— Спой что-нибудь, — попросил Макс Хансен.
— Что?
— Что хочешь. «Тысячу и одну ночь», например.
Ни секунды не колеблясь, Тора запела, Максу показалось, что он погрузился в прохладную чистую горную реку. Голос Торы прогнал все его страхи и вымыл из души всю грязь.
«На всем свете больше нет такого, как ты, теперь я знаю точно…»
Когда она закончила петь, Макс застыл в кресле с открытым ртом, обнаружив, что он плакал, — по крайней мере, глаза щипало. Стоящая перед ним девушка — обладательница удивительного дарования, сомневаться не приходится. Она не просто чисто поет — ее тембр пронимает до самых косточек, сжимая сердце.
Если бы он только мог довольствоваться этим. Как бы он хотел довольствоваться этим! Макс уже сейчас чувствовал себя вымотанным, словно после длительного сексуального марафона. Ему бы сейчас успокоиться да раскурить сигару, чтобы отпраздновать. Не рисковать, а то упустит удачу.
Но тут вдруг проснулся живущий у него в груди маленький красный чертик и стал щекотать его хвостом где-то пониже живота — там, где все изнывало. Макс Хансен бросил думать о тактике и стратегии. Голос Торы лишил его последних крупиц самообладания.
— Очень хорошо, — произнес он. — Отшлифовать — и будет весьма неплохо. Я бы хотел с тобой поработать.
— И я сделаю диск?
— Да, мы запишем с тобой диск. Я сделаю из тебя звезду, самую настоящую знаменитость. Только есть одна мелочь…
Макс одним глотком осушил фужер, чтобы промочить пересохшее горло. Ему не хотелось произносить это вслух. Он не станет произносить это вслух. Тора — его шанс, уникальный шанс, впервые за долгое время, он не позволит себе все испортить. Но тут чертенок высунул свой раздвоенный язычок и произнес эти слова за него:
— Мне нужно знать, как ты выглядишь без одежды.
Вот и все. Карты выложены на стол. Мускулы Макса напряглись, как перед схваткой. Он был готов увидеть возмущение, услышать крик, который перечеркнет все его надежды.
Все произошло так быстро, что он даже не понял, как это случилось. Тора опустила фужер на столик, скинула куртку, стянула с себя футболку, джинсы и трусики и осталась в чем мать родила. Прямо в двух шагах от него. Макс Хансен заморгал от удивления: почему она сделала это? Он проиграл в голове события последних минут, чтобы уяснить, как вдруг вышло, что он сидит в кресле, а девушка, которую он так сильно желает, стоит голая перед ним. Перебрав в уме реплики — свои и ее, — Макс увидел закономерность.
«Она делает, что ей скажешь!»
Вот и вся отгадка. Макс Хансен впился взглядом в изящное гладкое тело. Если бы он верил в Бога, то решил бы, что его молитва услышана.
«Она делает, что ей скажешь!»
У Макса закружилась голова от одной мысли о том, сколько возможностей открывалось перед ним. Пойди туда, Тора. Спой здесь, Тора. Сядь рядом, Тора. Ложись в постель, Тора. Макс лихорадочно сорвал с себя одежду и поднялся из кресла, разведя руки в стороны. Тора взглянула на его эрекцию. Нечем похвастаться, он и сам знает. Всего двенадцать сантиметров, да и то с натяжкой.
Однако сейчас это не имело никакого значения. Тора разделась, и все сразу стало просто и понятно. Они будто два невинных ребенка, представшие друг перед другом во всей наготе.
— Ты такая красивая, — прошептал Макс, падая перед ней на колени.
Кожу жгло о ковролин, когда он полз к Торе, чтобы зарыться лицом в этот кустик пушистых светлых волос у нее между ног. Макс был уже совсем рядом, когда девочка попятилась на полшага и уперлась в кровать.
— Нет, — отрезала она.
— Ну почему же, иди ко мне, тебе будет хорошо, я обещаю, — уговаривал ее Макс. — Я только…
— Нет, — произнесла Тора. — Не трогать.
Губы Макса расплылись в улыбке. «Не трогать». Они и вправду будто два резвящихся ребенка. Когда в последний раз он был так безоблачно счастлив? Даже и не вспомнить. Два обнаженных тела. Не трогать. Ну только чуть-чуть. Макс подполз к ней и ухватил за бедра, прижавшись носом к паху. Он высунул язык и на мгновение погрузил его в мягкое тепло у нее между ног.
Послышался щелчок, а потом кто-то ударил его по спине. Макс собирался снова лизнуть ее, когда мышцы спины вдруг резко сократились, а затем последовал еще один удар. И еще один. Он неуклюже повернул голову назад, но ничего не увидел. Удивительно: ощущение такое, будто кто-то льет ему на спину теплую воду. Макс поднял взгляд на Тору и заметил у нее в правой руке странный предмет. А в левой — она держала фужер, только без ножки.
Потому что ножка фужера как раз и была зажата у нее в правой ладони. Стеклянная ножка, десять сантиметров которой алели красным — его кровь! Тора снова занесла над ним свое орудие, и Макс закричал, свернувшись в комок. Секунду спустя на него обрушился удар. Ножка фужера вошла ему глубоко между лопаток и там застряла.
Макс вопил не переставая. Острие ножки, должно быть, перерезало какой-то нерв, потому что его всего трясло, как от спазмов. Послышались глухие удары в дверь. Ему удалось приподнять голову, чтобы взмолиться о пощаде, но Торы рядом не было. Ухватившись за спинку кровати, он поднялся на ноги. Стук, скрежет. А потом он услышал, как открывается дверь.
6
С ним явно что-то не так, с этим Максом Хансеном. Подобное впечатление сложилось у Терезы, стоило ей взглянуть на него, когда дверь распахнулась. Дело то ли в выражении лица, то ли в тембре голоса. Возможно, все представители музыкальной индустрии немного со странностями, но не стоило ей оставлять подругу наедине с ним. Пришлось, потому что так велела ей Терез. Потому что она очень хочет записать диск.
Но покинуть свой пост и спуститься в холл? Ни за что! Как только дверь за ними захлопнулась, Тереза тут же встала и приложила к ней ухо. Она слышала голоса, но разобрать слова не выходило. Потом Терез запела «Тысячу и одну ночь», и Тереза почувствовала укол ревности. Это ведь как бы их песня. Хотя Терез, конечно, об этом не знает.
И даже если б знала, разве поступила бы по-другому?
Тереза была сентиментальной. В стихах ей всегда нравилось элегическое настроение: неясная, причиняющая боль тоска по прошлому, пусть само стихотворение и не было слишком хорошим. Девочка могла впасть в легкую меланхолию, посмотрев «Улицу Сезам», хотя в детстве особо эту передачу не любила. А ее новая подруга была самой несентиментальной из всех, кого она знала. Для Терез существует лишь настоящее, и все ее рассказы о прошлом звучат так, будто она вслух читает учебник по истории. Сухие факты, не имеющие отношения к тому, что происходит сейчас.
В комнате раздался крик. Тереза дернула за ручку двери, а потом начала колотить по ней. Никто не открывал. Тогда она снова замолотила кулаком, и секунду спустя дверь открылась. Прямо перед ней стояла абсолютно голая Терез. По животу струится кровь. Одна ладонь окрашена алым цветом, а в другой — наполовину полный фужер шампанского без ножки.
— Что ты?.. Что здесь?..
Прежде чем Тереза успела сформулировать вопрос, она увидела Макса Хансена, поспешившего запереться в ванной комнате. Он тоже был голым, и девочка успела увидеть его спину. Посреди огромного красного пятна торчал предмет, формой напоминающий букву «Т». Будто кран, который открыли, чтобы выпустить кровь.
— Заходи, — проговорила Терез. — Помоги мне. Я не понимаю.
Если бы не просьба о помощи, Тереза бы уже во весь дух мчалась по коридору, потому что это уже слишком для нее. Но подруга сказала «помоги». Значит, в ней нуждаются. Значит, она должна ей помочь. Тереза вошла в номер и закрыла за собой дверь.
— Держи, — Терез протянула ей фужер без ножки. — Ты любишь это? Мне не понравилось. Мерзкий вкус.
Тереза затрясла головой:
— Что… вы тут делали?
— Я пела. Потом разделась. Потом он попробовал съесть меня. Но я не испугалась. Я знала, что могу сделать его мертвым.
— Так, быстрей одевайся. Нужно делать ноги отсюда.
Еще с порога Тереза увидела камеру — красный огонек означал, что идет запись. У них была такая же в школе. Пока подруга одевалась, Тереза отмотала видео назад и смогла увидеть, что именно здесь произошло. Отказ Терез, настойчивость Макса, результат. Она достала из камеры диск с записью и спрятала его в карман.
Терез уже оделась, а содержимое фужера без ножки разлилось по столику.
— Пойдем быстрей отсюда! — скомандовала Тереза, но подруга даже не пошевелилась.
Из ванной донесся шум воды. Во рту у Терезы появился странный привкус: смесь желчи и меда. Так бывает, когда чувствуешь: сейчас произойдет что-то непредсказуемое. Когда больше не хочешь в этом участвовать.
— Ну пойдем же! — взмолилась она. — Нам нельзя тут оставаться!
— Нет, я должна записать диск, — возразила Терез.
— Только не с ним.
— Нет, с ним. Он сказал, что сделает это.
— Раньше — да, а сейчас уже вряд ли.
