Шлюпка была почти у прибойной черты, когда Джон окончательно узнал Мери Макленнан и пошатнулся. Рядом стоящий Тнарат подхватил его и озабоченно спросил:
– Что с тобой?
– Мать приехала, – шепотом ответил Джон. Новость хлестнула по встречающим, и чукчи уставились на старую женщину, которая пристально вглядывалась в них, стараясь, видимо, угадать, кто же из них ее сын.
Шлюпка ткнулась носом в берег, и моряки помогли старухе сойти. Ноги Джона словно примерзли к гальке, и у него не было сил сделать хоть шаг навстречу матери.
Мери Макленнан прочно встала на берег и снова молча принялась рассматривать чукчей.
– Где мой сын? – спросила она.
– Это я, – ответил Джон и, собрав силы, пошел навстречу.
Мери Макленнан сначала отшатнулась, видимо не узнавая его, но в следующее мгновение нечеловеческий вопль разорвал утреннюю тишину Энмына.
– О, Джон! Мальчик мой! Что они сделали с тобой!
Джон обнимал ее, прижимался к ее груди, вдыхая давно позабытые, родные запахи, и слезы неудержимым потоком лились из глаз. В горле стоял твердый комок, который не давал молвить ни слова.
– Я нашла тебя, сыночек мой дорогой! Я нашла тебя! – сквозь слезы говорила Мери Макленнан. – Бог услышал мои молитвы. Я уже думала, что никогда тебя больше не увижу, что ты уже мертв… Милый мой, мальчик мой! Восемь лет! Восемь долгих лет я считала тебя навсегда утерянным… Наш отец не дождался этого радостного известия… Дай я на тебя посмотрю.
Мери Макленнан с усилием оторвалась от сына, сделала шаг назад.
– Что с твоими руками?
– Мама, – с трудом выдавил слова Джон, – нету у меня рук. Их оторвало взрывом восемь лет назад.
– О горе какое! – закричала Мери Макленнан. – Твои рученьки!
– Мэм, я теперь привык и не чувствую, что у меня их нет. Здешние люди научили меня пользоваться ружьем, копьем и ножом. Я даже могу писать.
– Но почему ты ничего не давал знать о себе?
– Прости, ма, – Джон виновато склонил голову. – Я потом тебе все объясню.
Люди Энмына стояли поодаль и наблюдали за свиданием матери с сыном. Наблюдали и моряки, отошедшие в сторону, чтобы не мешать.
Из яранг на берег, пораженные необыкновенной новостью, спускались люди Энмына. Впереди шла Пыльмау, неся на руках маленькую Софи-Анканау. Позади нее семенили Яко и Билл-Токо. Пыльмау не подошла к мужу. Остановившись, она присоединилась к жителям Энмына и вместе со всеми молча наблюдала за Джоном и его матерью.
– Джон, дорогой, – сказала мать, – собирайся. Ты больше не можешь оставаться здесь ни минуты. Кончились твои страдания, кончилась твоя черная ночь, кончился твой сон. Проснись, Джон, ты воскрес для меня и для всех близких… И Джинни тебя ждет… Поехали, Джон! Поехали подальше отсюда! Я не могу больше видеть эти грязные дикарские рожи. Я даже не могу себе представить, какие муки ты претерпел от них! Они, наверное, издевались над тобой, насмехались? Ничего, Джон, все это забудется, сотрется из памяти, как дурной сон…
Джон слушал этот поток слов, и сердце разрывалось от жалости к матери, от жалости к самому себе. Он увидел Пыльмау, стоявшую вместе с детьми рядом со своими односельчанами, и вдруг ему вспомнились слова покойного Токо: «Уедешь отсюда, и вся жизнь, которую ты прожил здесь, покажется тебе сном. Сном в начале тумана…»
– Ма, милая, дорогая ма, – голос у Джона прерывался от волнения, – успокойся и попробуй меня выслушать и понять. Только сначала пойдем ко мне в ярангу и там спокойно поговорим… Хорошо, ма?
– Нет, сынок, я не могу больше оставаться здесь, – ответила Мери Макленнан. – Я боюсь снова потерять тебя.
– Не бойся, ма, – с грустной улыбкой ответил Джон. – Никуда я не исчезну. Пойдем.
Мать с сыном двинулись по галечной гряде вверх, где стояли яранги Энмына. Вслед за ними на некотором расстоянии шла молчаливая толпа энмынцев. Впереди – с детьми Пыльмау.
Джон повел мать мимо яранг, мимо привязанных собак, мимо моржовых кишок, развешенных на просушку. На пороге своего жилища он остановился и сказал:
– Ма, это моя яранга. Здесь я и живу.
– Бедный Джон, – всхлипнув, произнесла Мери Макленнан и, низко нагнувшись, прошла в чоттагин, неярко освещенный дневным светом из двери и через дымовое отверстие.
Джон прошел следом и, пока мать осматривалась, достал оленью шкуру, расстелил ее у полога и позвал:
– Ма, садись сюда.
Мери Макленнан прошла мимо очага, над которым остывал котел с моржовым мясом, и тяжело опустилась на оленью шкуру.
– И ты тут жил все это время, все восемь лет? – спросила мать.
– Да, ма, – ответил Джон. – Все восемь лет.
– Какой ужас! Выдержать такое не каждый может. Но все позади, сынок, все позади! – Она снова зарыдала и прижала голову Джона к своей груди.
А Джон слушал мать и вспоминал слова Токо: «Кончится твой сон в начале тумана, и ты почти перестанешь вспоминать наш берег».
У двери мелькнула тень. Джон поднял голову и увидел Пыльмау. Она в упор смотрела на мужа, и в ее глазах стояли слезы. «Она уже расстается со мной», – подумал Джон и, освободившись от материнских объятий, крикнул:
– Заходи, Мау!
Пыльмау нерешительно прошла в чоттагин. На руках у нее была Софи-Анканау. Следом за ней бочком вошли Яко и Билл-Токо, крепко держась за руки.
– Ма, – Джон повернулся к матери, – я хочу представить тебе мою жену. Ее зовут Пыльмау! А это – наши дети: Яко, Билл-Токо и маленькая Софи-Анканау. Был у нас еще один ребенок, девочка, названная в честь тебя Мери. Но она умерла… Познакомься, ма, с моей женой…
Мери Макленнан уставилась на Пыльмау, и в ее глазах застыл ужас.
– Это невозможно! – закричала она. – Я не могу поверить, что мой сын женат на дикарке! Это невозможно, Джон! Это невозможно!
Пыльмау все поняла. Она попятилась назад к двери, вытолкала мальчиков и выскочила вслед за ними на улицу.
– Ма! Как ты можешь произносить такие слова! – Джон встал. – Ты оскорбила мою жену, моих детей. Как ты могла это сделать? Я всегда верил в твой ум, и ты должна теперь понять, что больше нет Джона, который был десять лет назад в Порт-Хоупе. Есть другой Джон, который прошел через такие испытания, которые я не пожелаю даже злейшему врагу. Ты несправедлива к моим новым друзьям, ма. Мне горько было слышать твои слова…
– Милый Джон, – горячо заговорила Мери Макленнан. – Стань снова самим собой! Я понимаю, тебе трудно вернуться к самому себе. Но ничего, все пройдет, все забудется, и жизнь вернется в свое русло. Собирайся, Джон, у нас еще будет много времени поговорить.
– Подожди, мама, – проговорил Джон. – Успокойся и выслушай меня. Загляни в собственное сердце, ма, и спроси его: может ли твой сын бросить жену и детей?
– Но жена ли она тебе, Джон? Жена ли она тебе перед богом и законом? – жестко спросила Мери Макленнан.
– Она жена мне не перед богом и не перед законом, – ответил Джон. – Она жена мне перед гораздо более важным и значительным, чем призрачный бог и лицемерный закон. Пыльмау – жена мне перед жизнью!
– Джон, милый, не будем больше говорить об этой ужасной женщине! Я подозреваю, что ты боишься их. Не бойся, Джон, мы выкупим тебя, заплатим деньги, все, что хотят дикари за твое освобождение, они получат. Пойдем, милый Джон, пойдем!
Мери Макленнан встала и потянула за рукав Джона, словно он был маленький и несмышленый мальчишка.
– Нет, ма. Я никуда не тронусь отсюда, – решительно и сухо сказал Джон. – Я просто не могу. Не могу переступить через самого себя, через своих детей, через ту жизнь, которая воскресила во мне человека. Я не могу этого сделать! Ты меня должна понять, ма!
– О Джон, ты разрываешь мое сердце… Ну, хорошо, милый… Попрощайся с твоими… твоими близкими. Я подожду… Подожду на корабле, чтобы не мешать тебе. А завтра я приеду за тобой… Только скажи прямо и честно – они ничего не сделают с тобой?
– Ну что ты говоришь, ма!
– Хорошо, хорошо сынок, – торопливо проговорила Мери Макленнан.
Джон проводил мать на берег. Он шел, провожаемый безмолвными взглядами энмынцев. Он чувствовал эти взгляды за своей спиной, и они хлестали его словно бичи.
– Если бы не добрый человек из какого-то селения на берегу Берингова пролива, торговец, я бы никогда не узнала, жив ли ты и где живешь. Это он прислал мне письмо и рассказал о твоей судьбе. Сынок, ты должен запомнить его имя – его зовут Роберт Карпентер.
– Роберт Карпентер? – переспросил пораженный Джон.
– Да, это он прислал мне письмо. Ты с ним знаком?
– Еще бы! – воскликнул Джон. – Я даже у него гостил не раз, и он ко мне приезжал.
– Какое доброе сердце у него, – вздохнула Мери Макленнан.
Джон помог матери сесть в шлюпку, поцеловал ее на прощание, и она успела шепнуть:
– Джон, это твоя последняя ночь вдали от матери, в этой ужасной хижине…
Джон вернулся в свою ярангу. Все домочадцы уже были дома. Пыльмау разжигала костер, а мальчики играли с сестренкой.
