Казначей недовольно покачал головой. Он был реалистом, и прекрасно понимал, что в таком сражении победа достанется никак не человеку. Хотя легенды говорили иное… Но легенды ведь зачастую придумывают, чтобы облагородить историю. Скорее всего, ящер был размером не больше теленка, раз его сумел победить один рыцарь, но доблестному герою не пристало сражаться со злом мелким… это как‑то не солидно. Вот и подрос Змеевич, при пересказе из уст в уста.
Меж тем в дверном проеме на противоположенной стороне зала показался распорядитель грядущего торжества. Казначей поспешил убраться, дабы этот попрошайка не взялся выклянчивать очередную сумму на 'чрезвычайно важное и непомерно необходимое'. Хранитель императорских богатств сгорбился еще сильнее, втянул голову в плечи и, прикинувшись фикусом, что стоял в кадке неподалеку, начал отступать к выходу. Стратегический маневр был замечен, и разодетый распорядитель бойцовским петухом налетел на несчастного казначея.
— Герр Арисмундий! Вы‑то мне и нужны. Для торжества необходимо закупить еще свечей, а то посольство этих мракобесьих веремов, прости Хоган, больно уж свет любят, не напасешься на них! И свечи требуют в покои непременно воска самой высокой очистки, чтобы не коптили. — Распорядитель весь бурлил, как кипящий на плите котелок.
— Составьте прошение со сметой, я рассмотрю! — сухо ответил казначей.
— Герр Арисмундий, помилуйте, какое прошение! К вечеру уже посольство должно будет приехать, а у меня работы непочатый край. Еще и писульки составлять? Увольте!
— Смету, смету, я сказал! — казначей отгородился от наседавшего на него распорядителя тонкой папочкой с бумагами, которую до этого держал под мышкой, как щитом.
Его противник по словесному бою словно и не заметил данного жеста и, выпятив грудь, пошел на таран сухонького герра Асмундия. Казначей начал пятиться, но монетных позиций не сдавал, душой радея за каждый грош.
— Герр Арисмундий, я требую! Его императорское величество дал четкие указания выделить из казны запрашиваемую сумму для устроения приема по высшему уровню!
— Только через бумагу! — казначей рачьей поступью наконец‑то добрался до выхода и, вдохнув поглубже, гордо распрямил плечи: — А теперь разрешите откланяться, у меня срочные дела.
И, пока распорядитель не успел вставить ни слова, развернулся на каблуках и припустил по коридору. Этот финансовый бой был выигран, но впереди стояло сражение за смету праздничного стола.
Меж тем, его императорское величество, Ваурий тринадцатый, и не подозревая, какие баталии развернулись в малом приемном зале, размышлял о гостях, к приему которых дипломаты обеих держав готовились не один год.
Веремея — государство сопредельное, маленькое, но гордое. Подмял бы император уже давно всю их гордость под обода великой державной армии, но мешали земли, которые населял веремский народец. Непролазные топи, чередующиеся с лесами. В них вязла конница и пехота, лучникам негде было развернуться: в ельниках и ивняках много ли настреляешь, когда ни противника толком не видать, ни стреле прямо пролететь? А за каждой кочкой ждут дружественные силки, или бочаги, замаскированные плавуном под полянку, распахивают свои объятия. Меж тем через Веремею пролегает кратчайший путь к восточным морским воротам.
Пробовал идти войной Ваурий, два раза пробовал, а толку чуть — пройдет войско маршем, по колено в грязи не приняв ни одного сражения, растеряв по болотам половину солдат. Объявит Веремею взятой, оставит гарнизоны да остроги из самых невезучих и вернется. На следующий год поедут обозники за данью, а собирать ее не с кого — остроги пусты, гарнизоны и заставы выжжены стоят посреди болот и… никого.
Иногда императору Ваурию казалось, что эта маленькая болотистая Веремея — бездонная яма, в которую сколько ни кидай солдат и средств — все равно не наполнится. Вот и пришлось идти на мировую, посольство это хвостато — ушастое.
Ваурий был замечательным политиком — не умный, но мудрый — ровно настолько, чтобы разобраться, когда его пытаются обокрасть министры, и в меру глупый, чтобы не ввязываться в интриги, которые подданные плели неустанно. И что примечательно, правитель умел соблюсти грань между делами государственными и постельными, что весьма печалило его фавориток. Ведь каждая из них, сменив свою предшественницу, считала, что она‑то обязательно сумеет если не стать шеей его величества, то уж влиять на его решения будет точно. И каждая, получив отставку, убеждалась в своем глубоком заблуждении.
Правитель еще раз вздохнул, и, скинув халат, звонко щелкнул пальцами. Из‑за распахнувшейся двери споро выбежали несколько слуг и без лишней суеты и подобострастия ловко начали одевать своего господина. В дверь поскреблись. Выразительно так, с интересом.
— Кто? — повелительно и надменно полюбопытствовал Ваурий.
— Ваш покорный слуга, — подобострастное сопение вызвало у императора легкое раздражение.
— Ну входи, хоганов дланник. С чем сегодня?
Надобно заметить, что всерадетель порою раздражал Ваурия. Особенно в последнее время, когда хоганов слуга весь покрылся струпьями, ссохся и словно бы начал загнивать изнутри. Сам божий пастырь объяснял эту напасть проклятьем зело могучим, наложенным на него мракобесьей колдовкой. И оную, несмотря на все его увещевания, не может изловить честная инквизиторская братия. Правда, десница умолчал о том, что к поискам активно подключились и носители слова хоганова. Но беглая ведьмовка была как пресловутый венок на похоронах, который подчиненные почему‑то никак не хотели поймать… или просто не могли?
— Да все с тем же чаянием, батюшка наш, все с тем же… — подобострастие шло всерадетелю, как корове седло, а его лебезение напоминало ритуальный танец волка — вегетарианца, которому опротивела ботва, а полакомиться чем‑то посущественней идейные убеждения мешают. Всерадетельским догматом было убеждение, что, даже если имеешь заведомое преимущество, то показывать это не след. Поэтому и разыгрывал он верноподданнические чувства перед императором.
— Негоже нам, хогановым чадам, якшаться со звериными отродьями. И были бы они хоть облику благообразного, но нет: уши остры, словно у волков лютых, хвосты эти же мракобесьи… а сколько честных воинов в их землях полегло?
Ваурий слушал причитания всерадетеля, в то время как молчаливые слуги маскировали его лысеющую макушку монаршим венцом, и размышлял, что сколь бы ни был лично ему неприятен этот человек, но он — владетель умов человеческих, наверное, даже в большей мере, чем официальный правитель. Ибо власть духовная порою сильнее власти закона, и с этим приходится считаться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
