Ладно, все эти догадки потом! Рина пришла за своим Аленьким цветочком. И раз двери квартиры оказались для неё открытыми, значит, Евгения Михайловна предполагала, что ученица может прийти.
Гранатик стоял на кухне. Он всё ещё безудержно цвел, притягивая взор невероятно чистым алым светом. Рина кинулась к нему, как к родному:
— Ты ведь потерпишь, Аленький? Мне придётся вытащить тебя из земли! Но я снова посажу тебя. А как вернёмся домой, подкормлю витаминами.
Девушка разговаривала с деревцем как с живым. Да оно и было живое, цветущее, завораживающее. Только такой цветок и мог стать тем волшебным Аленьким цветком — символом любви, верности, радости жизни. Но…
Рина, подложив газету, чтобы не испачкать землёй пол, осторожно вытащила деревце из горшка. Тонкие коричневые корни свились внизу в жесткий, тугой, неразрывный клубок. Но как Рина ни присматривалась, как ни общупывала корни, ни заколки, ни брошки, ни булавки там не оказалось. Рина руками просеяла землю — и там ничего… Выходит — всё обман?! Никакого аграфа в Аленьком цветочке бабушка не прятала?! И Рина не сможет помочь Дракону?!
Пальцы девушки не удержали деревце, и оно соскользнуло на пол. Рина попыталась его подхватить и, взвизгнув, уронила опять.
— Ты что?!
Проколотый до крови палец сам потянулся в рот. Привычки детства неискоренимы. Вспомнилось, как давным-давно она так же потянулась к какой-то булавке, приколотой к бархотке. Бархотка упала на пол. Ринка подхватила её за кончик, но с другой стороны бархотку потянул к себе… Доминик. Это был Доминик! Значит, он и тогда приходил к бабушке. Наверное, ему понадобился аграф. Но тогда, в детстве, Ринка не укололась. А укололась она… Да-да, это случилось как раз в ночь перед приходом Доминика — Ринка полезла к Аленькому цветочку, и тот уколол её. Она-то подумала, что наткнулась на сухую веточку, но это было не так!
Ринка подхватила деревце. Вон сколько алых цветов! Они сверкают, вытягиваясь к солнцу, но есть и те, что прячутся за листиками, прижимаясь к стволу. Ринка закрыла глаза: на вид все они — цветы граната. Но есть один — Аленький цветочек. Его не отличишь, как ни смотри. Только живые пальцы, готовые пролить кровь, отыщут его. Девушка протянула руку и ощупала цветы, прячущиеся в глубине веток.
— Ах!
Вновь укол — что-то вонзилось хоть и ожидаемо, но болезненно. Будто аграф не хотел отрываться от деревца и покидать своё надёжное убежище. Но Рина не отдёрнула руку. Стараясь не смять драгоценную вещь, она вытащила её из цепких веток и взяла другой рукой, не испачканной кровью. Поднесла к глазам — рассмотреть…
Мягкий алый свет невероятной чистоты и нежности поднялся от крохотного цветка, сделанного из алого бархата и двух алых пёрышек. Цветок крепился на бронзовом штырьке, как на стебле. Сзади от цветочка отходила тончайшая ажурная цепочка, на конце которой было укреплено что-то вроде крохотного футлярчика. В этот футлярчик и должен был вставляться остро заточенный наконечник штырька, о который как раз и укололась Рина.
Аграф… Его действительно можно было использовать как прекрасную брошку. А можно — как заколку и даже как шляпную булавку. Но он был закрепой Времён. Потому что Время расшатывалось и его надо было закрепить. Ведь как просто…
Змей Ал-Нага обвивался вокруг цветка-соцветия Времени. А цветок разбухал, заставляя змея растягиваться всё шире и шире. В конце концов, цветок мог рассыпаться, и тогда змей Уроборус вообще упал бы с соцветия, развернув все свои кольца. Но если укрепить цветок, сколов его закрепой Времени, всё снова встанет на привычные места. И соцветие Времени, и кольца Времени. И змей Уроборус вновь уютно свернётся, сохраняя привычное течение Временного потока.
Но… Ринка открыла кран, чтобы смыть кровь с пальца и вспомнила. Есть же два Ал-Нага — перстень Времени и его дубль. И дубль ненавидит оригинал. А аграф один. Так кому же из перстней он должен помочь?! Конечно, Ал-Нагу, который хранит Чёрный Дракон. Но откуда взялось второе кольцо?!
Аграф зашевелился в её ладони. Он знал!
— Ты расскажешь мне? — прошептала Рина.
Алое пёрышко качнулось в знак согласия. И зазвучала музыка.
— Рамо, — узнала девушка, вновь почувствовав себя ученицей музыкальной школы.
Тогда Евгения Михайловна дала ей разучивать одну из галантных курант Рамо.
— Зачем девочке учить малоиграемую музыку? — удивилась другая преподавательница. — Это же Франция середины XVIII столетия. Там не было особых музыкальных достижений. Лучше бы вы дали ей что-то из Баха.
Но Евгения Михайловна не согласилась:
— Рине должна быть близка такая музыка.
— Скажете тоже! Современной девочке — рококо с его слащавыми изысками?
Евгения Михайловна не стала продолжать спор. Но именно от неё Рина узнала, что французский композитор Жан-Филипп Рамо увлекался разными мистическими учениями, был членом тайных оккультных братств. Ещё он был дружен с молодой тогда красавицей Мари Лепренс де Бомон, той самой, которая позже напишет сказку «Красавица и Чудовище». Выходит, это даже не бабушка, а Евгения Михайловна первая познакомила девочку Рину с этой сказкой.
И вот снова музыка Рамо. Рина вбежала в залу. За роялем сидела Евгения Михайловна, и пальцы её виртуозно порхали по клавишам, будто исполняли замысловатый старинный танец. Галантная куранта…
Рина прислонилась к притолоке открытой двери, и перед глазами её поплыли дамы в старинных платьях с объёмными фижмами, кавалеры в расшитых камзолах и бантах. На всех кольца, подвески из драгоценных камней, на дамах — огромные висячие серьги, у кавалеров — пряжки с бриллиантами. Бал. Праздник. Веселье.
Один из кавалеров, в светло-голубом камзоле, поспешно расцеловав пальчики дамы, юркнул за гобелен.
— Куда вы, д’Эгле? — удивлённо восклицает дама.
Но кавалер не слышит её. За гобеленом — тайный проход. И кавалер несётся, не замечая, что на прекрасном голубом камзоле оседает паутина и пыль. Видно, и в те времена убирали лишь парадные покои — всё, как всегда, напоказ.
Но вот новая панорама. И Ринка вскрикивает от ужаса. Это не вид со стороны. Это она сама! И её выпихивают с площади два здоровенных полупьяных стражника.
— Пустите! — в ужасе кричит Ринка и вдруг понимает, что кричит по-французски. Ей пятнадцать лет. Нет, конечно, не ей, но той девчонке, в чьём теле она сейчас находится.
— Заткнись, дочь проклятого алхимика! — шипит один из стражников.
Второй, плохо ворочая языком, старается побыстрее прогнать её:
— Лучше убирайся! Или ты мечтаешь поглядеть на казнь своего папаши?!
— Какой это город? — полубезумно спрашивает Ринка. — Какой сейчас год?
— Сдурела со страху? — Стражник даже ослабил хватку. — Париж 1750 года.
Ночь? Вечер? В темноте горят факелы. Ринку волоком тащат по смрадным улицам. Её ноги бьются в кровь о камни и выщербы мощёной мостовой. Ринка брыкается, вырывается, рыдает:
— Пустите! Мне надо! Я должна!
Она вдруг впивается в руку стражника зубами. Тот орёт, а его напарник выпускает Ринку. Укушенный, грязно выругавшись, плюет на мостовую:
— Бросим эту ненормальную! Нам велели вытолкать её с площади — мы сделали. А быть обкусанным ею, как собакой, я не согласен!
И стражники, ругаясь, исчезают в темноте. Ринка возвращается на площадь. Там её отец. Её прекрасный отец, столь продвинувшийся в алхимическом искусстве, что к нему приезжали учёные даже из Германии и Англии, лежит на помосте, готовясь принять мученическую смерть. А всё потому, что проклятый аристократ втянул его в ужасную авантюру. Уговорил сделать копию каких-то магических предметов — кольца и аграфа. Эти старинные вещи обладали сверхмогуществом, потому что имели власть над Временем. Они могли заставить Время то сжиматься, то растягиваться. А их хозяин получал неограниченную власть — ведь он мог запросто отобрать время у врагов, отчего они скончались бы в одночасье, зато своё время он мог бы растянуть до бессмертия. Владелец таких талисманов мог бы одновременно заставить всех людей поклоняться ему и даже поверить, что именно от него зависит и их время, и их жизнь.
Отец не хотел выполнять такую дьяволову работу. Ведь он даже не знал, откуда взялись эти магические предметы. И тогда проклятый аристократ рассказал, что перстень и аграф бережёт Братство Хранителей Времени. Что глупые члены Братства используют их совсем не для власти или исполнения желаний, а просто как индикаторы Времени, показывающие, что время истончается или разрушается. А это случалось, когда на земле начинались разные ужасы — войны, эпидемии, засухи и разрухи. Тогда Хранители, используя волшебные предметы и творя особые заклинания, вводили Время в его положенное русло. Проклятому аристократу было наплевать на войны и болезни, он жаждал своего — хотел сменить династию Бурбонов и вернуться к династии Валуа. Ведь он сам, барон д’Эгле, приходился этим прежним владыкам Франции каким-то дальним потомком. Каким точно, д’Эгле не распространялся. Но зато доходчиво объяснил отцу Рины, мастеру Трисмэ, что если тот не создаст копий перстня и аграфа, то его дочь отдадут на заклание в тайное общество сатанистов.
