каштановый, золотистый, коричневый, черный”.
— Пуаро! — воскликнул я. — Вы краситесь?
— А, наконец-то вы поняли!
— Так вот почему ваши волосы стали чернее, чем в прошлый мой приезд!
— Разумеется.
— Боже мой! — сказал я, справившись с удивлением. — Надо полагать, когда я приеду в Англию в следующий раз, вы будете носить накладные усы… А может быть, они и сейчас накладные?
Пуаро скривился. Усы были его слабостью — он чрезвычайно ими гордился. Мои слова задели его за живое.
— О нет, нет, mon ami[525]. Даст Бог, до накладных усов еще далеко. Подумать только — накладные усы! Quel horreur![526]
И Пуаро с усилием потянул за усы, чтобы я удостоверился в их подлинности.
— Ну-с, пока они просто великолепны, — заметил я.
— N'est-ce pas?[527] В Лондоне я не видел усов, равных моим.
“Есть чем гордиться”, — подумал я, но ни за что на свете не сказал бы этого вслух, чтобы не оскорбить моего друга в его лучших чувствах.
Вместо этого я спросил, продолжает ли он трудиться на своем поприще.
— Мне известно, — сказал я, — что вы уже давно отошли от дел…
— C'est vrai.[528] И взялся за выращивание тыкв. Но вслед за этим случилось убийство — и я послал тыквы к чертовой бабушке. И вот с тех пор — вам-то, конечно, это уже приходило в голову — я веду себя как примадонна, которая каждый раз дает свой прощальный концерт. И этот прощальный концерт повторяется снова и снова.
Я засмеялся.
— По правде сказать, это очень близко к истине. Каждый раз я повторяю: все, хватит. Но нет, появляется что-нибудь новое! И надо признать, друг мой, что отставка мне не по душе. Если серые клеточки не работают, им конец.
— Ясно, — кивнул я. — Вы заставляете свои серые клеточки трудиться, но умеренно.
— Вот именно. Я стал разборчив. Теперь Эркюль Пуаро отбирает для себя только самые вершки.
— И много вам перепало вершков?
— Pas mal.[529] Недавно я чудом спасся.
— От провала?
— Конечно нет! — Пуаро обиженно посмотрел на меня. — Но меня — Эркюля Пуаро — чуть не уничтожили.
Я присвистнул.
— Ловкий преступник?
— Не столько ловкий, сколько бесшабашный, — ответил Пуаро. — Вот именно — бесшабашный. Но не будем об этом говорить. Знаете, Гастингс, я верю, что вы приносите мне счастье.
— Вот как? — сказал я. — Каким же образом? Пуаро не дал мне прямого ответа. Он продолжал:
— Как только я узнал, что вы приедете, я подумал: что-то произойдет. Как в прежние времена, мы выйдем на охоту вдвоем. Но если так, дело должно быть необычным, — он взволнованно зажестикулировал, — recherche… тонким… fine…[530]
В последнее французское слово было вложено все его непереводимое своеобразие.
— Право, Пуаро, — заметил я, — вы говорите о преступлении, словно заказываете ужин в “Ритце”.
— Между тем как не бывает преступлений по заказу? Вы правы. — Пуаро вздохнул. — Но я верю в везение… если угодно, в рок. Ваше предназначение — быть рядом и спасать меня от непростительной ошибки.
— От какой ошибки?
— От пренебрежения очевидностью. Я обдумал эту фразу, но так и не понял, в чем ее суть.
— Что же, — наконец спросил я с улыбкой, — преступление века пока вам не подвернулось?
— Pas encore.[531] Впрочем… то есть…
Он умолк и озабоченно нахмурился. Механически он расставил на столе мелкие предметы, которые я невольно сдвинул с их мест.
— Не знаю, — медленно произнес он.
Я в недоумении смотрел на него.
Его лоб был по-прежнему насуплен.
Внезапно он, решительно кивнув, пересек комнату и подошел к бюро у окна. Стоит ли говорить, что бумаги в бюро были аккуратно рассортированы и разложены по полочкам, так что Пуаро не составляло труда сразу достать оттуда то, что он искал.
Он неторопливо подошел ко мне с распечатанным письмом в руках. Перечитав письмо, Пуаро передал его мне.
— Скажите, mon ami, — сказал он, — как вам это покажется?
Не без любопытства я взял письмо.
Оно было напечатано на машинке на плотной белой бумаге:
“Мистер Эркюль Пуаро!
Вы, кажется, не прочь решать загадки, которые не под силу нашей тупоголовой английской полиции. Посмотрим же, мистер умник, хватит ли у вас ума на этот раз. Возможно, этот орешек будет для вас слишком, крепок. Поинтересуйтесь-ка Эндовером 21 числа сего месяца.
Примите и проч.
Эй-би-си”.
Я взглянул на конверт. Адрес тоже был напечатан на машинке.
— Штемпель западной части Лондона, — сказал Пуаро, когда я стал всматриваться в почтовую марку на конверте. — Итак, ваше мнение?
Я пожал плечами и отдал ему письмо.
— Сумасшедший какой-то…
— И больше вам нечего сказать?
— Э… разве это не похоже на сумасшедшего?
— Похоже, друг мой, похоже.
Пуаро не шутил. Я с любопытством взглянул на него.
— Вы к этому относитесь всерьез, Пуаро?
— Сумасшедших, mon ami, надо принимать всерьез. Сумасшедшие — штука опасная.
— Да, разумеется, вы правы… Об этом я как-то не подумал… Но, по-моему, это смахивает на какой-то идиотский розыгрыш. Писал небось жизнерадостный болван, к тому же наклюкавшись.
— Comment?[532] Наклю… Как вы сказали?
— Нет, нет, это просто такой оборот. Я хотел сказать, что он надрался. Ах нет, черт возьми, я хотел сказать, что он напился.
— Merci[533], Гастингс, выражение “надрался” мне известно. Возможно, за этим письмом действительно ничего больше не кроется…
— Но вы считаете иначе? — спросил я, почувствовав недовольство в его голосе.
Пуаро с сомнением покачал головой, но промолчал.
— Какие шаги вы предприняли? — спросил я.
— А что тут поделаешь? Я показал письмо Джеппу. Он того же мнения, что и вы… глупая шутка — именно так он выразился. В Скотленд-Ярд такие письма приходят ежедневно. И мне случалось получать такие…
— Но к этому письму вы относитесь серьезно?
Пуаро ответил, подыскивая слова:
— В этом письме мне что-то не нравится… Гастингс. Что бы я сам об этом ни думал, его тон на меня подействовал.
— Что же?
Он опять покачал головой и, взяв письмо, спрятал его обратно в бюро.
— Если вы серьезно относитесь к этому посланию, вы, наверно, можете что-то предпринять, — сказал я.
— Воистину вы человек действия! Что же можно предпринять? Полиция графства ознакомлена с письмом, но они тоже не проявили к нему интереса. Отпечатков пальцев на нем нет. Ничто не указывает на личность автора.
— Значит, дело только в вашем инстинкте?
— Не в инстинкте, Гастингс. Это неподходящее слово. Дело в моих знаниях, моем опыте — они говорят мне, что в этом письме есть что-то не то.
Ему не хватило слов, и он заменил
