Эрден перевел дух, оглядел слушателей, притихших и внемлющих ему, и продолжил:
— Но всерадетель убедил императора, что вся магия — есть ересь и преступление. Поэтому сейчас любой, отличный от других — пособник мракобесов. Это вдалбливалось в людские умы медленно, но постоянно: на ежедневных молебнах, на выходных проповедях, речами и делами проповедников и иже с ними. И фанатики, вроде этого армикопольского инквизитора — яркий пример последствий такой агитации.
Эрдена не перебивал даже язвительный Илас. Васса и Леш и вовсе затаили дыхание, слушая столь крамольные речи.
— Меж тем, как оказывается, наш непрогрешимый Хоганова десница у себя под крылом собирал магиков, дрессируя их за монастрыскими стенами, как послушных волкодавов, которых в нужный момент можно будет спустить с цепи, крикнув 'фас!'. Если такое случится, перед хогановой десницей будет бессильная вся армия империи, вся охрана Ваурия 13. Поскольку иных магиков, кроме подчиняющихся всерадетелю, просто нет — их сожгут на кострах инквизиции.
— И ты хочешь сказать, что твой отец, великий инквизитор, ни о чем не догадывался? — Илас все же не утерпел.
— Скорее всего даже не просто догадывался, знал. И не раз пытался поговорить о потенциальной опасности с императором.
— И почему не поговорил? — на этот раз поддела дознавателя Вассария.
— Уши великого императора залеплены патокой медовых речей хоганова дланника. Ваурий пригрозил, что если отец еще раз попытается завести об этом разговор — его самого ждет свидание с пеньковой вдовой. За наветы.
— И где искать справедливость? — подал голос Леш и тут же зашелся бухающим кашлем.
Ответить ему никто не успел. Васса в одно движение поднялась. Подойдя к Лешу и положив руку ему на лоб, выдала обвиняющим тоном:
— И что молчишь, что плохо себя чувствуешь. Да у тебя лоб как раскаленная сковородка, хоть яйца на нем жарь.
Не слушая оправдательного блеяния мальца, задрала подол и начала стаскивать сначала сапог, а потом и шерстяной носок. Эрден с двойным (чисто мужским и дознавательским) интересом наблюдал за процессом. У Иласа интерес был чисто мужской — о том, что девушка ищет каплевидную подвеску, он догадывался, поэтому просто наслаждался видом симпатичной оголенной по колено женской ножки. Леш, не ожидавший увидеть почти перед самым носом начало раздевательного процесса, густо покраснел, икнул и начал отползать, как сидел: пропахивая копчиком снежную целину.
— Сиди, дурень, на месте! Сейчас лечить тебя буду!
— Ннеенадо меняя так! Я сам.
— Что сам? — не поняла Васса, справившись наконец с узелком из цепочки, разомкнув его. Девушка подняла все же глаза на успевшего отползти от нее Леша. Парень смутился еще сильнее, когда понял, что дальше лицедейка раздеваться не собиралась, а лишь достала кулон отца.
После того, как амулет на Леша надели и укрыли парня не только кафтаном, но и войлочной скаткой, повисла тишина. Каждый думал о своем и все об одном. Бежать, затеряться в толпе? Самое легкое из решений и самое обманчивое. Если поступить так — всю жизнь придется оглядываться, подрываться на новые места, едва запахнет погоней. Да и результаты переворота, а он неминуемо грядет, пусть не с баррикадами, но все же — все смерти, вся пролитая кровь будут на них — знавших, но не пожелавших предотвратить. Выбор между долгом совести и целостью шкуры — бремя тех, чья душа не знает запаха гнили.
Первым нарушил молчание Илас:
— Знаешь, один мой сослуживец говорил: 'Жизнь — это дуэль со смертью, и тут главное — не ошибиться в выборе оружия', — и я в роли акинака в этой битве выберу правду. Молчать и бежать, конечно, тоже вариант, но сдается мне, далеко и надолго нас не хватит…
— Правда, — это хорошо, — заметил Эрден, — но одной правды мало. Сказанная в большом зале она разлетится по углам и по умам, раздробиться на домыслы и не дойдет до того, кому предназначена.
— И кому же эта правда предназначена? — Васса тоже включилась в диалог.
— В первую очередь Ваурию 13.
— А донести тогда до императора? — Это подал голос Леш, усиленно потеющий под скруткой и выздоравливающий.
— Есть такое понятие 'личная аудиенция', — хитро улыбнулся Эрден. — И у меня даже есть план, как ее добиться.
Дальнейший разбор плана походил на бои местного назначения. Илас бил себя кулаком в грудь, доказывая, что фьерриной он больше 'в жизни не будет', на что получил ироничное Вассы 'а в смерти?'. Эрден рисовал схему расположения резиденции, куда прибудет Ваурий тринадцатый. Блондин утверждал, что диспозиция дурна. Дознаватель распалился, утверждая, что не собирается спорить с дураком, иначе опустится до его уровня, а там Илас задавит его своим опытом.
После этой реплики перехода к рукопашной не последовало. Охладил пыл мужчин ехидный комментарий лицидейки: 'Ваш спор превращается в бесполезную дискуссию: в нем не используются железные аргументы или другие подручные предметы'.
Васса же смотрела на рисунки на снегу и ловила себя на мысли, что каждый новый день люди строят планы на будущее. Но у будущего свои планы, поэтому самое верное в их случае — надеяться на 'авось пронесет'. Такие думы возникли из‑за того, что чем больше Эрден убеждал их, тем отчетливее приходило осознание: ничего более авнтюрного в жизни девушки еще не было.
Глава 14
Тонкий аромат блефа
Почему‑то думают, что блефовать стоит лишь для того, чтобы создать иллюзию, что у тебя на руках сильные карты. Отнюдь, блефовать стоит всегда, потому как истинное удовольствие от игры — в блефе.
Из мемуаров Хайроллера
Прием — дело хлопотное. А прием в императорской зимней резиденции еще и, до зубовного скрежета, затратное. Казначей ходил по залам попеременно то хватаясь за сердце, то нюхая нашатырь: амарийские розы с длинными стеблями без шипов по злотню за штуку, невесомый газ и шелк по полтора злотня за аршин, вазы из тончайшего бримерского стекла (под конец вечера, наверняка, пары штук не досчитаются — гости не всегда бывают аккуратны, а претензии им не предъявишь).
Слуги старались вовсю. Веселая гризетка, мурлыча бравурную песенку себе под нос, начищала паркет. Юбки ее были при этом подоткнуты так, что крепенькие ножки оставались доступны мужскому взору, как и щетки, одетые на манер тапок на ступни очаровательной прелестницы. Две, уже умудренные придворным услужением, дородные женщины мыли витраж, изображавший усекновение Змеевича доблестным Улериком — драконоборцем. При этом меч героя, по сравнению с габаритами ящера, напоминал скорее скорняцкое шило, нежели доблестный булат. Но автор шедевра, поправ законы логики, придал морде Змеевича выражение обреченное, а Улерику — победоносное.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
