— Ты его здесь когда-нибудь видела, Настя? — громко поинтересовался Хомяк. Никто не ответил, и он повернулся к дому: — Настя, куда ты пропала?
— Похлебку свиньям запаривала, — выглянула девушка из дома. — А что?
— Странный тип, — задумчиво ответил Никита, вошел в избу, остановился у полки с посудой. Потом прошел столу: — Слушай, а почему я тебя в доме не видел?
— Так я горшок на реке споласкивала.
— Свиной? Зачем?
— Для порядка. А что?
— Дым там над островом шел, — Никита послюнявил палец, коснулся им соли, положил на язык. — Не видела?
— Не было там никакого дыма, Никитушка, — отчаянно замотала она головой. — И никогда не бывало!
— Значит, померещилось, — сделал вывод Хомяк, вытянул из-за пояса топор и вышел на улицу. Выждав несколько секунд, неожиданно заглянул назад в дом. Настя, спиной к нему, хлопотала у печи. Никита задумчиво почесал в затылке, затем подобрал с земли черенок, и стал старательно обтачивать его кончик.
* * *
Под лесными кронами вместо ожидаемого островка обнаружилась мелкая, поросшая высокой болотной травой широкая лужа. Погожин устало засмеялся и сел прямо в воду. Он уже второй день проклинал себя за идею пройти до Еглизей вдоль реки, продираясь сквозь нескончаемое болото. Поначалу ему пришлось чавкать по сырости вдоль самой реки. Затем, когда он решил, что деревня уже недалеко и повернул на запад, впереди оказался сплошной рыхлый торфяник, пропитанный водой, как упавшая в ванну губка. Поначалу он надеялся, что скоро выберется на сухое место, затем напоминал себе, что от реки до деревни не больше десяти километров и он наверняка почти добрался. Потом уже больше ни на что не надеялся и ни про что не вспоминал — просто деваться было уже некуда.
Двое суток на ногах, без сна и отдыха, без еды! На здешних торфяниках не росли даже сыроежки. Он пропитался водой до самой макушки, температура его тела сравнялась с температуру болотной воды и даже комары больше не пытались его кусать — видно, принимая за мираж.
Как мечтал Станислав развести под этими кронами костерок и хоть немного обогреться! И вот нате вам, лужа… А ноги отказываются передвигаться, перед глазами плывут разноцветные круги, веки становятся тяжелыми и непослушными.
— Надо хоть до торфяника добраться, — усилием воли отогнал сон милиционер. — В воду упаду, захлебнусь. На торфе хоть это не грозит.
Он поднялся, разбрызгивая воду, пересек лужу, прошел десяток метров во зеленому мху и с безразличием смертника, смирившегося с приговором, опустился в болото. Он ощутил, как выступившая сквозь торф вода затекает под рубашку, в штаны, как погружается в холодную жижу голова. Ему было все равно — он слишком хотел спать, слишком хотел дать отдых телу, вытянуть ноги во всю длину и не шевелить ими несколько часов подряд.
— А, это опять ты… — услышал он знакомый простуженный голос и открыл глаза. Над ним стоял все тот дее лысый монах в черной рясе. — Чего ты все сюда лезешь?
— Отец, — проваливаясь руками в торф, попытался встать Станислав. — Отец, дорогу до Еглизей не покажете?
— Нет, показывать я тебе ничего больше не стану. А вот провожатых дам, не заблудишься, — с этими словами монах пропал, как и не было.
Некоторое время Погожин крутился на месте, рассчитывая на помощь, но вскоре выдохся и снова лег в торф. Он от проваливался в тяжелое забытье, то снова приходил в себя, и опять проваливался. Тело уже не ощущало холода, он не осознавал, где находится, что с ним происходит.
Ближе к середине ночи поблизости послышались осторожные шаги. Станислав приподнял голову и неожиданно встретился взглядом с крупным, матерым волком, подкравшимся почти вплотную.
— Так не договаривались! — рывком вскочил Погожий, и выхватил из кобуры пистолет.
Волк отпрыгнул, а неподалеку мелькнула еще одна серая тень, потом еще и еще. Стая смыкалась все ближе и ближе вокруг выдохшейся после долгого перехода жертвы.
— Обойдетесь! — милиционер вскинул пистолет и сделал несколько выстрелов в голодных хищников. На тех это не произвело ни малейшего впечатления. — Ну, блин, санитары леса. Только вас мне не хватает.
Погожин сделал еще выстрел, и опять промахнулся.
— Черт! Патронов на вас не напастись, — он повернулся и стал продираться через топкую поляну: единственный проход, оставленный ему волками. Хищники с удивительной легкостью затрусили вслед, потихоньку сокращая дистанцию.
Несколько раз Станислав брал в руки тяжелый трофейный меч и отмахивался от слишком наглых врагов, но сил его хватало ненадолго.
Волки подобрались на расстояние вытянутой руки, скалили зубы и тихонько рычали. Погожин через силу ускорял шаг, время от времени хватаясь за кобуру. Но стоило ему вытащить пистолет — зверье моментально скрывалось за ближайшими кустами и кочками, выжидательно поблескивая оттуда глазами.
Небо потихоньку начало светлеть. Хищники, обиженно поскуливая, отстали, оставив Станислава наедине с очередной болотной прогалиной и чередой высоких сосен за ней. Погожин собрал остатки сил для последнего рывка, выбрался на сухое место, сгреб с земли разбросанные тут и там омертвевшие ветки, щелкнул зажигалкой, свернулся, мелко дрожа, калачиком и стал ждать тепла.
Костер вскоре разгорелся, языка пламени высоко заплясали, освещая все вокруг, но Станиславу было уже все равно — он уже не чувствовал тепла, не чувствовал холода, тело его перестала пробивать дрожь, а сознание неспешно уплывало в мягкое, спокойное небытие.
— Эй, ты кто?
От толчка переохлажденное тело пронизала резкая боль, заставившая Погожина вздрогнуть и разлепить глаза.
Над ним стояла невысокая, крепко сбитая женщина в сером выцветшем сарафане с топором в руке.
— Я ищу Еглизи, — с трудом разлепив губы, прошептал милиционер.
— Никак русский? — удивилась женщина. — А платье чудное.
— У меня в Еглизях тетка живет…
— Эй, не спи! — затормошила его женщина. — А ну-ка, вставай!
Погожин недовольно застонал, но его заставили подняться и куда-то повели, поддерживая под плечо. Каждый шаг, каждое движение отдавались болью и бывший патрульный непрерывно скулил, как подбивший лапу щенок. Поднимать веки тоже оказалось больно, и он так и шел — с закрытыми глазами.
Вскоре под ноги попались ступени. Станислав позволил отвести себя наверх, уложить на лавку, раздеть, завернуть в сухое колючее одеяло.
— На, выпей, — в руки сунули миску с чем-то горячим и ароматным. Погожин, не чувствуя ожога, проглотил все до последней капли. — Теперь сюда иди… Полезай на печь.
Милиционер забрался на широкую ровную поверхность, прикрытую каким-то тряпьем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
