Некоторое время он убеждал себя в том, что его интересует изучение традиций и языков людей из доисторических времен, среди которых он жил. А потом возобладала честность, и он стал признаваться себе в том, что он всего-навсего ищет оправдания, чтобы оттянуть печальное мгновение. И все же он ничего не предпринимал.
Бёртон, Коллоп и Геринг перебрались из своих холостяцких бараков и смогли вести обычную жизнь полноценных граждан. Каждый обосновался в отдельной хижине и в течение недели нашел женщину, которая согласилась жить с ним. Церковь Коллопа не требовала от своих членов безбрачия. Они могли, если хотели, дать такой обет. Но Церковь рассуждала так: мужчины и женщины воскрешены, обладая всеми признаками пола (или, если они были лишены этих признаков на Земле, здесь они к ним вернулись). Не оставалось сомнений в том, что тот, от кого зависело воскрешение, предполагал, что секс должен присутствовать в жизни людей. Хорошо известно, хотя некоторые это и отрицают, что у секса помимо репродуктивной есть и другие функции. Так что вперед, молодежь, катайтесь по травке.
Другим итогом непредсказуемой логики Церкви стало то, что были дозволены все формы любви (кстати говоря, это заставляло многих сомневаться в истинности Церкви), лишь бы все происходило по обоюдному желанию, без принуждения и жестокости. Только принуждение детей к сожительству было запрещено. Но эта проблема через несколько лет должна была исчезнуть сама собой. Все дети должны были повзрослеть.
Коллоп отказался завести себе сожительницу только для того, чтобы дать выход своим сексуальным устремлениям. Он хотел жить только с любимой им женщиной. Бёртон из-за этого над ним подшучивал и говорил, что с этим предрассудком легко покончить. Ведь Коллоп, по его собственным словам, любил все человечество, так что теоретически должен бы взять в подруги первую же женщину, которая ответит ему согласием.
— На самом деле, друг мой, — ответил ему Коллоп, — именно это и произошло.
— Стало быть, то, что она красива, страстна и умна, — это всего лишь совпадение? — спросил Бёртон.
— Хотя я и стремлюсь к тому, чтобы быть выше человека, а скорее к тому, чтобы быть человеком совершенным, я слишком человек, — отозвался Коллоп и улыбнулся. — Неужели я стал бы истязать себя добровольно, выбрав себе в подруги какую-нибудь уродину?
— Думаю, ты еще глупее меня в этом смысле, — сказал Бёртон. — Что до меня, то мне в женщине нужны только красота и притягательность. До ее ума мне никакого дела нет. И еще я предпочитаю блондинок. Есть во мне какая-то струнка, которая начинает звенеть, когда к ней прикасаются пальчики золотоволосых женщин.
Геринг привел в свою хижину настоящую валькирию — высокую, полногрудую, широкоплечую шведку из восемнадцатого века. Бёртон поинтересовался, не была ли эта дама копией бывшей жены Геринга, невестки шведского путешественника графа фон Розена. Геринг признался в том, что его подруга не только внешне похожа на Карен, но даже голос у нее такой же. Похоже, он был со своей избранницей счастлив, да и она вроде бы тоже.
А потом, как-то ночью, во время неизменного предутреннего дождя, Бёртон очнулся от глубокого сна.
Ему показалось, что он слышал крик, но, когда окончательно проснулся, услышал только раскат грома и треск ударившей неподалеку молнии. Бёртон закрыл глаза, но тут же снова проснулся. В соседней хижине кричала женщина.
Бёртон вскочил, распахнул бамбуковую дверь и высунул голову из хижины. На лицо его упали капли холодного дождя. Кругом было темно — хоть глаз выколи. Только горы на западе озарялись вспышками молний. А потом молния сверкнула так близко, что Бёртон на несколько мгновений оглох и ослеп. Но все-таки успел разглядеть две белые фигуры рядом с хижиной Геринга. Немец сжимал горло женщины, а та схватила его за руки и пыталась оттолкнуть.
Бёртон выбежал из хижины, поскользнулся на мокрой траве и упал. Когда он поднимался, снова блеснула молния, и Бёртон увидел, что женщина стоит на коленях, запрокинувшись назад, а над ней — искаженное злобой лицо Геринга. В этот миг из своей хижины выбежал Коллоп, обернувший вокруг пояса полосу ткани. Бёртон поднялся на ноги и, не говоря ни слова, побежал. Но Геринг уже исчез. Бёртон опустился на колени рядом с Карлой, пощупал пульс. Сердце ее не билось. Снова сверкнула молния и озарила лицо женщины — рот широко раскрыт, глаза выпучены.
Бёртон встал и крикнул:
— Геринг! Где ты?
И тут же, получив удар чем-то тяжелым по затылку, упал ничком на траву.
Бёртон едва не потерял сознание, но ухитрился подняться на четвереньки, после чего распластался на траве, получив новый тяжелый удар. В полубессознательном состоянии он сумел-таки перекатиться на спину и выбросил перед собой руки и ноги, чтобы защититься. Вспышка молнии осветила стоявшего над ним Геринга, сжимавшего в руках дубинку. Лицо у него было совершенно безумное.
Сгустился мрак. Что-то белое и туманное выпрыгнуло из тьмы и набросилось на Геринга. Два бледных тела упали на траву около Бёртона и покатились. Оба кричали, словно мартовские коты. Новая вспышка молнии озарила дерущихся, и стало видно, как они вцепились друг в друга.
Бёртон, пошатываясь, встал на ноги и бросился к ним, но был сбит с ног Коллопом, которого отшвырнул от себя Геринг. Он снова поднялся. Коллоп тоже вскочил и кинулся к Герингу. Раздался громкий треск, и Коллоп упал. Бёртон попробовал догнать Геринга, но ноги не слушались его и увели в сторону. Опять полыхнула молния, прогремел гром, и Бёртон увидел Геринга так, словно смотрел на него глазами фотографа, снимающего немца в тот момент, когда тот размахнулся дубинкой.
Бёртон получил удар по руке, и рука онемела. Теперь его не слушались не только ноги, но и левая рука. И все же он поднял правую руку и попытался замахнуться. Снова раздался треск. Ребра Бёртона не выдержали и словно бы провалились внутрь грудной клетки. Дыхание ушло из его груди, и он снова повалился на холодную и мокрую траву.
Что-то упало рядом с ним. Несмотря на боль, Бёртон дотянулся до упавшего предмета. В руке его оказалась дубинка — видимо, Геринг выронил ее. Вздрагивая при каждом вдохе, приносившем боль, Бёртон встал на одно колено. Где этот безумец? Две тени танцевали и расплывались, сливались в одну и снова разделялись. Хижины! В глазах у Бёртона двоилось. Только он подумал, уж не получил ли сотрясение мозга, как в свете блеснувшей вдалеке молнии различил фигуру Геринга. Вернее — две фигуры Геринга. Одна из них как бы сопровождала другую. Левая стояла на земле, а правая висела в воздухе.
Обе фигуры подняли руки вверх, словно Геринг хотел омыть руки дождем. Но когда обе фигуры обернулись и пошли к Бёртону, он понял, что происходит. Они кричали по-немецки (одним голосом):
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
