыре пары бойцов, чтобы их перекрыть, только шесть остается на зачистку. Плохо — но ничего другого не остается…
Один из пулеметчиков выбегает прямо на поляков, поднимающихся вверх по лестнице — их больше десятка. Пулемет в руках разражается длинной очередью, пули сметают поляков одного за другим. Поляки тоже стреляют в ответ — но почему то не попадают… или попадают. Только высадив всю ленту, пулеметчик начинает оседать на пол. В него попали семь пуль, пять из них остановили шлем и бронежилет, две попали в цель.
Автоматчик прижался к стене, бросил на лестницу гранату, не дожидаясь, пока бросят гранату оттуда. Грохнуло, запахло горелым, посыпались остатки стекла
— У… матка бозка!
Пользуясь замешательством противника, автоматчик выскочил на лестничную клетку, ударил длинной очередью вниз, добивая тех, кто не был убит взрывом гранаты…
Потом вернулся к напарнику, оттащил его к стене. Приказ на эту операцию запрещал оказывать помощь раненым до тех пор, пока они не отступят к вертолетам, их было мало, а танго, террористов — много. Но вряд ли кто-то из морских пехотинцев, у многих из которых напарник был бадди еще с учебки, с Кэмп Леджун или с Пэрис-Айленд серьезно воспринял этот приказ.
Пулеметчик был ранен в обе руки и оглушен — бронежилет задержал пули, но контузило изрядно.
— Иди… Сам перетяну… Иди…
Напарник, не слушая, вколол антишоковое средство из аптечки, потом бросил еще одну гранату — чтобы не мешали. Потом наложил жгуты на обе руки — одна пуля попала выше локтя, другая ниже. По крайней мере — ноги целы, а это значит что до вертолета он сможет добраться сам. И то дело…
Внизу послышался топот, вниз полетела еще одна граната, на сей раз светошоковая
— На, держи! — напарник напоследок сунул раненому в руку пистолет — стреляй если что. Сможешь?
— Держи… лестницу… убьют.
— Хрен им! Мы выберемся. Черт, мы слишком наглые и тупые, чтобы сдохнуть здесь, понял? Мы выберемся, держись.
— Возьми пулемет. Ленту.
— Сейчас. Сейчас…
Сунувшиеся на второй этаж поляки были встречены длинной пулеметной очередью и дальше не пошли, потеряв одного убитым и другого раненым. Попытались бросить гранату, бросили, предприняли попытку прорыва — и отступили, потеряв еще двоих. Пройти лестницу было невозможно…
Царь Борис в эту ночь не спал.
Сначала приехали австрийцы. Точнее один австриец — наглый и никчемный аристократ, как и все австрийцы. Предложил бежать…
Сложно понять, что творилось в душе Бориса… не только в эту ночь, а во все предыдущие. Ему было на всех наплевать — но это только потому, что и на него было всем наплевать. Мать тихо спивалась, отец почти не обращал на него внимания, открыто появлялся в свете то с одной своей пассией, то с другой. Ребенок никому не был нужен, он рос на руках у чужих людей, у нянек и бонн. В Российской Империи Николая — он был старше на пять лет — отдали в кадетский корпус, с шести лет он был, можно сказал в армии. Здесь этого делать было не принято, ребенок рос при дворе, видя немалые мерзости и непотребства, происходящие там, к нему приглашали учителей из Европы, репетиторов. Тогда же к нему приставили мистера Джеббса, преподавателя английского языка, который должен был сделать из Бориса настоящего джентльмена и научить свободно разговаривать на английском языке. Мистер Джеббс учил довольно своеобразно — приносил газеты на английском из посольства, причем среди них непременно попадались крайне консервативные, русофобские издания, Борис читал статьи про кровавые злодеяния Романовых и обсуждал их со своим учителем. Конечно, он учил язык и по стандартным учебникам, но почему то на внеклассную работу задавал читать именно эти газеты, делать по ним доклады, объяснять мистеру Джеббсу что значит та или иная статья. Так Борис стал англоманом и русофобом — никем другим он стать при таком образовании не мог, а отец совершенно не интересовался тем, кто и чему учит сына. Наверное, в том что произошло была вина Александра Пятого — все таки Борис был ему родственником, пусть и дальним но все же Романовым, и Государь мог бы настоять на том. чтобы Бориса отдали в нормальную русскую школу, а то и в кадетку, безо всякого обучения на дому. Но Александр Пятый не любил, когда кто-то вмешивается в его семейную жизнь и точно так же не вмешивался в семейную жизнь других людей. Вот и выросло… то что выросло.
Потом при дворе появился Малимон. Пройдоха и авантюрист он был веселым и нескучным человеком, он единственный кто так заинтересовался Борисом и начал обращать на него внимание. Борис, который не получал никакого внимания от отца, а от матери если что и получал, так только лупонь — было приятно, что у него появился взрослый друг, и он потянулся к нему. В один прекрасный вечер Малимон предложил посвятить его в мужчины. Что он сделал потом — думаю, рассказывать не стоит.
Малимона изгнали, даже заплатили, чтобы он не открывал рот (хотя стоило бы посадить на кол), но то, что он сделал — было уже не вернуть.
Кем был для Бориса отец? А кем он для него был? Кем должен был быть для него человек, который даже подарки на день рождения иногда просто передавал через воспитателей? Кем был для него человек, который жил не с матерью — а с какими-то женщинами? Наконец — кем должен был быть для него человек, который даже не поговорил с ним, когда ему это было так нужно?
В шестнадцатый день ангела отец преподнес ему ключи от автомобиля Порш, а молодая графиня Гогенфельд, родственница австро-венгерского императора, гостившая при дворе, сделала его и в самом деле мужчиной. Но полностью избавить Бориса от пагубной привычки, начавшейся с Малимона ни она, ни другие — не смогли.
Вот Борис и вошел в жизнь — развращенным, подростково жестоким, считающим, что ему в этой жизни все дозволено, не служившим Родине и не знающим что это такое, циничным, посвященным во всю грязь, какая только может быть. Обвинять его в этом — все равно что обвинять собаку, которая не получила никакой дрессуры, и в конце концов покусала хозяина. Бессмысленно…
Вместе с ним по Варшаве куролесили еще несколько таких же юнцов, воспитанием ничуть не лучше. Подбивая друг друга, подначивая, они, в конце концов дошли до тяжкого преступления — Борис, пользуясь своей привлекательной внешностью, дорогой машиной и умением красиво говорить подцепил девчонку и вывез ее за город. Там оказалось, что общения с женским полом жаждет не только он.
Потом они повторили это еще раз. И еще. Так было до тех пор, пока Император Александр Пятый не написал отцу письмо, повелевающее прекратить безобразия и наказать виновных по всей суровости закона. Вот тогда то у отца с сыном и состоялся первый серьезный разговор "за жизнь". Да поздно уже было — разговаривали по сути два чужих человека.
Полицейские протоколы подправили — насильников оказалось не семеро, а четверо. Заплатили немного денег… четверых сурово наказали, трое, в том числе и Борис — отделались легким испугом. Никаких выводов для себя он не сделал, и тех, кто пошел в тюрьму за совершенное им преступление — было не жаль. Дружить он тоже не умел — не было у него друзей, он слишком частом в детстве видел, как предают и не мог от этого избавиться. Друзей он набрал новых — таких в Варшаве было, увы, достаточно.
В прошлом году, катаясь на лыжах в Вадуце, он встретил мистера Джеббса — русская разведка, увы, эту встречу проглядела. Мистер Джеббс постарел, борода поседела — но держался он так же прямо, как палку проглотил, и говорил все те же правильные вещи.
Вместе с мистером Джеббсом был человек, несколько не вписывающийся в атмосферу горнолыжного курорта. Это был священник. Католический священник — для Польши это было очень важно.
Так Борис сделал последний шаг на пути, ведущем в ад — он стал предателем и заговорщиком. И дал согласие принять трон, залитый кровью отца. Почему — я, кажется, уже объяснял.
Дал он согласие и на то, чтобы поднять мятеж против России. Он не просто ненавидел Россию — он ненавидел лично Александра Пятого, потому что именно из-за его письма отец начал принимать меры, и именно из-за этого письма он чуть не попал в тюрьму.
Потом в Польшу прибыл Калановский — от мистера Джеббса и от святого отца. То, что он представлял террористическую Делегатуру Варшавску — Бориса никак не смутило. Ему он приглянулся по двум причинам. Первая — Калановский был трусом. Есть два типа трусов — при проявлении трусости одни впадают в жестокость, а другие в панику. Борис впадал в жестокость, а вот Рышард Калановский, умеющие зажигательно и красиво говорить — в панику. На его фоне Борис смотрелся рыцарем, и это было ему приятно.
