– Почему ты уверен, что царь делал все хорошо? – спросил Джон.
– А как же, – Орво был возбужден. – Он не настаивал на том, чтобы мы признали его богов. Кроме того, в отличие от наших соседей якутов, мы были освобождены от обязательного ясака и платили только добровольно, кто сколько захочет. Разве это плохо?
– Да, действительно, с этой точки зрения русский царь весьма подходил чукчам, – заметил Джон.
Не уловив иронии или не обратив на нее внимания, Орво сказал:
– Ведь кто знает, что принесут сюда новые власти. Может быть, такое, что будет совсем плохо всем нам.
Джон согласился с этим разумным доводом, но с надеждой сказал:
– Сколько времени пройдет, прежде чем новые власти доберутся до Чукотки!
Разговор этот происходил в начале зимы, когда море покрылось льдом и свет убывал с каждым днем, словно какой-то великан отрезал каждый день по ломтику от холодного зимнего солнца. Еще одна зима вставала на жизненном пути Джона Макленнана, но он не страшился ее и встречал спокойно вести о надвигающихся ненастьях, о замерзших реках, о том, как растет береговой припай, все дальше и дальше отодвигая от материка линию дрейфующего льда.
Яко и Тнарат уже бойко писали английские слова и с шутливой серьезностью обращались друг к другу и к своему учителю, пользуясь усвоенными словами. Однажды Тнарат пришел на урок расстроенный.
– Что с тобой? – спросил его Джон.
– Я тебе давно хотел сказать, – смущенно заговорил он, – да боялся, что ты перестанешь меня учить… Узнали, что я пытаюсь научиться наносить и различать следы человеческой речи на бумаге, и стали надо мной смеяться. Даже сыновья мои смеются. Сегодня разговаривал с Орво, и он спросил, верно ли, что я учусь у тебя грамоте. Я сказал правду. Задумался старик и объявил, что ничего из этой затеи не выйдет. А когда я показал ему, что я уже умею, он поднял меня на смех. Говорит, что слышал от тебя – грамота совершенно не нужна чукчам, она такая же чужая для нашего народа, как белая кожа и светлые волосы. Ты говорил это?
– Да, говорил, – признался Джон. – Но имел в виду, что ни к чему совсем, если каждый чукча заделается грамотным.
– И думаешь так и сейчас? – спросил Тнарат.
– Уверен в этом, – горячо произнес Джон.
– Тогда почему меня и Яко учишь?
– Если Яко и ты будете грамотными, от этого никому не будет вреда.
– Вред уже начался, – заявил Тнарат, – надо мной смеются. Люди отворачиваются от меня и подозревают нехорошее в моем желании научиться языку белого человека.
– Ты хочешь сказать, что не будешь учиться? – спросил Джон.
– Я этого еще не сказал.
Тнарат был в таком затруднении, что по привычке стянул с головы малахай и мехом вытер вспотевшее лицо.
– Хорошо было бы, если бы ты стал учить грамоте всех, кто захочет, – выдавил он наконец из себя.
Джон задумался. Он знал достаточно хорошо своих односельчан. Из соперничества, желания не отстать друг от друга учиться пожелают все. Поскольку учился и Яко, от взрослых не отстанут и дети. Значит, придется открыть настоящую школу и все свое время отдать делу обучения грамоте жителей Энмына. А кто же будет ходить на охоту, ездить за товарами в далекий Кэнискун? Кроме того, нет ни бумаги, ни письменных принадлежностей, не говоря уже об учебниках. Все это Джон спокойно и деловито объяснил Тнарату.
– А кроме того, давай вместе задумаемся: к чему вес это? Ни в промысле, ни в домашних делах грамота чукче не нужна. Она только отнимает время и возбудит мысли и желания, которые его будут беспокоить и отвлекать от настоящей жизни.
– Верно говоришь! – почти обрадованно воскликнул Тнарат. – Пожалуй, хватит. Немного позабавились, пора и кончать. Уф, – он распустил шнурок, освободил ворот кухлянки. – Легко стало.
Такой легкий отказ от учения Тнарата опечалил Джона. Он чувствовал, что этот человек, выросший в яранге, в вечном поиске еды и тепла, по-своему незауряден, талантлив. Все, к чему бы ни прикоснулись руки Тнарата, обретало крепость, красоту и какое-то своеобразие. При всем при этом Тнарат был удивительно бескорыстен и умел обходиться самым необходимым. У него не было запасов, которые так любил заготовлять Армоль, не было вторых нарт и лишних собак. Если у него появлялось что-то лишнее, он тут же с радостью дарил это ближайшему соседу, чаще всех беспечному и бедному Гувату.
Джон еще некоторое время позанимался с Яко, и первые уроки грамоты в Энмыне тихо, само собой прекратились. Джон даже на долгое время забыл свой дневник и не обращался к нему до самого памятного дня, пока к нему не приехал перепуганный и растерянный Карпентер.
30
Карпентер ввалился в ярангу Джона в пуржистое, светящееся летящим снегом утро. Он долго отряхивался, выбивал торбаса, меховые штаны, отдирал сосульки с бороды.
– Большевики взяли власть! – громко и с каким-то отчаянием он выпалил в лицо Джону Макленнану.
Джон пожал плечами.
– В России воцарился Ленин и большевики! – повторил Карпентер. – Вы понимаете что-нибудь?
– В том-то и дело, что я ровным счетом ничего еще не понимаю, – спокойно ответил Джон. – Входите пока в полог, Пыльмау приготовит вашу комнатку.
Пыльмау возилась в каморке, где когда-то жил Джон, пытаясь разжечь железную печурку. Сильный ветер то рвал пламя, то вдруг выхлестывал его прямо в каморку, рискуя поджечь все жилище. Пыльмау долго возилась, пока тяга не установилась и бока печурки не покрылись румянцем жара.
– Дорогой Джон! – продолжал Карпентер. – Я счел своим долгом приехать к вам и предупредить вас об опасности. Большевики надвигаются и на Север. На Камчатке уже Советы, Советы начали действовать и в Анадыре. Как вы можете относиться ко мне с таким недоверием, когда я бросил все и в первую очередь поспешил к вам? Я бы мог вот так просто уехать один и оставить вас на произвол судьбы. Дорогой друг, я в вас вижу не только брата по крови, но и незаурядного человека, который может ни за что погибнуть от пули большевика.
– Я не понимаю, – Джон был совершенно спокоен, – отчего вы так страшитесь большевиков? Вы ведь ни одного в глаза не видели.
– Но какие они творят ужасы! – схватился за голову Карпентер. – Они расстреляли всю царскую фамилию, не пощадили даже малых детей.
– Перелистайте любой учебник истории, вы найдете пострашнее преступления, – напомнил Джон.
– Они отбирают все, что имеет человек, и раздают бедным, – продолжал Карпентер. – Они не смотрят, добыл ли человек трудом свое богатство или действительно награбил, для них богатый человек имеет одно название – кровопийца, эксплуататор. Нет, вы должны немедленно уехать! Я предлагаю вам свою помощь. Хотите, я пришлю упряжки, дам денег – все, что вы пожелаете. Честно скажу – мне больно будет смотреть, как на моих глазах будет рушиться с таким трудом налаженная жизнь. То счастье, которое вы заработали своим трудом, выстрадали, может рухнуть в один прекрасный день. Мне вас жаль, дорогой Джон!
Карпентер почти выкрикнул последние слова и обхватил голову руками.
Джон смотрел на его большие руки и думал: с чего бы это Карпентеру вдруг понадобилось воспылать добрыми чувствами к нему и даже приехать посреди зимы? Чтобы предложить бескорыстную помощь в побеге от большевиков? Что-то было подозрительное в этой неожиданно вспыхнувшей заботе торговца.
Пыльмау подала еду, разлила по чашкам крепкий чай и удалилась, чтобы не мешать мужскому разговору.
Карпентер ел жадно, его толстые пальцы, украшенные рыжими волосинками, покрылись салом и залоснились. Он, даже жуя, не переставал говорить, и речь его лилась неудержимо, словно прорвалась плотина.
– Вы знаете, что я регулярно получаю прессу, – говорил Карпентер. – Разумеется, нельзя верить всему, что пишут в наших американских газетах. Но если даже и половина того, что пишется о большевиках, – правда, то лучше жить среди людоедов, чем среди них. Их вождь Ленин – это просто какое-то чудовище! Он требует создания коммунистического правительства не только в России, но и во всем мире, подстрекает рабочих захватывать предприятия, выгонять хозяев – словом, это какой-то бунтарь! Пират! Они провозгласили лозунг: кто не работает, тот не ест!
– Этот лозунг я уже слышал в Энмыне, – перебил гостя Джон. – Недостоин жизни тот человек, кто не может сам себе добыть еду. Приблизительно то же самое!
За чаем в словоизвержении Карпентера наступил перерыв, и Джон задал ему вопрос, который все время вертелся у него на языке:
– А когда вы сами уедете отсюда?
– Вы имеете в виду с Чукотки?
– Да.
– У нашей фирмы первое время будут какие-то отношения с новыми властями. Большевики не посмеют оставить весь этот большой край безо всякого снабжения, а своих товаров у них пока нет. Скорее всего мы получим концессию на ведение торговли. Во всяком случае, мне дано указание оставаться на месте. Как только вскроется пролив, мы вывезем всю пушнину, а запас товаров в складах моей фактории не превышает и тысячи долларов. Если даже конфискуют все, большого убытка не будет.
