что там болталось: переделку колыбельной о «сером волчке» из старой книжки под нужды моряков:
— Баю-баюшки-баю!
Не ложися на корму-у-у!
Приплывет барракуда-а!
И утащит оттуда-а!
Все силы, все сердце поэта он вложил в эти четыре строки! И они громким мявом прогремели над ристалищем, определенно усиленные магией отвратительной бабки. Василий даже сам присел и вжал кошачью башку в кошачьи плечи, пораженный происходящим. Между прочим, кровь течь перестала.
А на трибунах сразу стало тихо.
Васе торкнуло, что там разочарованы слишком кратким выступлением. И не в силах придумать что-то еще, он во весь мяв добавил к уже пропетому:
— Придет серенький волчок
И утащит кабачок!
На бабку и ее чернавца он смотреть боялся. Зато зыркнул на трибуны одним глазком. А потом широко распахнутыми обоими.
Похоже, купить затычки для ушей по золотому пара половина заезжих принцев пожабилась и теперь огребла результат, навалившись друг на друга и смачно храпя. Эти рулады дали бы фору оркестру венской оперы, ну, как Василий представлял себе этот оркестр. Вторая половина — не сэкономившие — пригнулись к собственным коленям, держась за уши и распахнув глаза и рты.
— А вот вам соник-танк! — промяукал Василий, припомнив несравненную гамалку «Дюна-2», в которую иногда играл, и опомнился: Андрей!
Врага было не сломить. Он клонился, как дуб под ураганным ветром, но полз к столбу с Василием, опираясь на клещи. Похоже, три его железных колпака сработали, как шапочка от фольги, отсекая как ментальное воздействие, так и звук. Тот еще небось и увяз в подшлемнике.
Василий с ревом отчаянья спрыгнул Андрею на голову и стал терзать колпак, как наполнитель в кошачьем туалете. Когтям за это ничего не было. А первый колпак распался, как гнилое яблоко. Собственно, он и был гнилым, импозантно выглядя только внешне.
Со вторым колпаком воющий сиреной Василий справился еще быстрее и эффектнее, срезав когтем крепящий его под подбородком ремешок и слегка оцарапав противника. Теперь заорал Андрей и даже попытался вскочить.
Зрители оживились. Акустический удар шел мимо, и теперь каждый, кто мог поднять голову, жадно пялился на Андрея и кота. Кто-то даже держал большой палец вниз — правда, кому предназначался жест «добей», определить было невозможно.
Василий, распушив хвост, из последних сил балансировал у противника на голове.
Если бы тот схватил баюна за шкирку рукой или даже рукой в перчатке, Василий бы честно признал поражение — как бабка завещала — и сдался, дал себя унести, обобрав бы после счастливого победителя. Но какая-то зараза внушила богатырю, что баюна нужно брать за шкиряк исключительно щипцами.
К подобному повороту Василий готов не был.
И оттолкнувшись от Андреевой головы, как от трамплина, пробежавшись по вельможным животам, затянутым в паволоки и рытый бархат, Василий перепрыгнул через ограду и был таков.
Погоня задержалась. Пришлось бабке разбираться с разгневанными потребителями гладиаторских боев и тем, кто не заснул, возвращать деньги за билеты.
Глава 4
Василия тряхнуло, выдрав из воспоминаний. Это Луша через низкий порожек загнала мотоцикл во двор и теперь запирала на засов ворота. Точно такие же, как были у Васиной бабушки в деревне. И щеколда на калитке могучая, железная.
А собственно, это и была деревня. Сбоку у забора были сложены бревна, предназначенные на распил, и почерневшие от дождей доски. На дворе росла травка. А на Василия пялился гусак. Баюн в ответ стал пялиться на гусака и победил в этой битве воль.
Гусак мрачно зашипел и убрался к корыту под стеной хлева. Или чего-то такого же хозяйственного. Внутри бревенчатой постройки захрюкали свиньи и могуче вздохнула корова. Василий еще успел разглядеть обломки серпов, зачем-то воткнутые над воротами в хлев. И тут Луша облапила его и понесла вперед.
По обе стороны от утоптанной тропинки были гряды. Василий с легкостью опознал растущие на них морковку, картошку и помидоры. Не зря когда-то всей душой отдавался компьютерным приложениям-фермам.
Но росло там и нечто несусветное. Тонкий стебелек с золотистыми и серебристыми листьями. Растение казалось инопланетным. Когда стебелек покачивался, листья тоненько звенели.
Впрочем, возможно, это от нервов звенело в ушах Василия.
На грядке вокруг саженца возился старичок-с-локоток с лопаткой и грабельками. Ну правда: когда Василий был еще человеком, дедусь с трудом достал бы ему до колена, и то встав на цыпочки.
Рядом стояла лейка.
Длинная седеющая борода коротышки была трижды обернута вокруг горла и закинута за плечо. А загорелые лысина и согнутая спина блестели от пота. Руки и босые ноги старичка были перемазаны в земле.
Учуяв кошачий дух, старичок-с-локоток резко обернулся, уронив инструменты.
— Никаких котов! — завопил он, загораживая росток распахнутыми руками и тщедушным тельцем. — Лушка!
— Он баюн!
Пока они препирались, кот шагнул, чтобы рассмотреть саженец поближе.
Старичку-с-локоток это очень не понравилось. Нет, сам он не делал лишних телодвижений и опасные орудия сельскохозяйственного труда не подбирал. Просто распустил бороду.
Борода, изгибаясь, зловеще подбиралась к Васькиным ногам. Кот привычно метнулся под Лушины юбки, прижался к берцу, скукожился и задрожал. Луша, к ее чести, после толчка на ногах устояла.
— Севериныч! Не пугай зверя.
Она опустила голову к левому плечу, а руки решительно уперла в бока.
Василий, конечно, этого не видел, но дотумкал. А потом, понимая, что кара откладывается, и вовсе высунул наружу бархатный нос.
— Коты огороды портят! — пробухтел опасный старикан. — Хуже кота только собака. И крот…
— И медведка, — подхватила Луша.
— Почему медведка?
— Потому что вредная. Она картошку жрет.
— Лушка! Не дер-зи! Ладно… — судя по тону, старичок-с-локоток сменил гнев на милость. — Давай в самоуправу. Ощупаем, осмотрим твоего баюна. И будем на довольствие ставить.
И отряхнув руки — деревцо зазвенело в унисон, — широкими босыми ступнями затопал по тропинке между грядками к дому впереди. Был дом этот тоже бревенчатый и с резными ставенками, но вовсе не такой пухлый терем, как в мертвом лесу. Обычная одноэтажная хата-пятистенка. Почему пяти? А потому что кроме четырех наружных стен была и внутренняя — отделявшая сени с сусеками для зерна и картофеля от жилой половины.
Но на крашеное, застеленное половичком крылечко дедусь карабкаться сразу не стал. Остановился у рукомойника, приколоченного к углу дома.
— На руки мне слей! — пробурчал.
— Я лучше тебя подниму.
— Не страми меня, Лушка, — старичок сердито глянул исподлобья, нахмурив кустистые седые брови. — Сказал «слей» — значит, слей.
Пока Луша помогала Северинычу умываться, баюн поднял глаза, озирая дом. Щелястые бревна, над дырочками которых сыто звенели пчелы… Легкую занавеску, болтающуюся в растворенных дверях. Наличники с резьбой и
